Дикий берег - Робинсон Ким Стэнли - Страница 7

– Ага, – сказал я. – Сразу понятно, почему Шекспир предпочитал Англию другим штатам.

– Да… он был великий американец. Может быть, величайший.

– А что такое ров?

– Ров? Большая канава вокруг какого-нибудь места, через которую трудно перебраться. Сам не мог сообразить из текста?

– Мог бы – не спрашивал. Старик хихикнул:

– Я слышал это слово в прошлом году на ярмарочке, дальше от побережья. Один фермер сказал: «Выроем вкруг амбара ров». Я даже удивился. Однако странные словечки нет-нет да всплывут. Раз на толкучке я подслушал, что кого-то собираются «обморочить». А кто-то сказал, что цены у меня «флибустьерские». Или вот еще – «ненасытный». Удивительно, как слова проникают в разговорную речь. Что брюху беда, то языку радость. Понимаешь, о чем я?

– Не-а.

– Ты меня удивляешь.

Он с трудом встал, снова наполнил чайник, повесил над очагом и подошел к одной из книжных полок. В доме у него почти как во дворе – горы всякой рухляди, только мелкой: часы, некоторые даже ходят, битые фарфоровые тарелки, собрание фонарей и ламп, музыкальная машинка (иногда он ставит пластинку и крутит тощим пальцем, нам велит прижать ухо к динамику, откуда шепотом доносятся отрывки музыки, а сам приговаривает: «Вслушайтесь! Это „Героическая симфония!“«, пока мы не скажем ему заткнуться и дать нам послушать), однако большую часть двух стен занимают полки со штабелями ветхих книг. Обычно у старика не допросишься, но в этот раз он сам вытащил книжку и бросил мне на колени.

– Почитай теперь вслух. От того места, которое я отметил.

Я открыл заплесневелую книжицу и начал читать – занятие, которое и сейчас требует от меня огромных усилий, но доставляет огромную радость:

«Справедливость сама по себе безвластна; от природы главенствовать дано лишь силе. Привлечь последнюю на сторону справедливости, дабы посредством силы справедливость могла управлять, – задача государства, безусловно сложнейшая, с чем вы согласитесь, если размыслите, какой безграничный эгоизм дремлет в груди почти каждого человека; и что многие миллионы людей, подобным образом устроенных, необходимо удерживать в границах мира, порядка и законности. Учитывая это, приходится дивиться, что мир в целом так спокоен и законопослушен, как мы это наблюдаем… (В этом месте старик хохотнул) …каковое положение, впрочем, достигается лишь действием государственных механизмов. Ибо единственное, что может дать немедленный результат, – есть физическая сила, поелику только ее людям обыкновенно свойственно понимать и уважать…»

– Эй! – Николен ворвался в дом, как сатана в Божью опочивальню. – Убью на месте! – орал он, наседая на старика.

Том вскочил, крича:

– Попробуй! Так тебе и удалось! – и они закружили по комнате. Стив держал старика за плечи на расстоянии вытянутых рук, и тот никак не мог дотянуться до обидчика.

– Чего забиваешь нам голову враками, старый хрен? – вопрошал Николен, в неподдельной злобе тряся Тома за плечи.

– А ты чего врываешься в дом как чумовой? К тому же, – теряя вкус к обычной перебранке, – что я сказал не так?

Стив фыркнул:

– А что ты говоришь так? Наплел, будто покойников хоронили в серебряных гробах. Теперь мы знаем – это враки. Вчера ночью ходили в Сан-Клементе, раскопали могилу и нашли пластмассу.

– Чего-чего? – Том взглянул на меня. – Чего вы там наворотили?

Я рассказал, как мы ходили в Сан-Клементе. Когда я дошел до пластмассовых ручек, старик принялся хохотать – плюхнулся на стул и стал смеяться – хи, хи, хи, хи, хи, и так до конца рассказа, включая нападение мусорщиков с сиреной.

Николен, хмурясь, стоял над ним.

– Теперь мы знаем, что ты наврал.

– Хи, хи, хи, хи, хи, кхе-кхе. Ничего подобного. Том Барнард всегда говорит правду. Как вы думаете, почему пластмасса была под серебро? – Стив многозначительно взглянул на меня. – Разумеется, потому, что обычно это было серебро. Вы раскопали какого-то бедолагу, который умер в нищете. Семья купила дешевый гроб. А с какой радости вам вздумалось раскапывать могилы?

– Из-за серебра, – сказал Стив.

– Не повезло вам. – Том взял еще чашку, налил. – Я вам говорю, обычно хоронили в серебре. Сядь, Стивен, и выпей чаю.

Стив придвинул деревянный стул, сел и начал прихлебывать чай. Том устроился в кресле и обхватил шишковатыми руками чашку.

– Настоящих богачей хоронили в золоте, – сказал он с расстановкой, глядя на идущий от чашки пар. – А одного так и в золотой маске, повторяющей его черты. В погребальном покое у него стояли золотые статуи жены, собак, детей – и золотые тапочки на ногах, – а по стенам мозаичные картины главных событий его жизни, сплошь из самоцветов…

– Врешь, – сказал Стив.

– Серьезно! Вы же видели развалины, и будете говорить мне, что люди, которые там жили, не осыпали своих покойников серебром?

– Но зачем? – спросил я. – Зачем золотая маска и все остальное?

– Затем, что они были американцы. – Старик отхлебнул чаю. – И это еще мелочь. – Он отрешенно взглянул в окно. – Будет дождь. – Снова отхлебнул, помолчал. – А зачем вам серебро?

Я промолчал – затея была Николенова, пусть сам и отвечает.

– Чтобы менять на вещи, – объяснил Стив. – Чтобы покупать нужное на толкучке. Путешествовать вдоль побережья, например, и выменивать в дороге еду. – Он взглянул на внимательное лицо старика: – Путешествовать, как ты в молодости.

Том пропустил последнее замечание мимо ушей:

– На все нужное вы можете заработать своим трудом. Например, рыбной ловлей.

– Так далеко не уйдешь. На себе, что ли, эту рыбу переть?

– Ты в любом случае далеко не уйдешь. Судя по всему, большие мосты разбомблены. Даже если и доберешься куда, местные оберут тебя и убьют, а нет – серебро все равно когда-нибудь кончится и тебе придется работать на тех же местных. Копать выгребные ямы или что-нибудь такое.

Мы сидели и смотрели на огонь. Дрова потрескивали. Стив упрямо вздохнул. Старик отхлебнул чаю и продолжил:

– Через три дня, если позволит погода, отправимся на толкучку. К твоему сведению, дальше, чем когда-либо. И новых людей там больше.

– В том числе мусорщиков, – сказал я.

– Не связывайтесь с молодыми мусорщиками, – сказал Том.

– Уже связались, – ответил Стив. Теперь вздохнул Том:

– И без того слишком много стычек и ссор. Зачем? Когда живых – раз, два и обчелся?

– Они первые начали.

В стекло ударили большие капли дождя. Я смотрел, как они стекают, и жалел, что у нас нет окна. Хотя дверь была закрыта, а небо – затянуто тучами, книги, посуда, лампы и даже стены слабо серебрились, будто подсвеченные изнутри.

– Не смейте драться на толкучке, – сказал Том. Стив тряхнул головой:

– Не будем, если они первые не начнут. Том нахмурился и сменил тему:

– Урок выучил? Стив мотнул головой:

– Работы было много… извини. Помолчав, я сказал:

– Знаете, что мне это напоминает?

– Что напоминает что? – спросил Том.

– Берег. Как будто сперва были только холмы и долины, до самого горизонта. Потом какой-то великан провел посередине черту, и все к западу от нее опустилось и стало океаном. Там, где черта разрезала холм, получился обрыв, а где долину – болото или пляж. Но везде по прямой, понимаете? Холмы не вдаются в океан, волны не заливают долины.

– Это разлом, – сказал Том задумчиво, словно сверяясь с книжкой у себя в голове. – Поверхность земли состоит из огромных плит, которые медленно ползут. Честно! Очень медленно – может быть, на дюйм за время вашей жизни, за время моей – на два, а мы живем за разломом, вдоль которого плиты соприкасаются. Тихоокеанская плита ползет на север, наш берег – на юг. Потому и прямая линия. И землетрясения – вы их помните – оттого, что плиты трутся. Однажды… однажды в старые времена землетрясением разрушило все прибрежные города. Дома падали, как в тот самый день. Начались пожары, нечем было тушить. Автострады вроде нашей встали дыбом, и поначалу никто не мог приехать, даже спасатели. Многие тогда погибли. Зато когда догорели пожары… понаехали отовсюду. Пригнали машины, привезли материалы, пустили в дело то, что осталось от домов. Через месяц на месте прежних стояли новые города, словно землетрясения не было в помине.