К югу от мыса Ява - Маклин Алистер - Страница 24

Через минуту они уже порядочно отошли от борта «Виромы» и огибали нос танкера. Несмотря на две сотни футов воды, отделявшие их теперь от объятого пламенем бака «Виромы», от жара по-прежнему слезились глаза и першило в горле. Николсон, тем не менее, старался держаться пока в относительной близости от судна и обходить нос без потери дистанции. Вскоре левый борт танкера предстал перед ними, как и шлюпка номер два. Сайрену, видимо, удалось наконец восстановить порядок угрозами и беспрерывным и беспорядочным использованием отпорного крюка. Вследствие чего двое лежали на дне шлюпки, еще один занимался своей повисшей плетью рукой, и у Сайрена, в итоге, осталось только трое для борьбы с волнами и течением. Николсон сжал губы и посмотрел на капитана. Файндхорн истолковал этот взгляд правильно и тяжело и неохотно кивнул.

Спустя полминуты Маккиннон швырнул кольцо веревки, аккуратно приземлившееся на борт второй шлюпки. Сайрен быстро обвязал веревку вокруг мачтовой банки, и почти одновременно моторная шлюпка двинулась прочь от танкера. На этот раз Николсон не делал попыток обогнуть судно и направился прямо в море, намереваясь покрыть максимально возможное расстояние за минимально короткое время.

Истребители все еще кружили в небе, но совершенно бесцельно: раз уж они не атаковали их во время погрузки в шлюпки, значит, не ставили это целью вообще.

Прошло минут пять, и «Вирома» заполыхала сильнее, чем прежде. Языки бушевавшего на баке пламени были теперь отчетливо видны на фоне густого облака дыма, валившего из двух кормовых топливных цистерн и распространившегося над морем на полмили. Под темным его балдахином два громадных огненных столба сходились все ближе и ближе, поражая почти инфернальным великолепием этого неукротимого сближения. И Файндхорн, наблюдая за агонией своего судна, вдруг почувствовал неизъяснимую уверенность, что, когда они сольются воедино, конец не заставит себя ждать. Так и случилось.

Столб белого пламени взметнулся вверх откуда-то из-за мостика, взбираясь на сто, двести, триста, четыреста футов, и вдруг исчез. Сразу после этого до шлюпок донесся глухой протяжный рокот, постепенно сошедший на нет, оставив после себя лишь пустое безмолвие. Конец был быстрым, спокойным и несуетливым: «Вирома» с достоинством, грациозно и плавно ушла под воду своим ровным прямым килем вверх, подобно уставшему от бесконечных передряг, израненному судну, отжившему свой век и радующемуся возможности уйти на вечный покой. Наблюдатели на шлюпках услышали мягкое кратковременное шипение залившейся в раскаленные трюмы воды, увидели концы двух стройных мачт, грациозно ускользавших в пучину, несколько поднявшихся на поверхность пузырей, а затем — ничего. Ни плавающего на пропитанной нефтью воде дерева, ни обрывков такелажа, — совсем ничего. Будто бы и не существовало никогда «Виромы».

Капитан Файндхорн повернулся к Николсону. Его похожее на маску лицо было лишено какого-либо выражения, поблекшие глаза — пусты. Почти каждый в шлюпке смотрел на него, открыто или украдкой, но капитан, казалось, даже не замечал этого.

— Курс прежний, мистер Николсон, будьте добры. — Его голос был хриплым и глухим, но лишь от слабости и заливавшей горло крови. — Двести, насколько я помню. Наша цель также остается прежней. Мы должны достичь Мэклсфилдского пролива за двенадцать часов.

VIII

Нескончаемо и безымянно тянулись часы под голубым безоблачным небом, расцвеченным яростным сиянием тропического солнца, и по-прежнему шлюпка номер один с пыхтением ровно двигалась на юг, волоча за собой на буксире вторую. Обычный запас топлива для шлюпки рассчитан всего на сотню миль при работе двигателя на полную мощность. Но у Маккиннона хватило предусмотрительности взять с собой несколько дополнительных канистр с бензином, и у них достаточно топлива, чтобы даже при плохой погоде дойти до Лепара, острова, размерами примерно с остров Шеппи, расположенного немного к западу от выхода из Мэклсфилдского пролива. Файндхорн, с его пятнадцатилетним опытом плавания в этих местах за плечами, знал Лепар как свои пять пальцев и, что самое главное, знал, где там можно отыскать много бензина. Единственным неизвестным оставались японцы, которым было вполне по силам захватить остров. Однако принимая во внимание факт, что их сухопутные силы слишком широко разбросаны, возможность оккупации столь маленького клочка суши представлялась маловероятной. С большим же запасом бензина и пресной воды на борту можно было плыть куда угодно, хоть до Зондского пролива между Суматрой и Явой, — особенно в сезон северо-восточных пассатов.

Но пока пассатами и не пахло — не было даже легчайшего западного бриза. Воздух был абсолютно неподвижен и удушливо-горяч, а едва заметное его колебание от движения шлюпки казалось скорее пародией на прохладу и было хуже, чем просто ничего. Сверкающее солнце начало садиться, плавно опускаясь далеко на западе и оставаясь при этом палящим. Оба паруса Николсон приспособил под тенты, натянув кливер над носовой частью шлюпки, а привязанным к середине мачты люггером накрыв корму насколько хватило его длины. Но даже под таким прикрытием жара по-прежнему была гнетущей: ртутный столбец застыл где-то между восьмьюдесятью и девяноста градусами по Фаренгейту при относительной влажности более восьмидесяти пяти процентов. В любое время года в Ост-Индии температура воздуха редко падает ниже восьмидесяти. Нечего было и думать о ее уменьшении, как и надеяться найти хотя бы минутное облегчение в воде, температура которой ненамного отличалась от температуры воздуха. Так что пассажирам оставалось лишь вяло и апатично обмякнуть в тени импровизированного тента и, потея, молиться о заходе солнца.

Пассажиры…

Кроме самого Николсона, на борту насчитывалось семнадцать человек. Из них, с учетом войны и необходимых знаний по навигации, по-настоящему положиться можно было только на двоих: на высокого профессионала Маккиннона — хладнокровного, несгибаемого стоика, стоившего двоих; и Ван Эффена, еще одну «неизвестную величину», доказавшую, однако, свою решительность и эффективность в экстремальной ситуации. О Вэньере с уверенностью судить было сложно: всего-навсего юноша, он, возможно, и выдержит длительные тяготы и лишения, но покажет это только время. Уолтерс, все еще выглядевший больным и потрясенным, мог быть полезен лишь после окончательной поправки. Вот, пожалуй, и все.

Касательно же других… Второй стюард Гордон, тонколицый человек с водянистыми глазами — неизлечимо скрытная личность — отличался вороватостью. Сегодня он все время таинственным образом исчезал со всех вверявшихся ему постов, что просто бросалось в глаза. К тому же ни моряком, ни бойцом в общем смысле этого слова назвать его нельзя, как нельзя доверить и что-либо, не связанное с его личной постоянной безопасностью или выгодой. Ни мусульманский священник, ни странный, загадочный Фарнхольм, сидевший на одной банке и о чем-то таинственно перешептывавшиеся, тоже никак сегодня себя не проявили. На свете не было еще более благожелательного и порядочного человека, чем Уиллоуби, однако, вне машинного отделения и его любимых книг и несмотря на все его, скорее, патетическое желание быть полезным, не сыскать личности беспомощнее и нерешительнее милого второго механика. Капитан, рулевой Ивэнс, Фрейзер и молодой матрос Дженкинс были в слишком плачевном состоянии, чтобы требовать от них более чем символической помощи. Молодой солдат Алекс — чья фамилия, как узнал Николсон, была Синклер — как и всегда, беспокойно и беспрестанно переводил широко раскрытые глаза с одного сидевшего в лодке на другого и непрерывно вытирал ладони о брюки на бедрах, словно желая стереть с них какую-то нечисть. Оставались только три женщины и маленький Питер, да еще Сайрен со своими головорезами, от которых можно ожидать чего угодно. Перспективы, по большому счету, открывались безрадостные.

Единственным на обе шлюпки счастливым и беспечным человеком был маленький Питер Тэллон. Одетый лишь в коротенькие, цвета хаки шорты с лямками, он, казалось, не был подвержен влиянию жары или чего-либо еще, беззаботно покачиваясь на кормовых шкотах и грозя каждую секунду перевалиться за борт. Так как общность переживаемых событий порождает доверие, Питер перестал с опаской относиться ко всем членам команды, и только Николсон не удостоился пока его, хотя бы сдержанной, симпатии. Всякий раз, когда старший помощник, чье место у румпеля было ближе всех к Питеру, предлагал ребенку кусочек галеты или стакан разбавленного водой сладкого сгущенного молока, тот, робко улыбнувшись, наклонялся вперед и, схватив предложенное, вновь отстранялся, ел и пил, глядя на Николсона исподлобья с подозрением в прикрытых веками глазах. Если же старший помощник протягивал руку, чтобы потрепать его по плечу или взъерошить волосы, Питер стремительно бросался в объятия сидевшей по правому борту мисс Драхман, запуская одну пухлую ручку в ее блестящие черные волосы, что неизменно вызывало у девушки невольное «ой!», и одаривал Николсона пристальным суровым взглядом, пряча глаза за растопыренными пальцами левой руки. Подглядывание сквозь пальцы вообще было его любимым трюком, возможно, ребенку казалось, что это позволяет оставаться незамеченным. Радуясь шутовству Питера, Николсон на некоторое время забывал о войне и их почти безнадежном положении, но рано или поздно горечь реальности вгоняла его в отчаяние с все возрастающим страхом за дальнейшую судьбу мальчика, если он попадет в руки японцев.