За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович - Страница 9

— При чем тут политика… — укоризненно сказал Юрко.

— Тебе лучше знать при чем. Ты в школах учился, тебя в Киев Советы посылали.

— На одну ночь возьмите. Они ж родня вам.

— У меня родни среди поляков нет! — отрезал Гнатышин.

— Йой, сиротки мои бедные, — заплакала Марта, ломая руки.

— Замолчи, дура!

— Сердца у вас нет, вуйко… — сказал Юрко, ожесточаясь.

— Слушай ты… Юрко, — дрожа от злости, сказал Гнатышин. — Не у меня сердце ищи… Забирай их и иди из моей хаты. А не то… Молчать не буду.

Юрко стоял, сцепив зубы. Зачем он пришел в эту хату? Гнатышин подлый, трусливый человек. Он может предать. Из–за своей злобы, трусости.

— Вы будете молчать, вуйко, — сказал он с угрозой. — Так вам будет лучше…

— Ты меня пугаешь? — вскипел Гнатышин. — Щенок! Да я первому Петру вашему скажу, какого он братца имеет.

Юрко был готов сорвать с плеча ружье и выпустить оба заряда в этого ненавистного ему человека.

— Вуйко, вы еще не знаете меня, — хлопец задыхался от гнева. — Мы уйдем… Слышите? Только святым богом присягаю, вы будете молчать, как тот камень, что стоит у вас на воротах. Если языком болтнете, — сожгу хату и весь двор сожгу. Поверьте мне… Из могилы встану, а отблагодарю, как следует, полной мерой. Так, чтобы вы знали и даже во сне помнили… Прощайте на этом.

— Иди по доброму, — глухо отозвался Гнатышин.

— Хоть Славку оставь, Василь, — взмолилась Марта. — Ведь он украинец, ни в чем не виноват…

Она потянула мальчика к себе, но мальчик испугался, заплакал громко, обхватив руками шею сестры.

— Тетечка, не отдам я Славку, — заплакала и Стефа. — Никому я братика не отдам…

— Ну, пошли… — сурово произнес Юрко.

Хлопец поправил ремень ружья, вскинул на плечо узел. Не прощаясь, вышел из хаты. Стефа тронулась за ним, как подвязанная.

Гнатышин долго возился в сенях, закрывая дверь, Видно, ему было не по себе, к он старался оттянуть начало неминуемого тяжелого объяснения с женой. Когда вернулся в хату, Марта лежала на постели, уткнувшись головой в подушку, плакала. Муж сел рядом.

— Ты не человек, ты зверь лютый. Хуже зверя… — сказала сквозь слезы Марта.

Гнатышин молчал.

— У тебя ни бога в душе, ни сердца в груди.

— Слушай, Марта, — не выдержал муж. — У тебя сердце есть, а голова? Тебе жизнь надоела? Страшной смерти себе и мне хочешь? Разве ты не знаешь, что эти варьяты по селам вытворяют, сколько крови льют, не задумываясь? Им, видишь, самостийной захотелось… Ему что, этому цыганенку? Его братья спасут, а нам за его вину те же Карабаши головы снимут. Петро, думаешь, забыл мне Сельроб? Помнит. Так пусть я один погибну, а не ты и не дети наши.

— Хотя б один день у нас побыли, хотя б я накормила их, слезы им вытерла.

Гнатышин вскочил на ноги, сказал с болью:

— Ты мне петлю на шею надеваешь? Так? Затягивай! Думаешь, я камень? Если бы Стефа одна с хлопчиком пришла, разве бы я слово сказал? Жаль дивчину, пропадет вместе с малышом. Этот дуросвет, видать, ей голову хорошо закрутил. Хату сожгу… Какой быстрый на чужие хаты! Подожгите, Карабаши, с вас еще спросят и за хаты, и за кровь пролитую…

Он умолк, походил по хате, начал–шарить руками по скамье, разыскивая свою одежду.

— Ты куда? — забеспокоилась Марта, прервав всхлипывания. — Василь, что ты надумал, голубчик?

— Отстань! — досадливо отозвался Гнатышин, понявший, что заподозрила жена. — Не бойся, руки на себя не наложу. Не могу я в хате… Посижу на пороге, дыхну хоть воздухом.

Он вышел на двор, сел на корыто у колодца, уронил на грудь тяжелую, пышущую жаром голову.

Проклятая страшная ночь… Сколько будет жить Василь Гнатышин — никогда не сможет забыть того, что произошло в его хате, вечно будет терзаться, казнить себя. Он выгнал несчастных детей Семена, детей своего друга, брата жены! Должен был выгнать… Все сложилось одно к одному, нелепо и ужасно.

Гнатышин не обманул жену, сказал, что если бы Стефа явилась только с малышом, без Юрка Карабаша, он бы не отказал ей в приюте. Все дело было в Юрке. Братьев Карабашей Гнатышин ненавидел и боялся. Это был страх не только за себя и за судьбу своей семьи. Не все доверял своей жене Василь. Все–таки баба, пойдут слезы… Да и зачем ей лишняя тревога на сердце? Многого не знала Марта о своем хмуром, неразговорчивом муже. Не знала она, чем был обеспокоен муж еще до того, как поднялось зарево над Бялопольем.

Василь Гнатышин ждал гостей этой ночью. Они должны были принести давно обещанный «подарок», который следовало спрятать так надежно, чтобы даже Марта не смогла догадаться о его существовании. Вот почему Василя так перепугало появление одного из Карабашей. Он понимал, что малейшая оплошность может погубить не только его, но и его товарищей. Он умел хранить тайну.

Где–то невдалеке щебетнула проснувшаяся птичка. Гнатышин поднял голову, прислушался, тихо кашлянул. В ответ снова послышалось щебетанье. Сердце радостно екнуло: они, наконец–то… Василь бесшумно перелез через изгородь в садок. Под грушей темнели две фигуры с рюкзаками за плечами.

— Слава Ису… — послышался тихий веселый голос.

— Слава во веки, — так же насмешливо отозвался Василь. — Думал, не придете…

— Тяжело с грузом. Где горит?

— Бялополье.

— Немцы?

— Точно не скажу. Скорей бандеровцы.

— Одной сатаны дети… Ну, забирай. Прячь хорошенько. И осторожней — взрывчатка, гранаты.

— Сделаю, как надо. Когда ждать?

— На следующей неделе, в среду или четверг. Нужно хорошо подготовиться, разведать железную дорогу.

— Жду.

— Бывай…

— Счастливо!

Обменялись крепкими рукопожатиями, и двое ушли, легко, неслышно шагая в темноте. Гнатышин выждал несколько минут, поднял тяжелые мешки. Он отнес их в сарай и долго возился там, шурша сеном, отодвигая и ставя на место колоды.

Когда вернулся в хату, жена обеспокоенно спросила:

— Ты ходил куда?

— Спи, Марта! — ответил Василь сурово. — Хозяйство осмотрел. Теперь надо почаще выходить ночью. От этого проклятого цыганенка всего можно ожидать…

4. Таблица полковника Горяева

— История этой вещицы такова… — повторил Горяев, осторожно вкладывая марку в маленький конвертик. — После отступления гитлеровцев с Северного Кавказа в Минеральных Водах был задержан цивильный немец–коммерсант, не успевший бежать со своими войсками. В его чемодане нашли батареи к рации. Допросили. Коммерсант сознался, что рацию он выбросил, но заявил, что никакого отношения к гитлеровской разведке не имеет. По его словам, он согласился за обещанную ему большую сумму выполнить поручение агента крупной заграничной фирмы. Вся его задача состояла в том, чтобы найти находящегося на Северном Кавказе советника Томаса Хауссера, 1909 года рождения, совладельца филателистического магазина в Берлине, вручить ему, как пароль, ценную марку, а затем принять и передать по рации несколько шифровок, не имеющих касательства к военной тайне. Наши, конечно, не поверили, сочли рассказ немца легендой. Задержанный погиб вместе с часовым во время бомбежки. Марка и легенда остались…

Горяев сделал маленькую паузу, как будто для того, чтобы перевести дыхание, и произнес медленно, подчеркивая каждое слово:

— Так вот, точно такую же марку, в таком вот водонепроницаемом конвертике нашли у Гелены… Случайность?

Оксана подняла голову и, весело блестя глазами, взглянула на своего начальника. Задав вопрос, полковник Горяев как бы приглашал разведчицу принять участие в его догадках и рассуждениях. Однако тот мостик, какой он мысленно перебросил от одной марки к другой, был хрупок, ему не хватало еще одной надежной опоры.

— Случайность почти исключается, — с улыбкой сказала девушка, рассматривая марку.

— Почему почти?

— Важно знать, был ли Хауссер в это время на Северном Кавказе?

— Точных сведений у меня нет. Но меня это не волнует. По идее Хауссер мог и даже должен был там находиться. На Северный Кавказ были брошены несколько отрядов известной вам дивизии «Бранденбург».