Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 26

— Что вы хотите этим сказать?

— Она, возможно, знает об убийстве больше, чем мы все вместе взятые… Это значит…

— Это значит… — Шервиц задрожал.

— …что я позвоню Курилову, и мы вместе к нему поедем. Согласны?

— Хорошо, поедем.

Курилов встретил нас на пороге своего кабинета и сразу показал телеграмму.

— Видите, друзья… Блохин исчез. Птичка, которой я хотел обрезать крылья, улетела! Интересно, что скажет наш общий друг Юрий Васильевич Богданов, который так решительно поручился за своего Аркадия? А вы что думаете?

Сообщение Курилова нас ошеломило: никто ничего подобного не ожидал. Куда мог деваться Блохин? Может быть, тогда ночью он куда-нибудь забрался и со злости изрядно выпил? Из размышлений нас вывел Курилов:

— Случилось что-нибудь неприятное? Ведь на Карле Карловиче лица нет…

— Случилось, — коротко ответил я.

— Да, — подтвердил инженер и выложил на стол пряжку.

Курилов даже не пошевелился, но его глаза так расширились, что казалось, он был готов проглотить пряжку вместе с обрывком ремня.

— Где вы это нашли?

Я молча указал на своего друга, который завертелся на стуле и вздохнул.

— Вы носите в канцелярии домашнюю обувь? — не отвечая, спросил Шервиц.

Курилов кивнул, улыбнулся:

— Есть тут какая-нибудь связь с пряжкой?

— Есть, — с горькой иронией сказал Шервиц. — Начиная с сегодняшнего дня я чувствую себя, как стоптанная домашняя туфля. Проще, как дурак.

— Почему? — удивился Курилов.

— Давал водить себя за нос женщине, о которой думал, что она меня любит, — не поднимая глаз проговорил Шервиц.

— Зачем спешить с выводами? А если пряжка связана с вашим огорчением чисто случайно? — Курилов пытливо взглянул на Шервица.

— Вы бы слышали, как она на меня кричала! — ответил инженер, словно воспрянув ото сна, и рассказал всю историю.

Курилов молчал, а когда тишина стала невыносимой, сказал:

— По правде говоря, я убежден, что этот обрывок ремня является звеном в цепи, которую мы нащупали. Разумеется, это мой личный взгляд, и очень может быть, что я импровизирую… Буду с вами, Карл Карлович, откровенным, потому что считаю вас честным человеком. Прошу вас, однако: все должно остаться между нами.

Шервиц встал, подошел к Филиппу Филипповичу и сердечно пожал ему руку. Тот продолжал:

— С моей точки зрения, вся история, которая закончилась — пока — выстрелом в Хельмига, началась в тот день, когда мы отправились в Лобановское лесничество поохотиться на зайцев. Предполагаю, что и затея с медвежьим салом возникла не просто из-за пари на бутылку водки, но преследовала цель помешать нам добраться до дома лесничего. Кому-то наше присутствие в лесах очень мешало.

Инженер замотал головой так, что не было ясно, согласен он или нет. Курилов это заметил и спросил:

— Вы сомневаетесь?

Шервиц поспешно сказал:

— Нет, нет. Просто не понимаю, каким образом вы пришли к таким выводам.

— Судите сами: Рудольф Рудольфович сначала находит лайку в капкане, потом немецкий патрон в заброшенном лесном сарае, и все венчает белая сорока! Не будь этой уважаемой птицы, и я бы не увидел никакой связи между разрозненными, на первый взгляд, событиями, и нам не о чем было бы говорить. Но эта гильза от немецкого патрона…

— Простите, — прервал Шервиц, — но меня больше интересует, что вы думаете о Хельми…

— Знаете, что я вам скажу… — раздраженно начал Курилов, но тут зазвонил телефон. Я не слушал, о чем говорил Курилов, и навострил ухо только тогда, когда было упомянуто имя Блохина. Через минуту Курилов положил трубку, бросил на нас быстрый взгляд и сказал:

— Блохин уехал ночным поездом, билет купил до Москвы. Взял с собой два чемодана и сумку. Это очень похоже на бегство… Придется просить разрешение на арест. Видно, совесть у него нечиста, просто так семью не бросают… Но далеко не уйдет…

Простились мы с Филиппом Филипповичем не совсем успокоенными. Особенно Шервиц. Курилов ничего, собственно, о Хельми не сказал, лишь полуиронично, полусерьезно посоветовал инженеру нести свое горе из-за потери подружки, как легкое перышко колибри.

Казалось, Шервиц глубоко и искренне переживает свой разрыв с Хельми. Однако мысль о том, что любимая женщина ему изменила, в конце концов, вылечила его и от меланхолий, и от привязанности к ней. Спустя некоторое время инженер познакомился с Эрной, необычайно красивой и интересной девушкой, которая увлекла его так, что совершенно вытеснила последние воспоминания о Хельми.

Впервые я встретился с ними в ресторане «Квисисана», где часто бывали иностранцы, приезжавшие в Ленинград, и где Шервиц представил мне свою новую приятельницу. Она была уроженкой Риги, свободно говорила по-немецки и привлекала своей внешностью внимание каждого встречного. Эрна ничем не походила на Хельми. Нежный абрикосовый отлив ее кожи отлично контрастировал с угольными черными волосами, оживлявшими правильный овал симпатичного лица. Выгнутые брови отбрасывали едва заметную тень на светло-синие глаза, которые казались двумя веселыми незабудками. Она была кокетлива и временами напоминала смазливую маленькую девочку. Эрна говорила нежным и звонким голосом. Тотчас же после знакомства она сказала мне:

— На охоту вы больше Карла Карловича не зовите. Я не хочу, чтобы он там снова переживал всякие неприятности. Просто я его не пущу, слышите?

— Что вы знаете об охоте? — удивленно спросил я.

— Ровно столько, чтобы я могла вас об этом просить, — засмеялась она, чмокнув меня в щеку.

Я глянул на Шервица: что скажет он? Но Шервиц лишь пожал плечами, улыбаясь Эрне, как ребенку, который возится с игрушками.

— Вы непримиримый враг охотников? — спросил я.

— Охотников, их привычек, их собак, и… вообще, — решительно сказала Эрна.

— И собак? — удивился я, на этот раз совершенно искренне.

Эрна ясно дала понять, что и охотничьим псам отказывает в своих симпатиях.

— Раз вы прирожденный охотник, любитель собак и вообще… всего, что связано с охотой, я должна удалиться, чтобы мое присутствие не вызвало у вас неприязни, — сказала Эрна.

Шервиц покраснел, Эрна подарила мне одну из своих очаровательных улыбок, и оба стали меня уверять, что все это только шутка. Конечно, шутка, тем не менее я поспешил их покинуть: было неприятно, что Эрна знает о тех событиях.

Постом я пытался поговорить об Эрне с директором ресторана, с которым был хорошо знаком. Он недоуменно развел руками и сказал, что ничего о ней не знает, кроме того, что она несколько раз была здесь с инженером Шервицем.

Над Ленинградом плыли тяжелые зимние тучи, гонимые ветром, который угрожал каждую минуту проткнуть бесформенную пелену и засыпать город белым дождем. Я спешил на заседание президиума актива иностранных специалистов и перед входом столкнулся с Шервицем. Он был вместе с Эрной, которая ответила на мое приветствие еще одной из своих роскошных улыбок (их у нее был целый набор — на разные случаи жизни). Инженер прямо излучал блаженство и у гардероба прошептал мне на ухо:

— Если бы вы знали, как хороша Эрна!

— О чем вы там шушукаетесь, Карлуша? — послышался за нами голос Эрны, которая не пропустила мимо ушей последние слова.

— Это панегирик в вашу честь, — ответил я за своего друга.

— Тогда все в порядке. Пойдемте, — облегченно сказала Эрна, взяв черную большую лакированную сумку, а также кожаную папку для нот, на которой отчетливо виднелся значок золотой арфы.

Мы вошли в салон, где можно было закусить. Отличная кухня привлекала сюда много иностранных специалистов, которые в уютной обстановке проводили здесь вечера. Затем мы отправились на заседание, а Эрна осталась ждать в салоне.

Заседание продолжалось дольше, чем предполагалось, и Шервиц начал нервничать.

— Не могу заставить Эрну ждать так долго, — прошептал он мне за председательским столом: — Я пойду.

И вышел.

После окончания заседания, где, кроме всего прочего, речь шла и о состоянии здоровья Хельмига, я поспешил, как и обещал, в салон. Там нашел Шервица в обществе Эрны и незнакомого мужчины. Это был высокий, внешне холодный человек: глаза стального цвета придавали его лицу выражение особой твердости. Он подал мне руку и представился: