Слепой геометр - Робинсон Ким Стэнли - Страница 8

— А мне жаль, что вы не можете прикоснуться к лепесткам так, как я, или ощутить покачивание лодки, как его ощущает человек, подобный мне, — отозвался я, пожимая плечами. — Моих ощущений вполне достаточно, чтобы радоваться жизни.

— Понимаю. -Она накрыла мою ладонь своей. — Кажется, мы уплыли довольно далеко, — сказал я, разумея, что теперь нас не очень хорошо видно с берега.

— Вы правы. Мы почти пересекли озеро. Я высвободил руку и положил ее Мэри на плечо. Глубокая впадина над ключицей… Это прикосновение, этот безмолвный язык. Наши пальцы снова переплелись и заговорили между собой. Слева от нас кричали и смеялись дети, голоса которых переполнял восторг. Как общаться на языке прикосновений?

Впрочем, тут нет ничего сложного. Кончики пальцев чертят линии на ладонях, ерошат волоски на тыльной стороне запястья, пальцы нажимают друг на друга: то наверняка предложения. Говоря на таком языке, не так-то легко обманывать. Узкая изящная ладонь под моими настойчивыми пальцами…

— Впереди все чисто, — сообщила Мэри какое-то время спустя. В ее голосе словно смешались различные чувства.

— Полный вперед! — воскликнул я. — Плевать на торпеды!

И под шлепанье лопастей мы.закружились по озеру — свежий ветерок, солнце в лицо,, — избавляясь смехом от напряжения, крича: «А ну наддай!» и «Прочь с дороги!»; баритон вторил голосу фагота, руки крепче прежнего стискивали одна другую, ноги все усерднее нажимали на педали… «На Потомак!», «Через море!»… Холодные брызги на лице…

Внезапно Мэри бросила крутить педали, и суденышко кинуло влево.

— Мы рядом с берегом, — произнесла она тихо. Причалили мы в молчании.

ОА. С помощью «жучков» мне удалось установить, что в мой кабинет наведались двое или трое, один из которых — мужчина — произнес вполголоса: «Посмотрите в картотеке». Послышались знакомые звуки — то выкатывали картотечные ящики, затем, судя по всему, они заглянули в ящики стола, после чего принялись шелестеть бумагами и как будто опрокидывать все подряд.

Кроме того, я подслушал любопытный телефонный разговор Джереми. Раздался звонок. Блесингейм снял трубку: «Да?» Мужской голос, тот самый, который отвечал ему раньше, сказал: «Мэри говорит, он не желает вдаваться в подробности».

«Меня это не удивляет, — откликнулся Джереми. — Однако я уверен…»

«Знаю, знаю. Попытайтесь применить тот способ, о котором шла речь».

Очевидно, имелся в виду взлом.

«Хорошо».

Клик.

АО. Им наверняка не приходило в голову, что я могу нанести ответный удар, воспользоваться их же оружием, они даже не позволили себе предположить, что вокруг может твориться нечто странное. Подобное высокомерие привело меня в ярость.

ОА. В то же время я изрядно перепугался. Живя в Вашингтоне, человек начинает ощущать «силовые линии»: чувствует, что в тенистых конструкциях, окружающих официальное, правительственное пространство, ведется борьба за власть; слышит о нераскрытых убийствах, о загадочных людях, которые занимаются неизвестно чем… Слепец считает, что находится вдалеке от призрачного мира интриг и скрытых сил, что защищен своим физическим недостатком. Однако я оказался замешан в эту борьбу, ввязавшись в нее по собственной инициативе. Было отчего испугаться.

Впрочем, они не знали, что я о чем-то догадываюсь. Противник приближается, шаркая ногами; бьет — и ты бьешь в ответ. Моя смелость от безысходности: перейдите-ка улицу с закрытыми глазами!

АА'. Как-то вечером я слушал «Музыку облачной камеры» Гарри Парча, купаясь в гулких стеклянных нотах, и тут в дверь позвонили. Я снял трубку домофона.

— Кто там? — Мэри Унзер. Я могу подняться?

— Разумеется. — Я нажал кнопку и вышел на площадку.

— Извините, что потревожила вас, — произнесла Мэри, запыхавшаяся от подъема по лестнице. Какой голос! Она была одна.. — Я нашла ваш адрес в телефонной книге. Конечно, мне не следовало…

Она остановилась передо мной, прикоснулась к моей правой руке. Я взял ее за локоть.

— Что?

— Мне не следовало приходить сюда, — докончила она с отрывистым смешком.

Значит, тебе не миновать беды, подумал я. Хотя ей наверняка известно, что моя квартира прослушивается. Выходит, она обязательно должна была прийти. Мэри дрожала всем телом, и мне не оставалось ничего другого, как обнять ее за плечи.

— С вами все в порядке?

— Да. Нет. — Голос-гобой, понижающаяся интонация, смех, который не похож на смех… Она казалась напуганной до полусмерти. Если это была маска, то Мэри великолепная актриса.

— Входите, — я провел женщину внутрь, затем подошел к проигрывателю и выключил Парча, но потом передумал и включил снова. — Садитесь, кушетка очень мягкая. — Я тоже нервничал. — Хотите чего-нибудь выпить? — Внезапно у меня возникло впечатление, будто все происходит не наяву, а во сне, в одной из моих фантазий. Фантасмагорическая музыка звенела в облачной камере, и откуда мне было знать, что реально, а что — нет? Эти мембраны… Что там, за плоскостью в бесконечности?

— Нет, спасибо. Хотя да, — смех, который не был смехом, повторился вновь.

— Сейчас принесу пиво. — Я подошел к холодильнику, достал несколько бутылок. Открыв, вернулся к кушетке и, присев рядом с Мэри, спросил: — Так что же происходит?

Она заговорила. Я пил пиво маленькими глотками, а Мэри прерывалась время от времени, чтобы тоже выпить пива.

— Я чувствую, что, чем глубже вникаю в ваши рассуждения о передаче энергии из одного n-мерного пространства в другое, тем лучше понимаю, что случилось со мной. — В ее голосе зазвучали новые нотки: обертоны исчезли, голос сделался менее низким и не таким гнусавым.

— Не знаю, что и сказать, — ответил я. — О подобных вещах я предпочитаю не говорить и даже не писать. То, что мог, я изложил в статьях. — Последнюю фразу я произнес погромче: пускай порадуется аудитория (впрочем, существует ли она?).

— Что ж… — ладонь Мэри, накрытая моей, снова задрожала.

Мы очень долго сидели бок о бок на кушетке и переговаривались с помощью рук, обсуждая то, что сейчас едва приходит мне на память, поскольку человеческий язык не в состоянии передать смысл нашей беседы. Однако разговор велся серьезный.

— Послушайте, — сказал я наконец, — пойдемте со мной. Я живу на верхнем этаже, поэтому устроил себе нечто вроде террасы. Допивайте пиво и пошли. Ночь просто замечательная, на свежем воздухе вам станет лучше. — Я провел Мэри через кухню в кладовую, где находилась дверь черного хода. — Поднимайтесь. — А сам вернулся в комнату, поставил «Кельнский концерт» Жарра и прибавил громкость, чтобы мы могли слушать музыку снаружи, после чего взобрался по лестнице на крышу.

Под ногами заскрипел просмоленный гравий.

Это одно из моих любимых мест. По периметру крыша обнесена бордюром высотой по грудь взрослому человеку, с двух сторон над ней возвышаются громадные ивы, ветви которых скрывают камень и превращают крышу в подобие спасительной гавани. Я. обычно садился на широкую сломанную кушетку, а порой; когда дул ветерок и в воздухе разливалась прохлада, ложился на нее с брайлевой планисферой в руках, слушая «Звездные пути» Шольца, и мне казалось, будто через проекции я постигаю звездное небо.

— Восхитительно, — проговорила Мэри.

— Правда? — Я снял с кушетки целлофановую пленку, и мы сели.

— Карлос…

— Да?

— Я… Я… — Все тот же пронзительный вскрик.

— Пожалуйста, — сказал я, обнимая ее за плечи, — не теперь. Не теперь. Расслабьтесь, прошу вас. — Она повернулась ко мне, положила голову на мое плечо. Я провел пальцами по волосам Мэри — коротким, не длиннее, чем до плеч, — расцепил узелки, прикоснулся к ушам, погладил шею. Она перестала дрожать и успокоилась.

Время шло, а я по-прежнему ласкал Мэри. Никаких других мыслей, никаких желаний. Как долго это продолжалось? Не знаю, быть может, с полчаса или дольше. Она тихонько замурлыкала. Я нагнулся и поцеловал ее. Мелодия, которую играли на рояле, изредка прерывалась голосом Жарра. Мэри привлекла Меня к себе; у нее перехватило дыхание, потом она шумно вздохнула. Поцелуй приобрел страстность, языки завели свой собственный разговор, смысл которого я улавливал, что называется, всеми «чакрами» — шеей, позвоночником, животом, чреслами. Ничего кроме поцелуя, которому я отдался, не сделав ни малейшей попытки воспротивиться.