Соавтор (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 10

Жаль, что Рич не может взять меня полетать. Сам-то он шикарно летает, высоко-высоко, но меня может поднять только в замке до потолка — и сразу поставить на пол. И потом тяжело дышит, потому что устал. Но когда он вырастет, мы с ним полетаем — он пообещал. Взрослому дракону поднять человека ничего не стоит.

— Только бы не стукнуться об облако, — говорю я. — Там их полно. Вдруг они твердые, хоть и кажутся мягкими?

— Ты, Георг, бестолочь, — фыркает Рич. — Они и не твердые, и не мягкие. Они — никакие вообще, как туман, их можно насквозь пролететь, только сыро и капельки на тебе собираются.

— Ты можешь собирать дождик прямо в облаках? — спрашиваю, приоткрыв рот.

— Ну! — говорит Рич самодовольно и улыбается.

Взрослые, которые думали, что у драконов морды не двигаются, как у змей — просто дураки, и все. Когда Рич улыбается, у него меленькие чешуйки около рта складываются в складочки, а когда огорчается — то складочки собираются на лбу… Так мило! Когда я вспоминаю, как все боялись драконов и ненавидели, делается как-то странно… вот я бы боялся Рича? Дико как-то. Я, если честно, дядю Зигфрида больше боялся: он мог здорово врезать, когда рассердится, а с Ричем мы ни разу по-настоящему не поссорились, не говоря про драки. Рич понимает, что он сильнее, вообще-то. Но я более ловкий, особенно пальцы — Рич вдеть нитку в иголку нипочем не может, мы пробовали. Драконы такую тонкую вещь, как нитки и тряпки, вообще с трудом понимают — но Рич со мной за компанию пристрастился спать на человеческом тюфяке и подушках: много всего в городе насобирал, потому что на его каменной лежанке мне было жестко.

Ему, на самом деле, все равно, есть подушки или нет. Драконы умеют тесать камень и плавить железо, но шить и ткать им ни к чему — они же не носят платья! А спать они могут хоть на голой скале — это им ничего. Просто Рич хочет все время быть вместе со мной и делает скидку на мои привычки.

А я делаю скидку на его привычки. Даже к запаху уже совсем привык, почти его не чувствую, хотя сначала казалось, что будет совсем непросто. От Рича пахнет огнем. Серой — сильно, чем-то вроде порохового дыма — послабее, и чуть-чуть — тухлым мясом из пасти. Но это, честное слово, совершенно не важно.

Лепешки мы печем на нашей любимой сковороде — самой маленькой в этой кухне, зато нам с Ричем как раз по размеру. Смазываем ее ягнячьим жиром — и Рич так здорово ее встряхивает, что лепешки сами собой переворачиваются.

Мы сидим, едим лепешки и ждем, когда хоть что-нибудь еще приготовится. От баранины и от супа вдруг начинает пахнуть вкусно-превкусно; Рич облизывается и говорит:

— Жалко выбрасывать ягнячью голову. Из нее, знаешь, какие мозги!

А я говорю:

— Я один раз тебя послушался — помнишь, какая была гадость? Я уж не говорю, что мы сами перемазались и всю кухню уделали, пока вытаскивали эти дурацкие мозги — вдобавок они выглядели так противно…А когда стали жариться — от них ничего и не осталось, одни какие-то шкварки…

Рич отворачивается и говорит в огонь, повиливая хвостом:

— Это мы просто посолить забыли…

Мясо все равно выходит прекрасно. Ничего, что ободранное. Так даже лучше. От него так пахнет, что с ума можно сойти. Я съедаю ужасно много, почти треть ножки; Рич — целых две, а кости разгрызает, как семечки. Он вообще ест много — он ведь большой, гораздо выше меня, если встанет на задние лапы, а если вытянет шею, то будет выше папы. Только хоть он и большой, но все равно еще не взрослый. Он — тоже мальчик, как я, только он — драконский мальчик. Дракошка. Мой самый лучший друг с той ужасной ночи, когда наш город сгорел.

Я не понимаю, почему я тогда не умер вместе с другими. Может, меня святой Дунхард защитил, которого мне мамочка на шею повесила на шнурке, а может, просто повезло. Когда наш дом начал рушиться и гореть, мне показалось, что мамочка с сестренкой выскочили — я тоже выскочил, а там была огненная темнота, горело все, дома горели, кажется, небо горело, сверху был драконский огонь, а снизу палили из пушек. И толпа металась, все вопили, падали… не помню, как вышло, что я оказался в этой нише под триумфальной аркой. Арка развалилась, но тот кусок с нишей, почему-то, остался стоять. Наверное, все-таки, это святой Дунхард помог.

Рича я нашел уже потом, когда уже домой сходил и все знал. Я сначала думал, что просто потерялся, потом — что меня бросили, а еще потом — что меня совсем бросили, умерли, и теперь совершенно непонятно, что делать. Из города все сбежали. От королевского дворца остались одни угольки и от армии остались угольки, только очень страшные. А убитые драконы просто валялись вперемежку с убитыми людьми, и кровь под ногами так и хлюпала, как слякоть — драконская, наверное, потому что из сгоревших людей кровь не текла. Было ужасно жарко, ужасно — и искры кружились в воздухе, как мухи.

Рич сидел на бортике фонтана, где высохла вода, и был на фоне пожара, как статуя горгульи — маленький и крылатый, намного-намного меньше любого дракона — но повернул ко мне голову, и я увидел, что он — живое существо. А больше никого живого не было. Я подошел ближе, и мне совершенно не было страшно: он на меня глядел, собрав лоб в складочки, и у него из глаз текли слезы прямо струйками, и он совершенно не собирался ни сжечь меня, ни съесть. Тогда я подошел совсем близко, он потянулся мордой и я его погладил первый раз.

Как теплый полированный агат — поэтому-то все взрослые и думают, что драконы каменные, неуязвимые и им все нипочем. А им бывает больно.

Я ведь и сам думал, что он не умеет разговаривать. Все взрослые говорили, что драконы — злые, коварные, а разговаривать не умеют. Но Рич мог, только знал по-нашему мало слов. Он фыркнул и прошелестел: «Я теперь один», и я понял: он совсем в такой же беде.

Он полетел искать своих папу и маму, как я искал своих; только со мной ничего не случилось, мне просто было очень плохо, когда я увидел мамочкину туфлю… и ногу… и меня рвало и хотелось лечь и заснуть прямо на земле… но вообще-то я был совсем целый, а Рича ранили, когда стреляли из пушки. Он мне показал, как у него кровь течет — и я завязал своей рубашкой. Больше я ничем ему помочь не мог. Когда я завязывал болячку Рича, мне почему-то стало намного легче. А громадный убитый дракон от жара весь так раздулся… как дохлая лошадь на свалке… и из него все вывалилось… Даже мне было худо от его вида, а Ричу — просто ужасно. Мы с ним уже потом сидели около бывшего фонтана, где больше не было воды, он меня обнимал передней лапой, которая почти как рука с когтями, а я его обнимал за шею — и мы плакали и разговаривали о том, что теперь непонятно, что делать…

И люди все умерли — а кто не умер, тот разбежался — и драконы все умерли. Или умирают. Но вот что еще: если вдруг нас найдут люди, которые остались живы, они убьют Рича или посадят в клетку. А если нас найдет дракон — я хочу сказать, взрослый дракон — он меня съест. И нам вдруг стало страшно, что нас кто-нибудь найдет. Ведь наши папы и мамы больше никогда не придут, а все другие… Гады они.

Тогда Рич сказал: «Знаешь, что? Можно жить у нас в доме, раз все так получилось». И мы очень долго добирались до замка драконов в горах, потому что Рич не мог лететь из-за болячки, а я и подавно. Но потом все стало легче.

Только иногда делается страшно в замке — если Рич улетает раздобыть еды. Я не боюсь, что Рич меня бросит — он спит рядом со мной и держит меня лапой, ему тоже плохо одному; я боюсь, что его убьют люди.

Мы тащим воду в громадной бадье из колодца — Рич крутит ворот, а я перехватываю — а потом зачерпываем из бадьи кувшинами и уносим кувшины в кухню. Потом Рич говорит, что надо бы почистить сковородку, а я говорю, что мы потом почистим, а сейчас лучше немножечко поиграем в башни. Мне хочется у него разок выиграть.

Рич расставляет башни по доске — красные ему, желтые мне — а я думаю, что даже не знаю, кто из взрослых хуже: люди или драконы. Или все хороши.