Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович - Страница 6

«Видать совладала с собою!», — подумал Чичиков.

— Покорнейше прошу простить мне сию слабость, — сказала Надежда Павловна, — но, поверите ли, все произошедшее для меня ещё так живо! — и она возвела заплаканныя свои глаза к портрету с «утиным» личиком. – Давеча, когда вы сказывали, как отворяли вам кровь, то мне подумалось, что ежели бы и ему — Александру Ивановичу вовремя отворить кровь, то может статься он жил бы ещё и поныне! Но здесь в нашей глуши, в деревне разве сыщешь хорошего доктора?— и она снова поднесла платочек к глазам, дабы промокнуть выступившия было слезы.

— Боюсь обеспокоить вас неприятным вопросом, но коли уж, как бы сам собою зашёл о том разговор, то не скажете ли вы, от чего скончался уважаемый Александр Иванович?— осторожно осведомился Чичиков.

— Ах, это такая трагедия, такая трагедия! — отвечала Надежда Павловна, сызнова поднося платочек к глазам. – Супруг мой, изволите ли видеть, были, что называется «страстный охотник». Дня не проходило без того, чтобы не уезжал он из дому, пропадая на своей охоте с утра и до вечеру. Порою случалось и так, что и по неделям его не дождешься…

«Интересно бы знать, где же на самом деле прохлаждался он от трудов праведных? Уж я то знаю подобных, с позволения сказать – «охотников», — подумал Чичиков, но вслух, конечно же, ничего не сказал, выразивши на челе своем ещё более усердное внимание.

— И вот однажды, немногим более года назад, — продолжала Надежда Павловна, — собрался он, как обычно поохотиться, сел на свои дрожки и поехал, но не проходит и часу, как заявляется к нам сосед наш – Варлам Николаевич Троехвостов, что живёт от нас в двадцати пяти верстах: у него там деревенька – Мшанки. Заявляется и с порогу, ни «здрасте» тебе, ни «пожалуйста», принимается стучать ногами, глаза таращить и кричать: «Подайте—ка сюда мне сего подлеца Кусочкина! Я его, сей же час, и взаправду на кусочки изрублю!» А у самого в руках сабля, и сам весь красный – дрожит. Не знаю, что он там себе вообразил, либо наслушался, чьих наветов, только кричит: «Я обесчещен этим негодяем – Кусочкиным и не желаю теперь всех этих кусочкинских отпрысков под своею фамилиею растить!»…

«Однако же, я в нём не обманулся! Крутить «амуры» на стороне, будучи женатым, на подобной — весьма и весьма незаурядной особе. Это, конечно же, и впрямь надобно быть «страстным охотником», — подумал Чичиков, невольно залюбовавшись раскрасневшимся от искреннего волнения лицом Надежды Павловны, продолжавшей изливать нашему герою свою душу. Ведь порою душе каждого из нас необходимо бывает подобное, может быть и способное поразить кого—нибудь своею внезапной откровенностью излияние. А тем более душе женщины, немало перенесшей, носящей в сердце своем глубокую рану, запертой в глухом поросшем лесом уголку, где из ближайших соседей либо Троехвостов — живущий в двадцати пяти вёрстах, либо зайцы да белки, скачущие по полям да по веткам. Что же до Павла Ивановича, то в нём по всему видать приличного с хорошими манерами господина, который к тому же может быть и добр. Таковому вполне можно и довериться, потому, как сегодня он здесь, а завтра его уж – поминай, как звали. Если даже и посмеется он над бедою несчастной женщины, то, что с того? Смех его не будет уж слышен в этом окруженном глухими лесами имении, а на душе у Надежды Павловны сделается неизмеримо легче.

Однако вернемся к сей исповеди, господа, она далеко не окончена, последствия её станут видны совсем скоро и будут более чем важны для всего нашего повествования.

— Представьте себе только, Павел Иванович, позволить себе сказать таковое, и о ком? Об Александре Ивановиче?— продолжала Надежда Павловна, — О человеке который был нраву самого кроткого, здоровья слабого – сил у него только и доставало, что на сон да охоту.

Тут Надежда Павловна сделала остановку, вновь прибегнувши к батистовому платочку, и лишь затем продолжала рассказ, увидевши в Павле Ивановиче слушателя сочувствующего и внимательного.

— Поверите ли, Павел Иванович, но только каждый раз он мне говорил: «Душенька, ежели бы не охота, то сил у меня вообще бы не стало. А так, выйдешь в лес – никого! Можно вообразить, что ты один в целом мире, и окромя тебя будто никаких других человеков нету, будто всех их уж Бог прибрал. И эдак хорошо, покойно на душе сделается, и силы незнамо откуда снова берутся».

— Вот такой он был человек! Слабый, мечтательный; а его – раз, и в грязь топтать. Тем более^ что этот Варлам Николаевич тутошней жизни и вовсе не знает. И пускай он и местный, но даром, что здесь живёт. Потому что в последние лет пять, вообразил он себе, будто бы он большой купец. Всё зерном да лесом торгует, всё скачет по губерниям, однако с его торговли проку никакого не видать! Как жил в Мшанках, так и живёт. Но вот вбил себе в голову несусветную глупость и нате – заявился!

— Прошу покорнейше простить, — осмелился вступить Чичиков, — это, стало быть, он и изрубил уважаемого Александра Ивановича в кусочки?

— Ах, нет же, нет! — чуть не со стоном отвечала Надежда Павловна. – Он покричал тут, потоптался и, увидавши, что Александра Ивановича в имении нет, укатил на своей пролетке, крикнувши напоследок, что пришлёт к нему своих секундантов. Не успела я остынуть от подобного наскоку, как появился мой Александр Иванович. Я к нему с расспросами, что мол, да как, а он отвечает, что погода не клеится для охоты, да и чувствует он себя, дескать, неважно. И вправду бледный такой и лоб испариною покрыт, а сам спрашивает: «А что, матушка, без меня никто к нам не наведывался?» Прямо, как в воду глядел, голубчик мой, — и она сызнова уткнулась лицом в платок, на что ей Чичиковым вновь был предложен стакан с водою.

— А я, не подумавши, возьми да и расскажи про нежданный визит, да про то, как Троехвостов саблею махал, да грозился к утру секундантов прислать. Ежели бы видели вы, любезный Павел Иванович, как горько ранило сие известие чистое сердце Александра Ивановича. Он не в силах был перенесть подобной людской подлости и даже слегка зашатался, схватившись рукою за грудь. Бледность его сделалась ещё заметнее, так что даже под глазами пошли зеленыя круги. Слёг он тогда же, в тот же вечер и более уж не вставал. Всё лежал и слушал – стукнет только где дверь ненароком, как у него тут же припадок сделается. От слабости задрожит весь, потом изойдёт и плачет, плачет от обиды, что могли о нём таковую небылицу понесть, и эдак низко имя его уронить. Проболел мой голубчик подобным манером неделю, и отдал Богу душу от сердечного припадку. И никого не укорял, никого ни в чём и словом не попрекнул, — и у нея вновь затряслись плечи в рыданиях.

Признаться, герой наш ощутил ото всего поведанного ему безутешною хозяйкою, некоторую неловкость. С одной стороны дело сие казалось совершенно ясным – и то, что нашкодивший в чужом дому господин Кусочкин, бывший при жизни, как упоминалось уж нами не раз – «страстным охотником», помер от сердечного припадку, приключившегося у него с перепугу, ни о чём другом, как о Божьем промысле свидетельствовать не могло. С другой же стороны, Павел Иванович совершенно не мог взять в толк, как это Надежда Павловна, к слову сказать, всё более волновавшая его сердце, могла не только не ведать того, что столько времени творилось у нея чуть ли не под самым носом, но и сегодня по прошествии года минувшего с той поры, продолжавшая хранить верность сей добровольной своей слепоте.

«Нет, не похоже, чтобы была она «святая простота». А не кроется ли здесь какой—либо с ея стороны умысел, либо женское коварство? — мелькнула вдруг в нём некая догадка, доставившая ему даже и удовольствие и польстившая мужескому его самолюбию, — и верно, к чему ей было сказывать мне все мелкия подробности сего происшествия; так только могла бы упомянуть ненароком – дескать, скончался любезный супруг от сердечного припадку, и всё, а тут таковая драма, какою впору делиться лишь с близким и сердешным другом. Очень может быть, но сие проистекает даже, что из кокетства?…»

Но нет, ошибался Павел Иванович. Не была Надежда Павловна «коварною женщиною», А просто то была свежая, молодая вдова, недавно схоронившая блудливого своего супруга, с глупыми глазками на утином рыльце (упокой, Господи, его душу), не видавшая за покойным никакой жизни – той, что так жаждает всякая женщина, не знавшая ничего кроме горести и постоянных унижений, производимых над нею «страстным охотником», и по сию пору пребывающая в замешательстве от произошедшего в ея судьбе перелома, не желающая поверить в то, что не остается ей уж ничего, даже и чистых, светлых воспоминаний, о столь печально завершившемся ея супружестве, воспоминаний, что одни бы могли осветить тёплым своим светом, проходящую в тоскливом одиночестве, несчастливую жизнь ея. Вот и возникнуло в ея душе некое тяготение к этому, столь неожиданно появившемуся в сей лесистой глуши гостю, отличному ото всех особ мужеского роду, что попадались на ея пути доселе. Его деликатныя и достойныя манеры, округлыя обороты речи, внешность приятная и представительная в одно время показались Надежде Павловне выходящими из обычного ряду — вон. Ей захотелось поделиться с таковым необыкновенным человеком, каковым показался ей Чичиков, теми болями, коими болела ея душа. Верно, так она надеялась излечиться от них; заговорить горькую свою беду, как заговаривают хворь знахарки, а затем и самой поверить в то, что печаль ея светла, утрата высока. Что пускай жизнь ея и нельзя счесть удачною, но и в ней тоже было нечто достойное, что потеряла она близкаго дорогого друга, чья душа полна была самых выдающихся побуждений и качеств, а не мелкого и гадкого, надсмеявшегося над лучшими ея чувствами человечишку.