Многочисленные Катерины - Зайцев Н. - Страница 10

[семь]

Внезапно за склоном холма возникло кладбище. Сорок с чем-то могил окружала каменная стена высотой по колено, поросшая скользким мхом.

– Здесь покоится прах эрцгерцога Франца Фердинанда, – голосом мымры-экскурсоводши, давным-давно заучившей свою речь наизусть, произнесла Линдси Ли Уэллс.

Колин и Гассан прошли за ней к двухметровому обелиску, перед которым лежал букет поблекших роз из розового шелка. Цветы были искусственными, но все равно казались увядшими.

– Ой, да вы, наверное, и так все знаете, – сказала девочка, бросив взгляд на Колина. – Но я вам все же расскажу эту историю. Эрцгерцог родился в декабре 1863 года в Австрии. Он был племянником австро-венгерского императора Франца-Иосифа, но это не имело никакого значения. То есть не имело до тех пор, пока единственный сын императора, Рудольф, не вздумал пустить себе пулю в висок, – а именно это и случилось в 1889 году. И Франц Фердинанд внезапно стал наследником престола.

– Его называли самым одиноким человеком в Вене, – сказал Колин.

– Ага. Он никому не нравился, потому что был ботаном, – подтвердила Линдси. – Только в отличие от большинства ботанов он даже не был умным. Обычный хлюпик весом в сорок килограммов, ну, что-то вроде того. В семье его считали рохлей, а в венском обществе держали за идиота – всамделишного, у которого слюни изо рта текут. А потом он окончательно все испортил, женившись по любви. В 1900 году он сыграл свадьбу с девушкой по имени София, хотя все считали ее дурнушкой-простушкой. Но в его защиту скажу: он ее и в самом деле любил. На экскурсиях я обычно об этом не говорю, но, судя по тому, что я читала о Франце Фердинанде, у него с Софией был самый счастливый брак за всю историю монархии. Это очень милая история, если не считать того, что в четырнадцатую годовщину их свадьбы – двадцать восьмого июня – их обоих застрелили в Сараеве. Сербский террорист Гаврило Принцип. Император запретил хоронить их в Вене. Он даже не пришел на похороны. Но ему, видимо, было не совсем плевать на племянника, потому что спустя месяц он предъявил ультиматум Сербии, развязав тем самым Первую мировую войну. Экскурсия окончена, – улыбнулась она. – Буду благодарна за чаевые.

Колин и Гассан вежливо похлопали, Колин подошел к обелиску, на котором было написано: «Эрцгерцог Франц Фердинанд. Будь ему пухом, земля, пусть он и взвалил на тебя тяжелое бремя».

Да, тяжелое бремя. В миллион тонн. Колин прикоснулся к граниту, который, несмотря на палящее солнце, оставался холодным. Мог ли эрцгерцог что-то изменить? Если бы он не думал только о своей любви, если бы не был таким хлюпиком… Как же он похож на меня, подумал он.

В сущности, у эрцгерцога, были две проблемы: на него всем было плевать (по крайней мере, до тех пор, пока его убийство не развязало войну) и у него в груди или в животе в тот злополучный день образовалась дыра.

Но он, Колин, заполнит дыру в своей груди, и люди узнают о нем. Он использует свой талант для чего-то гораздо более интересного и важного, чем анаграммы и перевод с латыни.

И его снова накрыло волной озарения: да! да! да! Он использует свое прошлое – и прошлое эрцгерцога, и все бесконечное прошлое, – чтобы повлиять на будущее. Он впечатлит Катерину XIX – ей нравилось считать его гением – и сделает мир безопаснее для Брошенных во всех уголках мира. И тогда он станет значимым.

На грешную землю его вернул Гассан:

– И как же это австрийского эрцгерцога занесло в штат Теннесси?

– Мы его купили, – сказала Линдси Ли Уэллс. – Году в двадцать первом. Владельцу замка, где он был похоронен, нужны были деньги, и он выставил Франца Фердинанда на продажу.

– Ну и почем нынче мертвый эрцгерцог? – поинтересовался Гассан.

– Говорят, обошелся в тридцать пять сотен.

– Дороговато, – сказал Колин, не отнимая руки от обелиска. – Доллар с тех пор подорожал почти в десять раз, то есть по нынешнему курсу это будет тридцать пять тысяч долларов. А сколько же экскурсий по одиннадцать баксов вам удалось провести?

– Ладно, ладно, впечатлил, – вместо ответа закатила глаза Линдси. – Знаешь, у нас тут есть такие штуки, калькуляторы называются. Может, слышал? На них что угодно можно вычислить.

– А я и не пытался никого впечатлить! – начал оправдываться Колин.

Тут глаза Линдси загорелись, она сложила руки рупором у рта и крикнула:

– Эй!

По склону холма спускались трое ребят и девочка.

– Это из нашей школы, – объяснила Линдси. – И мой парень.

Она побежала к ним, а Гассан и Колин быстро перекинулись информацией.

– Я студент по обмену из Кувейта, мой папа – нефтяной барон, – сказал Гассан.

Колин мотнул головой:

– Слишком банально. Я – испанец. Беженец. Мои родители погибли от рук баскских сепаратистов.

– Слушай, если уж я не знаю, кто такие эти баскские парашютисты, то им уж точно невдомек. Ладно, я только что приехал в Америку из Гондураса. Меня зовут Мигель. Мои родители сколотили состояние на бананах, а ты мой телохранитель, потому что профсоюз сборщиков бананов назначил награду за мою голову.

– Круто, но ты же не знаешь испанского, – заметил Колин. – В Гондурасе на испанском говорят. Ладно. Меня похитили эскимосы на Юкон… нет, фигня. Мы – двоюродные братья из Франции. Окончили школу, отправились в путешествие и в первый раз приехали в США.

– Это скучно, но у нас нет времени. Так, кто из нас говорит по-английски? Я? – спросил Гассан.

– Ладно, так и быть.

Теперь Колин слышал голоса, но главное – видел, как Линдси Ли Уэллс смотрит на высокого мускулистого парня в майке Tennessee Titans[23]. У него была белозубая улыбка и короткие волосы, уложенные гелем. Успех игры, которую они задумали, зависел от этой девчонки – если она не проговорится, все будет о’кей.

– Уже близко, – сказал Гассан. – Как тебя зовут?

– Пьер.

– Ладно. А я – Сэлинджер. Нет, лучше по-французски. Салинже!

– Вы на экскурсию, да? – спросил парень Линдси вместо приветствия.

– Да. Меня зовут Салинже, – сказал Гассан. Произношение у него было не идеальное, но вполне сносное. – А это мой кузен Пьер. Мы впервые в ваша страна и хотим смотреть эрцгерцога, который начал – как это по-английски? – Первый земляной война.

Колин взглянул на Линдси. Она жевала апельсиновую жвачку, едва сдерживая улыбку.

– Я – Колин, – представился футболист, протягивая руку.

Гассан наклонился к другу и шепнул:

– Его зовут Другой Колин, – а потом продолжил: – Мой кузен плохо говорить английский. Я его перевозчик.

Другой Колин засмеялся, засмеялись и два его приятеля. Одного из них звали Чейс, а другого Фултон.

– Чейса мы назовем Джинсы Слишком Узки, а Фултона – Коротышка, Жующий Табак, – шепнул Гассан Колину.

– Je m’appelle Pierre, – выпалил Колин. – Quand je vais dans le metro, je fais aussi de la musique de prouts[24].

– У нас тут часто бывают иностранные туристы, – сказала высокая, в стильном обтягивающем топике девочка. У этой девочки были просто огромные сиськи. Она была необыкновенно привлекательной, но такая привлекательность а-ля «малышка-с-отбеленными-зубами-и-анорексией» привлекала Колина меньше всего. – Кстати, меня Катрина зовут.

Не то, подумал Колин, но близко.

– Amour aime aimer amour![25] – громко произнес он.

– Пьер… – укоризненно произнес Гассан. – У него болезнь говорения плохих слов. Во Франции мы говорим «туреттс». Не знаю, как сказать на английский.

– У него синдром Туретта? – спросила Катрина.

– MERDE![26] – радостно прокричал Колин.

– Да! – воскликнул Гассан. – По-английски то же, что и геморрой. Это мы узнать вчера, когда у Пьер гореть попка. У него туретта и геморрой, но он славный парень.