Белокурая бестия - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 13

Оказалось, что и у остальных воспитанников отцы погибли или от рук партизан, или по приговорам военных судов в Советском Союзе, Польше, Чехословакии, Югославии.

Хорстль сидел потрясенный: до него впервые дошло, что все его товарищи осиротели по вине врагов Германии, потому что одно дело — смотреть в кино русские, польские и всякие иные славянско-коммунистические зверства, а совсем иное — видеть тут же, в своем доме, совсем рядышком живых, всамделишных мальчиков, которые так непоправимо пострадали от партизан и коммунистов.

Бедные мои друзья, — с чувством подвел итог фон Тэрах, — как видите, у всех нас один и тот же враг. Вам нужно хорошо учиться, закалять себя, чтобы, когда придет время, отомстить за своих храбрых отцов. А родина никогда не забудет ни их, ни вас, ни все остальные жертвы, которые она понесла от хищного и алчного врага…

Хорстль сидел потрясенный…

На другой день после демонстрации «Восхождения на Голгофу» воспитанники играли только в одну, совершенно новую игру: они ловили партизан и пристреливали их на месте холостыми выстрелами. Когда это им несколько приелось, Вилли Ахенбах предложил хоть одного партизана повесить. Это была прекрасная идея. Хорстль побежал доставать веревку, а мальчики тем временем раздобыли картонку, большими буквами изобразили на ней слово «ПАРТЕЗАН» и за два яблока наняли на эту неблагодарную роль маленького Фридля, сына прачки. Хорстль принес веревку, ее перекинули через сук первого попавшегося дерева и вздернули Фридля под крики: «Зигхайль! Зигхайль! Зигхайль!»

Но казни не получилось, потому что виввергеймовцы тогда еще не знали, что их отцы, вешая партизан, предварительно намыливали веревку.

Зато получился неслыханный скандал. На вопли несчастного Фридля набежал народ. Мальчика вынули из петли полузадохшегося, с посиневшим лицом. Пришлось дать отступного матери Фридля, чтобы она не доводила дела до суда. А воспитанникам объяснили, что партизан для повешения надо искать не в Вивеердорфе, а на Востоке, когда дело дойдет наконец до войны. И, кроме того, им указали, что «партизан» пишется через «и», а не «е». Впрочем, последнее Хорстля не касалось. С грамотой у него обстояло из рук вон плохо.

Вот, пожалуй, и все, что мы можем сообщить достоверного о первых десяти годах пребывания Хорстля в «Виввергейме».

И вдруг в какие-нибудь полчаса он из предмета презрительного сострадания немногих знавших его людей превратился в предмет восхищения десятков и сотен тысяч.

Случилось это в Мюнхенском зоопарке теплым и ясным вечером 14 сентября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года.

ГЛАВА ПЯТАЯ

B тот день впервые за все годы существования «Виввергейма» воспитанников решились свозить в зоопарк. Помощник воспитателя господин Фохт — человек положительный и волевой — был перед отбытием автобуса в Мюнхен снова и снова предупрежден: ни в коем случае не забираться с воспитанниками в тот сектор зоопарка, где расположены клетки с волками.

Волки, гиены, шакалы, енотовидные собаки, австралийские динго были размещены на отдаленной и обособленной площадке, так что господину Фохту не стоило труда выполнить это странное указание. К тому же воспитанников нельзя было оторвать от клеток с обезьянами, попугаями, львами, тиграми, медведями, особенно белыми, от вольеров, за которыми покачивались медлительные громады слонов. О волках никто и не вспомнил. Даже Хорстль.

Они весело расселись за столиками ресторана, чтобы подкрепиться перед тем, как отправиться в обратный путь, когда парк внезапно захлестнул будоражащий рев сигнальной сирены.

Виввергеймовцы, конечно, сразу высыпали из ресторана. чтобы посмотреть, в чем дело. Толпа насмерть перепуганных мужчин, женщин и ребят с криками: «Волк!», «Волк!», «Спасайтесь! Из клетки выскочил волк!», «Вон он, вон он!» — ворвалась в спасительные двери ресторана и вмиг заполнила его до отказа. Когда послышался треск и грохот раздавленной мебели и разбитой посуды, хозяин приказал запереть двери.

Семнадцать виввергеймовцев из двадцати, к великому их удовольствию и к великому ужасу господина Фохта, остались по ту сторону дверей, на открытой террасе. И как раз в тот момент, когда за их спинами щелкнул дверной замок, вдали показался волк.

Они увидели, как там, у самого начала главной аллеи, его пытались окружить служащие зоопарка и как он вырвался, прибавил шагу и понесся прямо по аллее, между двумя тесными рядами клеток. Взбудораженные сиреной, ревом, гулом и топотом бегущей толпы, звери в этих клетках уткнулись мордами в зазоры между железными прутьями и выли, кричали, ревели, визжали.

А волк бежал среди этого адского гама, неслышно ступая сухими и могучими лапами, соскучившимися по дальним многочасовым переходам, матерый, поджарый, с поджатым хвостом и прижатыми к голове ушами, дикий, сильный, страшный, но, по существу, неопасный. Ему было не до людей. Он хотел только одного: чтобы ему не мешали убежать. Вот разве только если кто осмелится встать на его пути, тогда уж пусть пеняет на себя.

Все, кому не удалось забиться в ресторан, прижались к ого стенам, поняв, что беглецу не до них.

И вдруг молодой человек, красивый, рослый, совершенно безоружный и никакого отношения к администрации зоопарка не имеющий, кинулся по пустынной аллее навстречу волку.

Это был безумный и бесцельный поступок, и он сам по себе заслуживал не столько восхищения, сколько порицания за ненужную игру со смертельной опасностью. Но была в нем одна подробность, превращавшая его из глуповатой трагедии в фарс: молодой человек мчался навстречу волку на четвереньках! Под его напряженно вытянутой вперед крепкой и загорелой шеей смешно и жалко болтался щегольской шелковый галстук. Пышная белокурая шевелюра при каждом его скачке взметалась, как конская грива.

Когда между ним и волком осталось всего несколько метров, свидетели этой невероятной сцены, даже бесстрашный господин Фохт, зажмурились, чтобы не видеть того ужасного и неотвратимого, что должно было свершиться мгновением позже.

Но они прождали в этом страшном напряжении секунду, две, три, но не услышали ни жуткого человеческого вопля, ни кровожадного волчьего рычания.

Тогда они решились, опасливо приоткрыли глаза и увидели такое, чего, конечно, не мог ожидать ни один человек на земле: огромный волк и отчаянный молодой человек, все еще остававшийся на четвереньках, дружелюбно и спокойно обнюхивали друг друга!

Волк лизнул вспотевший лоб молодого человека, а тот в ответ лизнул волка в морду, нет, не в морду, а прямо в его чуть приоткрытую пасть, из которой торчали могучие желтоватые клыки. Лизнул и пошел себе на четвереньках, и не оглядываясь, туда, где за дальним углом, на тесноватой площадке поблескивала толстыми железными прутьями опостылевшая клетка беглеца. А волк как ни в чем не бывало трусил рядом с ним, спокойно вслед за молодым человеком вошел в клетку, устроился поудобней на полу и стал урча уписывать свой ужин. А молодой человек некоторое время посидел возле него на корточках, затем погладил его по холке, нагнулся, лизнул в окровавленную морду и, не торопясь, вышел на волю. Дверь ему, на сей раз уже с должной осторожностью, приоткрыл, и тут же захлопнул, и запер не столько даже перепуганный, сколько пораженный служитель.

У клетки сгрудились сотни свидетелей этого небывалого события. Они встретили молодого человека восторженными криками и рукоплесканиями, но он не обратил на них никакого внимания. Он подошел к клетке, которую только что покинул, просунул перепачканную песком руку между прутьями ее решетки и на прощание снова погладил волка. А тот не откусил эту руку, и не зарычал, и не ощерил свои острые зубы. Волк прижался к ней щекой, ласково потерся о нее и продолжал рвать на части и глотать кровавое мясо, составлявшее его вечерний рацион.