Свидетельница смерти (Театр смерти, Убийство на «бис») - Робертс Нора - Страница 25

– Значит, по-вашему, в основе убийства лежали профессиональные мотивы?

– Во многом – да. Но и личных мотивов хватало. Между прочим, у актеров грань между профессиональными и личными мотивами часто оказывается весьма призрачной.

– Единственный человек, который значительно выигрывает от смерти Драко в профессиональном пла­не, это Майкл Проктор, его дублер.

– С точки зрения формальной логики вы правы. Однако на самом деле от такого убийства выигрывают абсолютно все, кто так или иначе связан с этим спектаклем. Пресса поднимает шумиху, имена исполните­лей намертво отпечатываются в памяти публики. Разве не об этом мечтает любой актер?

– Не знаю. Я не могу понять людей, которые про­водят всю свою жизнь, притворяясь не теми, кто они есть, живя в чужой шкуре.

Мира пожала плечами:

– В этом заключается суть их работы, именно так измеряется уровень их мастерства: может ли актер за­ставить публику поверить в то, что он – другой чело­век. Не Джон Смит с женой, тремя детьми и просрочен­ными счетами, а, к примеру, юный Ромео или адмирал Нельсон. Для хороших артистов, посвятивших себя ис­кусству, театра, – больше, чем просто работа. Это образ жизни. И в тот вечер, когда был убит Драко, софиты для всех остальных участников спектакля светили ярче, чем обычно.

– Для участников спектакля – пожалуй. Ну а как насчет зрителей?

– Поскольку на сегодняшний день мы обладаем весьма скудной информацией, я не исключаю, что пре­ступник сидел в зрительном зале. Но в большей степени я все же склоняюсь к тому, что его следует искать по­ближе к сцене. – Мира отодвинула чашку и положила ладонь на руку Евы. – Вы озабочены из-за Надин?

Ева открыла было рот, но тут же закрыла его, не произнеся ни слова.

– Не смущайтесь. Надин – моя пациентка, и она от меня ничего не скрывает. Мне известно все о том, что произошло между ней и убитым. И в случае необходимости я готова дать профессиональное заключение о том, что она не способна спланировать и осуществить подобное преступление. Если бы Надин захотела нака­зать Драко, она нашла бы способ сделать это с помо­щью средств массовой информации. Вот на это она вполне способна.

– Ясно…

– Я говорила с ней, – продолжила Мира, – и знаю, что сегодня вы должны допросить ее официально.

– Да, сразу после того, как уйду от вас. Ее будет со­провождать адвокат. Я хочу официально зафиксировать тот факт, что она сама пришла ко мне с этой информа­цией. А потом я смогу на несколько дней положить ее заявление под сукно, чтобы у нее было время перевести дух.

– Это было бы замечательно. – Мира изучающим взглядом посмотрела на Еву и спросила: – Что еще?

– Без протокола?

– Естественно.

Ева сделала глубокий вдох и поведала о видеозапи­си, обнаруженной в пентхаузе Драко.

– Надин об этом ничего не известно, – быстро ска­зала Мира. – Иначе она бы мне непременно сказала. Если бы Надин с самого начала знала об этой пленке, она была бы в ярости и отчаянии и ни за что не остави­ла бы ее у Драко. Очевидно, он сделал эту запись втайне от нее.

– Однако тут напрашивается следующий вопрос: а что, если Драко показал ей эту запись, когда она прихо­дила к нему в отель вечером накануне убийства?

– В таком случае горничные отеля доложили бы о страшных разрушениях в пентхаусе, а Драко перед спектаклем пришлось бы оказывать срочную медицин­скую помощь. – Мира откинулась на спинку стула. – Я рада, что вы наконец улыбнулись. Мне было печаль­но видеть вас такой встревоженной.

– Во время нашей встречи Надин была в шоке, в настоящем шоке. – Ева оттолкнулась от стола, и стул на колесиках отъехал назад. – Правда, я, по-моему, то­же близка к этому состоянию. Вокруг меня слишком много людей, и с каждым я каким-то образом связана. Знаете, иногда я начинаю тосковать об одиночестве.

– А вы согласились бы вернуться к той жизни, ко­торой вы жили год или два года назад?

– В чем-то та жизнь была проще. Я просыпалась по утрам и шла делать свою работу. Пару раз в неделю мы болтались где-нибудь с Мэвис… – Ева вздохнула. – Нет, я бы не хотела вернуться в прошлое. Впрочем, это уже не имеет значения. Что вы можете сказать о Драко? По-моему, он был типичным сексуальным хищником.

– Да, я читала ваш отчет как раз перед тем, как вы пришли. Я согласна с тем, что секс являлся одним из его излюбленных орудий, но отнюдь не самоцелью. Это было средство для того, чтобы властвовать над женщи­нами, которых он считал своими игрушками. А власт­вуя над женщинами, он доказывал свое превосходство мужчинам. Главным для него было находиться в центре внимания.

– А наркотики? Драко давал женщинам «кролика», поскольку не был уверен в своих сексуальных способ­ностях?

– Отчасти вы правы, хотя, скорее, «бешеный кро­лик» был для него таким же атрибутом свиданий, как свечи и романтичная музыка. Думаю, он считал себя не только великим актером, но и великим любовником. Я не могу утверждать, что секс не стал одним из моти­вов убийства. В данном случае мотивов может быть сколь угодно много. Убийца – очень сложный человек и, возможно, столь же эгоцентричен, как и убитый.

– Короче, два сапога пара…

Он все вычислил. Эти паршивые актеры считают се­бя такими умными, такими великими, а на самом де­ле… Подумаешь! Захоти он, так тоже мог бы стать актером, только ему это даром не нужно. Отец говорил: «Актеры приходят и уходят, а если ты работаешь за ку­лисами, то останешься там навсегда. Хорошему рабоче­му сцены нет нужды искать себе место – оно само его найдет».

Лайнус Квим был рабочим сцены вот уже тридцать лет, а в течение последних десяти считался лучшим по этой части. Вот почему его пригласили в «Новый Гло­бус» в качестве бригадира, вот почему профсоюз сумел выбить для него из жадных паразитов-менеджеров мак­симальный оклад.

Но даже при этом его зарплата не шла ни в какое сравнение с теми деньгами, которые гребли артисты. А что бы они делали без него?

Однако теперь его жизнь изменится. Потому что он все вычислил. Скоро театру «Новый Глобус» придется подыскивать себе нового бригадира рабочих сцены, поскольку Лайнус Квим красиво уйдет в отставку!

Работая, он держал глаза и уши открытыми, замечая и слыша все. Он изучал. Никто лучше Лайнуса Квима не знал, кто есть кто в театре. Кроме того, его коньком была пунктуальность. Во время дежурств Лайнуса все делалось секунда в секунду – не раньше и не позже.

Он помнил, когда и где в последний раз видел бута­форский нож. Помнил с точностью до минуты. Он знал, что существовала единственная возможность подменить его на настоящий. И он знал того единственно­го человека, который, воспользовавшись этой возмож­ностью, мог это сделать так ловко, чтобы осталось время подкинуть бутафорский нож в гримуборную Айрин Мансфилд.

Лайнус остановился на углу, возле передвижного лотка, купил хот-дог и стал выдавливать на него гор­чицу.

– Эй! – окликнул его продавец, ухватившись за тю­бик с горчицей рукой в вязаной перчатке с обрезанны­ми пальцами. – Куда столько давишь-то? Будешь платить дополнительно!

– Отвали, Чингисхан. – Лайнус снова надавил на тюбик.

– Ты уже выдавил в два раза больше, чем положено! Плати еще! – Продавец, покрытый боевыми шрамами азиат, пританцовывал на месте, перебирая маленькими ножками. – Плати давай!

Поначалу Лайнус хотел выдавить остаток горчицы прямо в похожую на сливу физиономию продавца. Но потом он вспомнил о том богатстве, которое его ждет, и почувствовал небывалый прилив щедрости. Он выта­щил из кармана монету в пятьдесят центов и кинул ее продавцу.

– Теперь можешь уходить на покой, – величест­венно сказал он, впился зубами в пропитанный горчи­цей хот-дог и двинулся дальше.

Лайнус был маленьким костлявым человечком с не­померно длинными жилистыми руками, но, несмотря на тщедушное сложение, над его брючным ремнем на­висало брюшко, похожее на футбольный мяч. Его плос­кое разлинованное морщинами лицо напоминало раз­битую и кое-как склеенную тарелку. Бывшая жена неоднократно призывала Лайнуса хоть немного следить за своей внешностью, но ему было не до того. Какая раз­ница, как он выглядит, если ему приходится торчать за сценой и его никто не видит!