Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович - Страница 4

Нынче нам уж трудно вспомнить, чем и как укреплял свои пошатнувшиеся силы Павел Иванович, но вот мысли и настроения, посетившие его в тот час, питаемы были, не до конца ещё пережитым им, недавним страхом. Оттого—то и решено было им, свернувши с главного тракту ехать кружными, дальними путями, дабы неровен час, а не свела бы его вновь злодейка судьба с чёрною княжескою каретою, подведя под сиятельный и беспощадный княжеский гнев.

Отобедавши на славу, и вопреки обыкновению своему не заведя ни с кем, ни разговоров, ни новых знакомств, он в пятом уже часе покинул гостеприимный кров приютившего его трактира, и, глядя на розовое, на вечерней заре солнце, поспешил продолжить свой путь. Его поставленная на полозки коляска резво и бойко бежала по промёрзнувшей звонкой дороге, и у первого же большого поворота вильнувши в сторону, пошла, петлять по узким ведущим в глухомань и неизвестность проселкам, рассыпая над ними звон замирающих в морозном воздухе колокольчиков, и хороня среди этих бескрайних полей и дремучих лесов след нашего героя с тем, чтобы мог он, переведши дух, осесть на время, никем не узнанный в какой—нибудь прячущейся среди лесов усадьбе, коей хозяева и слыхом не слыхивали бы ни о Чичикове с его мёртвыми душами, ни о поддельных завещаниях миллионных старух, ни о брабантских кружевах и баранах наряженных в тулупчики, ни о радзивиловской таможне. Либо укрыться в маленьком уездном городишке, под крышею старой обветшалой гостиницы, забившись с головою под тяжелое ватное одеяло, замкнувши нумер на три оборота ключа, заперевши ставни на окнах – и спать, спать, спать! Спать мёртвым сном – может быть год, а то и два, покуда не порастет быльём вся эта произошедшая так недавно история, и не потухнет, сей живущий в каждом уголку его сердца страх.

Не глядя на сгустившиеся уж зимние сумерки и тёмное, раскинувшееся над ним небо, Чичиков вовсе не опасался того, что может заблудиться в этом незнакомом и глухом захолустье, резонно пологая, что дорога на то и дорога, чтобы привесть его, в конце концов, к жилью людей ея проторивших. Тем более, что во время многочисленных своих путешествий он имел возможность не раз убедиться, в справедливости сей нехитрой мысли.

Не успели они отмахать и десяти вёрст, как уж подвернулась им деревенька, а затем и другая. А вот и сельцо покатило навстречу, убирая синеющий в сумерках косогор, но Чичиков всё твердил себе – «рано», да «рано», стремясь насколько возможно далее уйти из пределов тьфуславльской губернии. И лишь когда последния лучи зимнего солнца исчезнули с небеснаго свода не оставивши по себе и следа, когда тьма, разлившись повсюду, нарушаема была разве что одними только звёздами, блещущими в вышине холодным равнодушным до всего блеском, а притомившиеся от долгого бега кони покрылись белым инеем от замерзающего на встречном ветру пота, решил наконец—то Павел Иванович, что можно бы и остановиться, с тем чтобы дать отдых и коням, и своим дворовым людям, да и самому погреться у какого Бог пошлёт огонька.

Через три четверти часу ровнаго конскаго бегу выплыло из—за густых дерев обступивших дорогу, большое селение, со стоящим несколько поодаль господским домом, отороченным сзади толи парком, толи еловым лесом — чего нельзя было уж разобрать в темноте, и, своротивши с дороги, наши путники не мешкая, поспешили к нему. Почуявши близкое жильё и отдых, кони попластавши копытами по замёрзнувшей деревенской улице, приободряясь, дружно налегли на постромки, и коляска, выровнявши свой несколько кособокий ход, бойко побежала к подмигивавшему из—за дерев жёлтым светом своих окошек, господскому дому. Строение сие, об одном этаже, было, однако же, довольно велико, и как можно было судить – просторно. Крыльцо его убрано было круглым деревянным портиком, опирающимся на деревянные же колонны покрытыя щекатуркою, и даже по сию зимнюю пору сохранившие следы белой известки, бывшей на них. Окна дома частью были просто темны, частью занавешены ставнями, и лишь в нескольких из них, тех, что мигали Чичикову из—за дерев, горел свет. Поравнявшись с высоким дощатым забором Селифан, не слезая с козел, принялся стучать кнутовищем о тесовыя наглухо запертые ворота и стуки эти далеко разносились в звенящем тишиною вечернем воздухе, но, увы, помимо сего они так и не произвели никакого иного эффекту. Никто не отозвался на них, никто не спешил растворять ворота – встречать притомившихся путников, и лишь пара сердитых дворовых псов залилась хриплым простуженным лаем.

Чичиков некоторое время глядел на бесплодныя попытки своего возницы, строя во чертах лица своего презрительное неудовольствие, а затем голосом в котором сквозили раздраженныя бестолковыми действиями Селифана нервы произнес:

— Ну, что, братец, так и будешь лупить по воротам до утра, или же все—таки соизволишь сойти и постучаться по—человечески?

На что Селифан послушно и ни словом не возразивши, спрыгнул наземь и затряс ворота так, что загремели и задрожали не одни только их железныя замки да засовы, но и самые доски ворот отозвались глухим рокотом. Сия весьма достойная попытка возымела действие – в сенях мелькнул огонек свечи, и некто покрытый с головою тулупом, проковылял к забору.

— Кого ещё принесло о такую пору? Вот, прости Господи, не сидится людям дома, — раздался из—за забора недовольный бабий голос, на что возница отвечал строго:

— Будет, будет тебе! Ишь разворчалась, старая! Отворяй—ка лучше приличному господину, а то не ровен час, замёрзнем здесь на дороге!

Ворота, сей же час, с протяжным скрыпом растворились и из—за них глянула кутающаяся в тулуп дворовая баба, с волосами, торчащими в разныя стороны над сердитым ея лицом.

— Что за имение? Как прозывается? — не сменяя сурового тону, вопрошал Селифан.

На что баба отвечала, что имение прозывается Кусочкино и на всякий случай придерживая тяжёлыя створки ворот, с недоверием поглядывая на наших путешественников, спросила:

— А сами то вы кто таковые будете?

— Доложи, голубушка, своему барину, что просится переночевать коллежский советник – Чичиков Павел Иванович. Что не знает он здешних мест и боится, упаси Бог, заблудиться, потому, как время уж к ночи, — решил вмешаться, в сей замечательный разговор Чичиков.

— Доложить то оно конечно недолга, только вот барин у нас, почитай, что скоро уж как год – померли, — пробурчала баба, распахнувши ворота и коляска слегка кренясь въехала за ограду господскаго двора, остановясь подле украшенного портиком крыльца.

Павел Иванович прыгнул из коляски с ловкостью почти военного человека, и огонек свечи, коей подсвечивала себе дорогу баба, блеснул жёлтым блеском, на бронзовой рукоятке сабли которую он держал в подмышках. Разматывая на ходу радужных цветов косынку, что сберегала горло нашего героя от свищущих над российскими трактами сквозняков и сбросивши на руки поспешавшему ему во след Петрушке шубу, прошёл он в комнату, служившую по всем приметам гостиною залою, где отыскавши не успевшую ещё остыть к ночи печку, припал к ней озябшею спиною.

— Так что же, милая, — обратился он к сопровождавшей их бабе, — неужто некому и доложить о приезде, так—таки никого в доме и не осталось?

— Почему ж не осталось, — словно бы обидевшись, отвечала баба, — барыня осталась!

— Ну, вот и славно! Ей то, голубушка, и доложи, — сказал Чичиков, — а кстати, барин то твой молод был, али уже в летах? — бросил он вослед уходящей бабе.

— С вас будет, — ответствовала та, будучи уже в дверях.

Велевши Петрушке отправляться в людскую, а Селифану отвесть коней на конюшню, он уселся на стоявшую тут же, несколько поодаль от печки слегка рассохшуюся софу и принялся с наслаждением напитывать в себя уютную теплоту и покой царящий в сем доме. От крашеных красною краскою досок пола, укрытого плетёными половиками, распространялся по всей гостиной приятный, умиротворяющий аромат воска, которым надо думать совсем недавно и натирали пол, по обклеенным синими обоями стенам висели изображавшия сцены охоты да морские баталии гравюры, так хорошо знакомые тем, кому доводилось посещать домы наших помещиков, имеющих не более двух сотен душ, а над входною, сиявшею белизною дверью помещалась голова огромнаго лося, с огромными же рогами. Голова сия, место которой было, конечно же, в прихожей, либо, на худой конец в кабинете хозяина дома, глядела на Павла Ивановича печальными, стеклянными глазами, и Чичиков резонно заключил, что то видать был любимый охотничий трофей усопшего барина, служивший, как надо думать, подпорою его охотницкой гордости настолько, что он счёл возможным пугать сим рогатым пугалом всякого своего гостя, и верно же, всякому гостю рассказывавший, в бытность свою на этом свете, байку о том, как ему с величайшей опасностью для живота своего, удалось подстрелить сие несчастное животное.