Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 8

Обильная закуска, которую я заказал, привлекла внимание посетителей. Они повернулись ко мне с улыбкой. Голодный пес с жадностью принялся за еду, при этом так сопел и чавкал, что мне за него стало стыдно. Один из посетителей — маленький бойкий мужичонка заморгал глазами и сказал:

— Сдается мне, охотничек, что ваш пес прибежал из голодной пустыни и хочет наверстать то, что потерял за семь лет. Сам я ни бог весть какой добродетель, но моя дворняга, по сравнению с вашей лайкой, выглядит как откормленный поросенок. Что это она так исхудала? Ребра торчат, как обручи на высохшей бочке: Эх, охотничек, охотничек, сдается мне, что вы любите свою лайку, как мачеха. Смотрю я на вас и удивляюсь: выглядите вроде прилично, а к собаке относитесь хуже собаки.

Прежде чем я успел ответить, его окликнул сосед?

— Ты что, Макарович, пристаешь, как комар? Может, пес больной…

— Хи, хи, — пискляво засмеялся Макарович. — Видел ли ты когда-нибудь, чтобы больной жрал за трех здоровых?

Его знакомые разразились хохотом, что привлекло внимание остальных посетителей.

— А не приходилось ли вам три-четыре дня просидеть в капкане, не имея во рту даже корки хлеба? — спросил я громко, чтобы слышали все.

Макарович вскочил, округлив глаза, но прежде чем он заговорил, я быстро встал и добавил:

— По всему видно, ничего подобного с вами не случалось. А этот пес пробыл несколько дней в капкане. Посмотрите-ка на его ногу. Разве не ясно, что там, в глухом лесу, ему никто не готовил горячего бульона с пирожками? Я нашел его случайно, взял с собой, да так и не знаю, чей он. Только от начальника станции Федора Романовича сейчас узнал, что несколько дней назад с ним приехали ленинградские охотники.

На мгновение наступила тишина. Макарович приблизился к лайке, наклонился и погладил. Потом протянул мне руку.

— Не сердись на меня, товарищ. Пропустил за воротник немного, вот и сболтнул лишнего… Разрешите представиться: представитель Ленинградской фабрики музыкальных инструментов Макар Макарович Цапкин. Очень жалею, что плохо о вас подумал. Я заготовляю резонансную ель, это требует внимания и осмотрительности. И вот сбился с такта…

Я заверил специалиста по заготовке древесины для производства пианино, скрипок, балалаек и других музыкальных инструментов, что не обижаюсь, и тут же сам представился.

У Макаровича, действительно, был тонкий музыкальный слух, потому что он важно поднял указательный палец и заявил:

— Вы чех и, значит, музыкант. На нашей фабрике есть два чешских мастера, они говорят с таким же акцентом, как вы. Присядьте-ка с нами…

Трудно было убедить Цапкина, что я не могу задерживаться; на счастье в буфет вошел возница и сказал, что пора собираться в путь. Попрощавшись со знатоком музыкальной древесины и его друзьями, я сказал, что при малейшей возможности буду рад посидеть с ними за стаканчиком крымского вина, которое, по словам Макаровича, действовало на сердце, как бальзам.

Дорога до охотничьей избы бежала быстро. Едва лошади остановились перед домом, как из него выскочили мои друзья и с криками вынесли меня из саней. Я заметил, что все они были в отменном настроении. Наперебой спрашивали, где это я торчал и откуда у меня собака. Не отвечая на их вопросы, я выразил свое удивление и огорчение тем, что они меня преспокойно бросили. Разве бухгалтер Быков, который дал мне лыжи, когда я повстречал его в лесу, не сказал им, что я пошел по следам медведя? Они в один голос заявили, что с Быковым не говорили и говорить не могли, так как вскоре после моего ухода охота была прекращена, и все поспешили обратно.

— Прекратили охоту?.. Почему?

— Из-за белой сороки, — сказал кто-то раздраженно.

Я ничего не понимал. Лишь позже, когда за стаканом чая мои товарищи обо всем рассказали подробно, я узнал, что произошло здесь в то время, как мы беззаботно постреливали зайцев.

Неделю назад к лесничему из Москвы приехал его отец. Это был отличный учитель. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он и слышать не хотел о пенсии, и все еще преподавал в школе. Его ученики проходили практику, а он решил провести несколько дней у сына. Он с юности был хорошим охотником, и теперь при поездке в деревню его неизменно сопровождали ружье и собака — английский сеттер Динка, которая принадлежала к старой гвардии, потому что делила свою охотничью страсть с хозяином уже тринадцать лет.

Старый учитель решил не принимать участия в нашей охоте: ревматизм так замучил, что ему пришлось лечь в постель. Никакие порошки не помогали, он стонал больше от злости, чем от боли, и проклинал все, что могло быть причиной его болезни, не исключая врачей, которые не сумели его быстро поставит на ноги.

После обеда в тот день, когда мы были на охоте, ему полегчало, и он заснул. Проснулся от стука в дверь; заведующий дровяным складом Блохин пришел сообщить Василию Петровичу, которого знал как умелого охотника и собирателя всяких курьезных вещичек, что на заборе у лесной школы сидит белая сорока. Глаза учителя сразу заблестели: он должен немедленно добыть сороку, чтобы сделать из нее чучело, которое пополнит школьную коллекцию. Он стал искать ружье, но тут вспомнил, что отдал его сыну и велел спрятать от детей. Долго не раздумывая, Василий Петрович схватил со стены запыленную старую берданку, которая висела между трофейными рогами, и поспешил во двор.

Лесная школа находилась неподалеку, и через минуту оба были на месте. Блохин показал на крышу: там сидела снежно-белая сорока. Бог знает, почему она выбрала именно это возвышенное пристанище, но сороки — весьма любопытные создания, возможно, она хотела побольше увидеть. Учитель осторожно крался вдоль забора, чтобы подобраться как можно ближе, потому что не верил, что достанет ее из старого ружья.

Белая сорока, ни о чем не догадываясь, расправила крылья и перелетела на высокую жердь, которая торчала в заборе.

Опытный охотник остановился. Расстояние до сороки сократилось на двадцать шагов — вполне достаточно, чтобы достать ее и из старой берданки.

Он прицелился и спустил курок.

Раздался выстрел и придушенный стон.

Блохин, стоявший позади, побледнел от страха. Затем бросился вперед, но не сделав и пяти шагов, отчаянно закричал.

Отец лесничего лежал на земле, и от его головы расползалось на белом снегу кровавое пятно.

— Что… что с вами? Что случилось? — сдавленным голосом спрашивал Блохин, наклоняясь к раненому.

Учитель не отвечал. Он лежал недвижно.

Напряженную тишину нарушил какой-то слабый шум. Блохин поднял голову и увидел у забора белую сороку. Она беспомощно трепетала крыльями, при каждом взмахе разбрасывая вокруг себя красные капли, которые падали на снег и блестели как рубины.

Василий Петрович лежал лицом к земле. Когда Блохин его повернул, он увидел на правой стороне лица учителя большую рану. Блохин вскочил и побежал в избу, отчаянно крича на бегу:

— На помощь, на помощь… Несчастье! Петрович умирает…

На крик выбежали люди. Среди них был и фельдшер, который раз в неделю приезжал сюда для осмотра лесников. Одним из первых он подбежал к Василию Петровичу, тотчас же осмотрел его, затем встал, оглядел присутствующих и произнес:

— Еще дышит. Отнесите осторожно в избу, там я его перевяжу и скорехонько отвезу в больницу. Запрягайте лошадей в большие сани — только побыстрее. Каждая минута дорога…

Фельдшер хотел еще что-то добавить, но тут кто-то жалобно заскулил. При общем смятении никто не заметил, как прибежала учительская собака Динка. Низко опустив голову, она уставилась на своего хозяина, потом легла около него, подняла морду и тоскливо завыла. Фельдшер крикнул;

— Уведите пса!

Но это было сделать нелегко. Едва один из присутствующих протянул руку, чтобы схватить собаку за ошейник, как она оскалила зубы и так грозно зарычала, что тот мгновенно спрятал руку и ругнулся:

— Тьфу ты, бестия!

«Бестия», однако, и не думала покидать своего хозяина, которого нашла без признаков жизни, и подозрительно оглядывала окружающих — кто из них причинил ему зло? Динка еще никогда не испытывала такой злобы на людей и, казалось, готова была броситься на первого попавшегося. И только услышав знакомый голос жены лесничего, постепенно успокоилась, но своего хозяина все равно не оставила: пошла за ним, когда его понесли в избу, вползла в комнату и легла возле кровати, куда его положили. Она не спускала с фельдшера своих печальных серых глаз и внимательно следила за каждым движением его рук, когда он бинтовал раненому голову.