Пилигримы - Шведов Сергей Владимирович - Страница 23

– Никто тебя, купец, ни в чем не винит, – мягко поправил своего ближника Андрей. – Боярин Лют просто оговорился. Но смерть князя Игоря в любом случае легла на киевлян кровавым пятном.

– Кто ж спорит, – вздохнул Еловит. – Многие киевские купцы и простые обыватели убийц осуждают, но поскольку князь Изяслав промолчал, то никто свой голос возвысить не осмелился. Все-таки Игоря Олеговича в Киеве не любили, уж больно был крут. И со старшиной успел повздорить, и с простыми киевлянами. Поборы при нем на торгу возросли едва ли не вдвое против прежнего, а его мечники вели себя в Киеве, как в завоеванном городе. В дома вламывались, женок насиловали – кому это понравится.

– Так, может, наговаривали на них? – нахмурился Андрей.

– Может, и наговаривали, – не стал спорить с князем покладистый купец. – А и без того у Игоря Гореславича было в Киеве немало врагов. Обвели они его вокруг пальца и посадили на великий стол Изяслава Мстиславича. А последний уже тем пришелся по сердцу киевлянам, что церковную смуту на корню пресек. Собрал в Киеве всех епископов и повелел им избрать митрополита из своей среды. Епископы из греков было воспротивились, но наших оказалось больше. Шестью голосами против четырех Климент Смолятич стал во главе русской церкви. А до него ведь как было – ни детей крестить, ни свадьбы сыграть, ни похоронить по обряду почившего родича. Воля ваша, бояре, но нельзя так с крещенными людьми поступать.

– А зачем прежнего митрополита прогнали? – укорил купца Воислав Блага.

– Никто его не гнал, – возразил купец. – Повздорил Михаил с покойным князем Всеволодом Олеговичем из-за назначения епископа Макария, собрался и укатил в свой Константинополь. Но ведь Изяслав Мстиславич здесь не при чем.

– А к убийству Игоря Олеговича князь тоже не причастен? – холодно спросил Андрей.

– Я человек маленький, – смутился Еловит. – С киевской старшиной меды не пью, где уж мне судить о вине княжьих ближников.

– Значит, слухи все-таки были, – мягко улыбнулся купцу боярин Блага.

– Не без этого, – развел руками Еловит. – Иные кивали на воеводу Коснятина, другие на тысяцкого Вышату, но я их за руку не ловил, а потому лучше промолчу. В толпе, что ворвалась в храм, их точно не было. А кто тем убийцам платил, кто подбивал их к страшному делу, один только Бог знает.

– В княжий детинец у тебя есть ход, Еловит? – спросил Андрей.

– Так ведь о вашем прибытии Изяславу Мстиславовичу уже доложили, – пожал плечами купец. – С часу на час прибегут посыльные. Шутка сказать – сын Долгорукого в городе. Весь торг уже, наверное, гудит.

– Не любят моего отца в Киеве? – усмехнулся Андрей.

– Если бы он на Горе сидел – может и полюбили, – в тон ему отозвался Еловит. – А пока здесь Изяслав княжит, Киев ему будет кричать здравие.

Еловит оказался прав, не успели гости дорожную пыль с сапог отряхнуть, как у ворот усадьбы зацокали копыта. Вышедший было на двор, хозяин вернулся в терем, с трудом переводя дух. В глазах у купца страх был не притворный:

– Тысяцкий Вышата у ворот, тебя спрашивает, князь.

– Зови, – коротко бросил Андрей.

Навстречу посланцу Изяслава Мстиславовича поднялся только Филипп, князь и бояре в его сторону даже бровью не повели. Андрей Юрьевич задумчиво рассматривал серебряные узоры на белом покрывале, Лют с Благой цедили из чарок хозяйское вино, Глеб Гаст уныло ковырялся в блюде со свининой. Разве что Хабар весело оскалился в лицо пришельца. Тысяцкий Вышата, человек громадного роста и немалого веса, навис над столом словно глыба. Неприязнь на его лице была написана столь яркими красками, что Филиппу стало не по себе. Тем более что за спиной у тысяцкого стояли мечники, числом не менее десятка.

– Здрав буде, княж Андрей, – с трудом выдохнул Вышата.

– И тебе не хворать, – отозвался за князя Олекса Хабар.

Тысяцкий бросил на вежливого новгородца зверский взгляд и переступил с ноги на ногу. Под его грузным телом жалобно скрипнули половицы, и князь Андрей, наконец, соизволил поднять голову.

– Гости у нас, – негромко сказал он боярам.

– Это у нас гости, нежданные и незваные, – ощерился в его сторону Вышата. – Но мы от них лица не воротим и в княжьи палаты зовем. Не за войной ли приехали, суздальцы?

– Проездом мы, – спокойно отозвался Андрей. – В Константинополь путь держим. Решили поклониться святым местам и поставить свечки в Святой Софии за упокой души невинно убиенного князя Игоря Олеговича.

– Грехов много накопил, князь?

– Поменьше чем ты, Вышата, – сокрушенно вздохнул Андрей, – но до ангельского чина мне действительно далеко. Посланец из Византии с нами – боярин Филипп. Он привез письмо Изяславу от членов императорского синклита. Коли у князя Киевского есть охота перемолвиться словом со знающим человеком, то веди боярина в Детинец, а мы здесь переждем.

– С огнем играешь, Андрей Юрьевич, – прохрипел Вышата. – Быть в городе и великому князю не поклонится – это вызов всему Киеву и всей Русской земле.

– Не пугай, боярин, – негромко попросил Лют. – Сын князя Суздальского сам решает, кому кланяться, а кому нет.

Вышата потоптался на месте, подыскивая слова для достойного ответа, но так и не нашел, что сказать.

– Ну, пойдем, что ли, византиец, – наконец произнес он, с трудом пересиливая злобу, – коли у тебя к великому князю дело есть.

Мечники во дворе перешептывались. Судя по всему, киевляне не ждали отказа от заезжего князя и теперь рядили между собой, к чему бы такая суздальская спесь. На Филиппа гриди посматривали с интересом, с первого взгляда определив в нем заморскую птицу. Что, впрочем, нетрудно оказалось сделать, ибо Филипп успел переодеться в отороченный мехом пелиссон, дабы не уронить себя в глазах великого князя. Летняя жара уже спала, и Лузарш не испытывал неудобств в своем шитом золотой нитью одеянии.

– Прямо не византиец, а райская птица, – хмыкнул ему в спину один из мечников, вызвав смех у своих товарищей.

Тысяцкий погрозил шутникам кулаком, после чего гриди разом притихли. Филипп легко сел в седло и выехал со двора вслед за Вышатой. До Детинца от усадьбы Еловита было никак не более двух верст, но ехать пришлось довольно долго из-за толкотни на улицах. Мечники хоть и поругивали киевлян, но плети в ход не пускали, опасаясь, видимо, нешуточного отпора. Мостовые киевские были чуть пошире новгородских, но и здесь четыре всадника с трудом помещались в ряд. Вблизи Детинец оказался куда больше и величественнее, чем издали. Он занимал всю вершину пологого холма и представлял собой, по сути, город в городе, где число жителей наверняка считалось на тысячи, а не на сотни. Ворота цитадели были распахнуты настежь – въезжай всяк, кто пожелает, но особой толкотни здесь не наблюдалось. Улицы Горы в отличие от улиц Подола были вымощены камнем, а не деревом, что сразу же отметил Филипп.

– С Горы Киев начинается, ей же он и заканчивается, – надменно произнес Вышата, заметивший интерес гостя. – Здесь живет вся старшина Русской земли. Здесь благородные роды строили свои терема, еще когда о Рюриках не было и помину. А ныне на Горе тех боярских и купеческих палат более сотни. Это не считая храмов, а также княжеского и митрополичьего дворов.

Двор митрополита был обнесен каменной стеной, двор княжеский – деревянной. Последний был настолько велик, что занимал едва ли не десятую часть холма, именуемого Горою. Сам великий князь жил в каменном дворце, выстроенном, скорее всего, византийскими мастерами. Во всяком случае, он чем-то напомнил Филиппу дворец протоспафария Константина, в котором ему не раз приходилось бывать. Кроме дворца в княжеской усадьбе было еще множество построек, частью каменных, частью деревянных, предназначенных, видимо, для мечников, прислуги и хозяйственных нужд. Княжеская челядь щеголяла в шелковых рубахах разных цветов, подпоясанных шнурами с кистями и в желтых сапогах. Гриди все как на подбор были в свитах из зеленого и синего сукна, перехваченных парчовыми поясами. Почти у всех на перевязях висели мечи в богато отделанных ножнах. Однако кольчуги и панцири были только на тех, кто стоял на страже.