Не открывая лица - Далекий Николай Александрович - Страница 6

— Свинья!! — заорал было на него Шварц. — Как ты смеешь болтать о нации, мерзавец, если патроны и гранаты, которые ты передал партизанам, будут использованы ими для убийства немецких солдат!

— Но разве я повинен в гибели сотен тысяч немцев? — возразил на это Эрлих, широко раскрывая свои безумно кроткие глаза. — Кто превратил нашу молодежь в убийц, кто толкнул ее на гибель? Такие, как я? Нет! Голос настоящих немецких патриотов сейчас не слышен за треском барабанов. Так слушайте партизанские выстрелы, взрывы гранат. Может быть, они вас чему-либо научат, научат раньше, чем вы погубите миллионы немцев. Убийцы — вы!

Короче говоря, Эрлих был помешанным. Обер-лейтенант остался глубоко уверенным в этом. Эрлих и следователю гестапо городил всякую чушь, пока ему не заткнули рот кляпом. Но о своих сообщниках солдат так ничего и не сказал. Он умер при очередной пытке. Гестаповцы переборщили…

Воспоминания об Эрлихе не улучшили настроения обер-лейтенанта. Ему казалось, что он и сейчас видит перед собой бледное лицо солдата, разбитые в кровь губы, его глаза, полные ненависти и презрения, горящие фанатическим огнем. Он, видите ли, спасал нацию от коричневой чумы. Жалкий неврастеник с вывихнутыми мозгами, идиот, философ!

Шварц быстро ходил по комнате, раздражение его увеличивалось. Он решил вызвать фельдфебеля, ему нужно было на ком-либо сорвать свою злость.

Появился рыжий верзила — фельдфебель Штиллер. Он осторожно обошел ковер и остановился в трех шагах от офицера, с солдатской готовностью воззрившись на начальство.

— Штиллер, кто у нас в роте прилично знает русский язык?

— Прилично? — фельдфебель слегка оттопырил мясистые губы. — Кроме вас, нет никого. Я знаю немножко, но… разве я могу сравниться с господином обер-лейтенантом?

— Ну, а кто из солдат хотя бы плохо, но умеет изъясняться с местным населением?

— Смотря какие слова, господин обер-лейтенант. — Штиллер ухмыльнулся. — “Стой!”, “Руки вверх!”, “Сало”, “Гусь”, “Яйка” — эти слова знают все наши солдаты. О, они мастера на эти слова! Наш Винкель уже почти собрал на шестую посылку…

— Та-ак… — Шварц холодно взглянул на подчиненного. — А как у вас идут дела с разоблачением нашей уборщицы Оксаны?

— Как будто намечается успех.

— Да-а? — слегка приподнял брови обер-лейтенант.

— Вчера я третий раз провожал ее домой и вел уже более откровенный разговор. Гы! — Штиллер засмеялся и тряхнул головою. — Я намекнул ей, что войну с русскими считаю опасной авантюрой и неблаговидно отозвался о фюрере.

— А она? — Шварц не спускал глаз с фельдфебеля. Казалось, его очень заинтересовало сообщение Штиллера.

— Она сделала вид, будто не поняла, начала расспрашивать, скоро ли я буду офицером и прочее в ее стиле. Но я заметил, что она очень внимательно посмотрела на меня… По-моему, клюнуло. Дайте мне неделю-две сроку, и я вам покажу, что это за птичка…

— Вы уверены?

— О да! — ухмыльнулся фельдфебель. — Главное теперь — не спугнуть…

Едва приметная усмешка мелькнула в глазах обер-лейтенанта. Он неторопливо подошел к столу, отпер боковой ящик и извлек из толстой папки небольшой листок.

— Я прочту вам, Штиллер, любопытный для вас документ. Он написан по-русски. Перевожу: “Коменданту, обер-лейтенанту Шварцу от жительницы села Ракитное Оксаны Стожар”. Вы слушаете, фельдфебель?

— Да, я весь внимание. — Фельдфебель стоял на вытяжку. Он знал, что когда командир роты начинает говорить таким сдержанным тоном, слегка растягивая слова, нужно ожидать серьезной взбучки.

— “Донесение номер…” Номер не имеет значения. “Имею честь донести вам следующее: сегодня господин Макс Штиллер снова провожал меня и заявил по секрету, передаю его точные слова, — “Фойна на большефик Россия ест авантюр…” Вы говорили это, Штиллер?

— Да… — кивком головы подтвердил пораженный фельдфебель. — Именно так я говорил…

— Читаю дальше: “Гитлер ест польшой свинья. Скоро фашиста капут”. Вы говорили и это, Штиллер?

— Но, ради бога, господин обер-лейтенант… — взмолился Штиллер. Лицо его приобрело такой пунцовый цвет, что крупные бледные веснушки сразу же стали незаметными. — Ведь я говорил это по вашему приказанию… Я…

— Вы клевещете на меня, Штиллер, — сухо оборвал его обер-лейтенант. — Я разрешил вам, по вашей же просьбе, проделать эксперимент с этой украинской девушкой, но я никогда не приказывал и не мог приказывать вам употреблять в разговоре с ней именно такие слова, крайне оскорбительные для нашего фюрера.

Штиллер молча с мольбой глядел на обер-лейтенанта.

“Я сделала вид, что не поняла господина Штиллера”, — бесстрастно, точно читая приговор, продолжал Шварц. — “О дальнейших разговорах господина Штиллера буду сообщать. Оксана Стожар”. Подпись, дата.

Обер-лейтенант положил донесение в папку, спрятал ее в ящик и повернул ключ. Только после этого он снова взглянул на фельдфебеля.

— Как вам это нравится, господин Штиллер? Это уже второе донесение о вас. Может быть, у вас сохранились еще какие-либо подозрения, касающиеся этой девушки? Может, вы по-прежнему полагаете, что я, ваш начальник, недостаточно бдителен и осторожен в отношениях с лицами из местного населения?

— Я никогда так не думал, господин обер-лейтенант, — прижимая руку к сердцу, как при клятве, залепетал Штиллер. — Я высказал свою мысль… Мы в чужой стране. Эта девушка показалась мне подозрительной… Я ошибся. Я вижу, как я ошибся, господин обер-лейтенант.

Раскаяние фельдфебеля было искренним и полным. Раздражение Шварца улеглось, он смягчился и перешел на наставительный тон.

— Штиллер, вы имели возможность убедиться, что я вижу людей насквозь, как на рентгене. Я слежу за всеми, вижу все! И если я кому-нибудь доверяю… — обер-лейтенант бросил красноречивый взгляд на Штиллера. — Понятно?

Фельдфебель молчал, всем своим преданным видом подтверждая, что ему понятно, и отныне командир роты может положиться на него, как на каменную гору.

— Почта? — спросил обер-лейтенант.

— Прибыло только одно письмо, — торопливо, явно обрадовавшись перемене темы разговора, ответил фельдфебель. — Курту Мюллеру.

Штиллер вынул из кармана запечатанное письмо.

— Содержание? — покосился на конверт Шварц.

— Проникнуто здоровым немецким духом. Письмо от какой-то Анны, очевидно, от невесты. Пишет: несмотря на то, что мама в больнице и положение ее безнадежно, она, т. е. Анна, аккуратно выходит на роботу, чтобы помочь героической армии фюрера, в которой доблестно сражается “е возлюбленный Курт Мюллер. Можно передать Мюллеру?

— Да, но в следующих письмах обращайте внимание на всяких безнадежных мамаш и невест. Рядовой Мюллер — исполнительный солдат и вне подозрений. Но мы должны следить за каждым. Эти мамаши и болезни бывают различного, иногда самого неожиданного свойства. Вы понимаете меня, Штиллер?

— Понимаю, господин обер-лейтенант.

— Вы свободны.

Фельдфебель вышел, облегченно вздохнув.

“Трудовой день” обер-лейтенанта был закончен весьма удачно. Он потянулся было за сигаретой, но портсигар был пуст. Шварц, щадя свое цветущее здоровье, придерживался твердого правила: во всех случаях жизни выкуривать в день не больше десяти сигарет. При этом десятой обер-лейтенант обычно наслаждался перед сном. Однако сегодня он выкурил последнюю сигарету намного раньше — при разговоре с Сокуренко.

4. НА НОЧЛЕГЕ

Большое украинское село Ракитное находилось в семи километрах от станции того же названия и стояло на перекрестке нескольких дорог. Из степного района шло через Ракитное шоссе, с северо-востока на юг тянулась грунтовая грейдерная дорога. От Ракитного также начинался узкий проселок, огибавший небольшой лесок. Проселок вел к хутору Дубки и дальше, на север, к затерянным между полями и лесными островками селам и хуторам.

Еще осенью на дорогах появились “мешочники”. Гитлеровцы выдавали продовольственные пайки только тем, кто активно сотрудничал с ними, остальное население захваченных ими городов обрекалось на голод. И тогда-то дороги из городов в села наводнили массы несчастных людей, гонимых призраком голодной смерти. Горожане — женщины с детьми, старики, подростки — брели группами и в одиночку. Проходили одни, вслед за ними или навстречу им появлялись другие, утомленные, запыленные, с худыми, печально сосредоточенными лицами, и в их глазах читалось только одно желание, один вопрос: где раздобыть хотя бы немножко хлеба или муки?