За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович - Страница 7

— Стефа, — Юрко разжал пальцы, притронулся к плечу девушки. — Идем отсюда, Стефа! Нам здесь нельзя… Слышишь?

Она не отвечала, а только дергала плечом, пытаясь сбросить его руку.

— Я с тобой. Я тебя не брошу, спрячу. Идем.

Еще выстрелы, и вдруг берущий за сердце тонкий пронзительный детский крик. Стефа вскочила, но Юрко успел схватить ее за руку, поймал и другую, которой она начала бить, царапать его лицо.

— Прочь! Ненавижу! Уйди, пусти меня. Там мой братик… Пусти!

Девушка извивалась, стараясь вырваться, пинала его ногами, пыталась укусить его руку, плечо. Она, словно обезумела. Юрко понял, что в конце концов она вырвется, убежит. И погибнет. Только он один может спасти ее. Если можно спасти…

— Стефа, послушай, голубка… Ну, послушай же! Я пойду с тобой. Только успокойся. Слышишь?

— Не надо. Не хочу! Они убьют тебя. Твой брат убьет…

Стефа кидалась в разные стороны, падала на колени, повисала, стараясь вырвать свои руки из пальцев хлопца.

— Я с тобой. Одну не пущу.

— Не надо. Не надо! Пусти!

— Пойдешь за мной… Слышишь? И тихо, Стефа. Умоляю тебя.

— Пусти…

Юрко слегка оттолкнул ее и первым побежал вниз, на огни. Он знал, на что решился. Только чудо могло спасти их. Но разве смерть Стефы не будет его смертью? У них одно сердце… Если оно перестанет биться, то для двоих. Люди, весь мир был против них, они должны были принести себя в жертву своей любви и чужой слепой ненависти, вражде.

Стефа бежала вслед. Юрко слышал позади шуршание стерни под ее ногами, порывистое дыхание, тихие всхлипывания. Он замедлил бег и, когда девушка поравнялась с ним, схватил ее за руку. Теперь Стефа не вырывалась. Они бежали рядышком, молча, освещенные пламенем горящих хат.

Вот и знакомая дуплистая верба на леваде. Они припали к ее шершавому стволу, перевели дыхание. Не выпуская руки девушки, Юрко осмотрелся.

За вербой начинался огород — припавшая к земле ботва картофеля, а по ней ряды тычин, густо повитых стеблями бобов, похожих на идущих друг за другом тонконогих женщин, с головой укутавшихся в зеленые рваные покрывала. Ряды тычин тянулись почти к самой хате — маленькой, тихой, точно присевшей от страха под своей соломенной стрехой, озаренной огнями недалекого пожарища.

Справа, где пылали постройки на нескольких дворах подряд, раздались два выстрела, крики: «Вот он! Перехватывай!» Туда по улице пробежало человек пять, за плетнем мелькнули их головы и плечи, дула карабинов. Юрко почувствовал, как дрожит рука Стефы.

— Я один схожу. Ты жди здесь.

— Нет, нет, — заплакала девушка. — Бабушка тебя испугается… Нет, вместе.

Теперь она схватила руку Юрка, удерживала его, тянула к себе.

— Только не плачь. Тихо! Богом прошу тебя, Стефа.

Девушка глотнула слезы, послушно кивнула головой. Юрко схватил ее голову в ладони, поцеловал в висок.

— Идем… Не отставай, пригибайся.

Держась за руки, они побежали к ближайшей тычке, притаились возле нее, словно играли в прятки. Так перебежками от тычки к тычке. И вот они у сарая. Юрко выглянул за угол и увидел, что дверь хаты открыта. Нужно было ожидать всего… Но, может быть, бабка с внуком успели убежать, спрятаться? Стефа толкала его в спину, торопила. Будь что будет… Вперед!

Юрко первый вскочил в сенцы и остановился, охваченный ужасом. Вторая дверь была также открыта, и за порогом на полу лежало что–то…

— Аа–ааа! — дико закричала позади Стефа, раньше Юрка догадавшаяся, что лежит перед ними.

Хлопец зажал ей рот ладонью, втащил в хату. Маленькие оконца пропускали розоватый дрожащий свет. Юрко озирался по сторонам, готовясь увидеть самое страшное.

Кровать со смятой постелью, пустая широкая скамья у стены, на столе миска с печеной картошкой, краюха хлеба. Маленькая, худенькая женщина с седыми косичками, выглядывавшими из–под сбившегося на затылок беленького платка, лежала ничком у порога, в темной, поблескивающей луже. Одна! В ее правой руке был зажат нож, обыкновенный крестьянский самодельный нож, которым режут хлеб и чистят картошку. С ним бабка Стефы бесстрашно бросилась навстречу врагам и была сражена пулей.

Где же мальчик?

— Славка! Славка!

Грязная занавеска, свисающая от шестка, шевельнулась, точно от ветра. Юрко пригнулся и увидел босые детские ножки.

— Он живой, Стефа… Живой. Вот он!

Хлопец откинул занавеску. Мальчик стоял в нише подпечка, окаменевший от страха. Стефа бросилась к нему, опустилась на колени, начала целовать, гладить его голову, лицо, плечи, руки.

— Славцю, родной, милый… — говорила она, судорожно глотая слезы. — Дорогой мой братик. Несчастные мы с тобой сиротки. Бабуня наша…

Юрко почувствовал, что у него катятся слезы из глаз. Но он знал, что каждая секунда пребывания в этой хате может оказаться роковой для них. Хлопец притронулся к плечу девушки.

— Идем, Стефа. Сейчас же!

Резким, враждебным движением она отбросила его руку, запричитала еще громче. Тогда он поднял ее на ноги, встряхнул, ударил ладонью по щеке.

— Тихо… Кому говорю? Цыц!

Его охватило бешенство — глупая, безрассудная девчонка, дай ей волю, погубит все, всех. Бабы! Только поддайся им, потеряешь голову…

Пощечина и гневный окрик подействовали на Стефу отрезвляюще. Девушка умолкла, и что–то разумное, беспокойное мелькнуло в ее глазах. Она выпустила из рук мальчика, кинулась к сундуку, начала торопливо вынимать из него вещи, бросая их на разостланный на полу большой платок. Ворох рос — платья, юбки, сапоги, пальто, сверток домотканного полотна, мужской костюм…

— Стефа, Стефа, хватит… — зашипел Юрко.

Жадность Стефы неприятно поразила его, показалась кощунственной в этот момент. Однако девушка продолжала опоражнивать сундук. Юрко оттолкнул ее, схватил края платка, начал завязывать узел, а Стефа совала и совала какие–то тряпки ему под руку.

Наконец громадный узел был готов. Юрко вскинул его на плечо, сделал шаг к дверям и обмер. Совсем близко, видимо на улице, раздался выстрел, крики: «Вот он! Сюда, друже! Перехватывай!» Еще два выстрела, топот ног во дворе. Казалось, пальцы сами разжались, узел мягко шлепнулся на пол. Юрко оглянулся на Стефу. Девушка стояла у сундука с братом на руках, бледная, беззащитная, готовая к смерти. Вот их конец…

Нет, не конец! Юрко был не из тех, кто покорно подставляет голову под обух. Кровь взбунтовалась в его жилах. Нет, не конец! Он толкнул девушку к стене, за дверь, вырвал из мертвой, закоченевшей руки бабки скользкий нож и шагнул в сенцы, навстречу тем, что уже шли в хату.

Их было двое. Первый с кудрями, выпущенными по обе стороны козырька мазепинки, вскинул карабин, готовясь выстрелить, но второй, выглянувший из–за его спины, крикнул удивленно:

— Юрко? Ты, Юрко? Друже Сыч, не стреляй, это Юрко, брат Ясного.

Юрко по голосу узнал своего односельчанина Василия Тимкива.

Вояка в мазепинке, недоверчиво поглядывая на Юрка, опустил карабин. Тимкив вышел вперед, увидел окровавленный нож в руке Юрка, убитую старуху за порогом, обрадовался, засмеялся.

— О, здесь наш козак молодой уже погулял… Что ж ты, Юрко, с одним ножом, без карабина? Возьми хоть ружье. — Перехватив в левую руку свою винтовку, он снял с плеча двустволку и протянул ее хлопцу: — Пошли с нами! Тут где–то этот проклятый лях, кривого Зарембы сын, прячется.

С улицы донеслись крики: «Сюда, хлопцы! Вот он!»

Оба вояки выскочили из сенец, побежали к воротам.

Чудо свершилось. Брат, любимый брат спас его. Одним своим грозным именем… Теперь в его руках — ружье. Заряжено? Да, патроны в обоих стволах. Спасибо, брат…

Юрко провел ладонью по лицу, вытирая выступивший пот, вернулся в хату. Стефа стояла за дверью с закрытыми глазами, прижав к себе онемевшего от страха мальчика, губы ее шептали слова молитвы. Юрко опустил глаза. Он не верил в бога и знал, что никакие несчастья не заставят его признать, поверить в то, чего нет, что выдумали бессильные, отчаявшиеся, сломленные бедой люди. Но в эту минуту ему захотелось, чтобы бог существовал, безразлично чей бог — христианский, мусульманский, языческий, лишь бы был он действительно всевидящий, всесильный, справедливый. И Юрко не решился прервать молитву любимой. Он даже чувствовал себя виноватым, что не может присоединиться к ее горячим мольбам.