Не открывая лица - Далекий Николай Александрович - Страница 9

— Доброе утро, господин обер-лейтенант, — кладя узел на стол и развязывая концы платка, сказала Оксана. — Не знаю, угодила ли я вам на этот раз. Манжеты крахмалила. Будьте любезны, посмотрите и проверьте по списку.

— Я помню так… — обер-лейтенант быстро пересчитал белье в стопке.

— Горячая вода ждет вас на кухне, — продолжала девушка. — Это — как дождевая вода — я растопила чистый снег. Если захотите помыть голову, так лучше нет: волосы делаются мягкими, пушистыми, как шелк.

— Прекрасно! — офицер со снисходительной усмешкой взглянул на девушку. — А какие новости, Оксана?

— Пока нет никаких особенных, — виновато пожала плечами Оксана. — Вчера господин фельдфебель не провожал меня… Ночью была облава, но у соседей никто не ночевал. За семьей Колесника я слежу… только трудно. От меня люди все скрывают. Ненавидят. В разговор не вступают. Не здороваются даже, отворачиваются. Мать, и та…

— А ты мне напиши, кто не здоровается. Поняла?

— Хорошо, завтра я принесу список. Он будет длинный…

Оксана невесело усмехнулась.

— Ничего, — многозначительно кивнул головой Шварц. — Мы можем сократить его… вычеркнем кого-нибудь, да так, что и воспоминаний не останется… С тобой кто-нибудь из наших солдат заговаривал по-русски?

— Фельдфебель, как я вам уже сообщала.

— Нет, кроме Штиллера…

Океана задумалась и покачала головой.

— Нет, не припоминаю…

Шварц отобрал пару белья, все остальное сложил в чемодан и закрыл его на ключ. Проверил, заперты ли ящики стола.

— Затопи здесь печку. Нужно нагреть хорошенько.

— Господин обер-лейтенант, может быть, немного позже?

— Почему? — удивился Шварц. — Ты чем-то занята?

— Нет, — Оксана смущенно опустила голову. — Я не люблю здесь оставаться одна… Тут телефон и… Ну, я не хочу.

— А-а, — улыбнулся обер-лейтенант. — Ты боишься даже тени подозрения?

— Береженого бог бережет… — еще ниже склонила голову девушка.

— А смелость города берет, — засмеялся Шварц. Он никогда не упускал случая показать, что знает “язык местного населения” в совершенстве. — Ты думаешь, меня можно обмануть? Если бы я что-нибудь заметил…

Глаза офицера холодно блеснули. Пружиня крепкие, мускулистые ноги, он несколько раз прошелся по комнате, высоко подняв голову. В эту минуту у Шварца был такой вид, точно он шагал перед полком, выстроенным на смотр, и не в чине обер-лейтенанта, а, по меньшей мере, полковника.

— Хорошо, — сказал он Оксане, начавшей колоть лучины. — Если ты беспокоишься, я пришлю сюда солдата.

Шварц захватил белье и направился к двери.

— Господин обер-лейтенант, — торопливо и тревожно окликнула его Оксана. — На столе какие-то бумаги… Вы забыли.

Обер-лейтенант вынужден был еще раз снисходительна улыбнуться: осторожность этой девушки умиляла его.

— Я ничего не забываю, Оксана, — сказал он с порога. — Это ненужные бумажки. Брось их в печку.

6. СТРАННЫЙ РАЗГОВОР

Почему обер-лейтенант Густав Шварц доверял украинской девушке Оксане Стожар?

Не только фельдфебель Штиллер, но и начальник кустовой полиции Сокуренко не раз задавали себе этот вопрос.

Штиллер, наконец, понял, в чем дело… Сокуренко продолжал оставаться в неведении.

Как выяснил начальник полиции, Оксана — бывшая студентка педагогического института — явилась в ее родное село Ракитное за два дня до отхода советских войск. В Ракитном жили ее мать и два старших брата. Был еще один, самый старший брат, но он погиб в стычке с японцами у озера Хасан. Братья Оксаны, один — кандидат партии, другой — комсомолец, с первых же дней войны были мобилизованы в армию. Оксана тоже была комсомолка. Впрочем, она не скрывала этого.

Не менее интересные сведения получил Сокуренко о родителях девушки. Отец Оксаны — Трофим Стожар — был организатором и первым председателем колхоза. Председательствовать Трофиму долго не пришлось. Как-то ночью перед весенним севом загорелся амбар с колхозным зерном. Трофим первым бросился тушить пожар. Тут-то его и сразила неведомо кем выпущенная пуля… Мать девушки, по мнению Сокуренко, была заклятой большевичкой, и ее следовало бы повесить без всяких разговоров на первом попавшемся столбе. Ему не раз доносили, что старуха в открытую честит и немцев и полицаев, а его, начальника кустовой полиции, иначе не называет, как “крысой”, “скаженым псом”.

Правда, Сокуренко знал также, что сейчас в хате у Стожаров нет согласия. Старуха прокляла дочь, как только узнала, что Оксана пошла работать в комендатуру. Ссоры между матерью и дочерью продолжались и по сей день. Стожариха ходила по соседям, плакала, убивалась и обзывала дочь самыми последними словами Но это еще ничего не доказывало.

Когда Сокуренко был назначен в Ракитное, Оксана уже работала в комендатуре. Лейтенант, предшественник Шварца, молодой и легкомысленный офицерик, попавший после истории с Эрлихом в штрафную роту, был хорошего мнения о девушке. Как она втерлась к нему в доверие, что говорила о себе — неизвестно. Почему новый комендант, обер-лейтенант Шварц, эта умная, хитрая, тонкая немецкая стерва, явно покровительтвует Оксане, для Скуренко также было полной загадкой.

Как только стало известно об исчезновении ящиков с боеприпасами, начальник полиции счел нужным сообщить новому командиру роты все сведения об уборщице комендатуры. Обер-лейтенант немедленно приказал, чтобы ночью девушку арестовали и привели в комендатуру. И вдруг вечером он отменил этот приказ, накричал на Сокуренко, обозвал его идиотом, тупицей, болваном, не видящим, что творится под носом. Сокуренко и в самом деле был виноват — как раз в ту ночь из села убежали к партизанам полицейский Нечипорчук и еще два молодых хлопца, которых Нечипорчук за несколько дней перед тем рекомендовал принять в полицию.

Что говорить, вина Сокуренко была большой и тяжелой. Однако почему обер-лейтенант не счел нужным арестовать и допросить Оксану? Этого Сокуренко понять не мог, так как не знал всех событий той злополучной для него, беспокойней ночи.

…Когда стемнело, Оксана сама прибежала к обер-лейтенанту, запыхавшаяся, бледная, перепуганная на смерть. Она показала кусок желтой провощенной бумаги и обломок тонкой доски с гвоздями и обрывком проволоки. При одном взгляде на эти предметы обер-лейтенант понял, что они означают…

— Где нашла? — спросил он хрипло, впиваясь глазами в лицо Оксаны.

— Отняла у собаки, таскала по улице в зубах.

— Чья собака, знаешь?

— Тех хлопцев, что у них полицейский Нечипорчук живет. Это по нашей улице. Ой, скорее! Туда люди какие-то с огородов пошли… Свет в хате зажгли. Скорее! Увидите, там что-то затевают.

Но Шварца торопить не нужно было. Он сам руководил операцией. Как на зло, Сокуренко где-то запропал, и розыски начальника полиции задержали обер-лейтенанта на шесть минут. Хату Нечипорчука окружили в два кольца: первое — полицейские, второе — солдаты. На окна навели пулеметы.

И тут обер-лейтенанта ожидало жестокое разочарование. Хата оказалась пустой. По многим приметам можно было определить, что люди покинули ее всего лишь несколько минут назад. На столе была приклеена листовка со сводкой Совинформбюро, в сенцах валялись обломки ящиков из-под гранат и патронов, провощенная бумага, несколько оброненных патронов к автоматам немецкого производства.

Гнев Шварца обрушился на начальника полиции.

С тех пор Оксана сделалась секретным осведомителем обер-лейтенанта. Девушка была очень исполнительной, наивной и преданной. Она восхищалась всем немецким, любовно рассматривала иллюстрированные журналы и, как узнал Шварц, мечтала выйти замуж за немецкого офицера, уехать в Германию.

Доверял ли ей обер-лейтенант полностью? Нет. Два восклицательных знака, поставленные его рукой на карте возле села Ракитного, обозначали два события — происшествие с Эрлихом и исчезновение Нечипорчука. Третий знак — вопросительный — касался Оксаны… Где-то в душе у осторожного Шварца все еще таилось сомнение.