Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 14

— У себя на родине был социал-демократом, говорит, что симпатизировал коммунистической партии, потому и приехал в СССР. Он не из тех, кто предъявляет безмерные претензии, как некоторые другие немцы. Шервиц — веселая голова, сами увидите, как поедем.

— Вы должны были познакомить со всеми обстоятельствами нашего друга Богданова. Короткая телеграмма, которую он от вас получил, ему мало что скажет. Как бы он сам раньше сюда не выехал. Кстати, зачем вы его звали в Ленинград?

Филипп Филиппович Курилов был следователем, членом партии, короче, человеком, на которого можно положиться. Поэтому теперь, когда вся история начала приобретать более или менее четкие контуры (как я предполагал), я рассказал ему о том, о чем до сих пор молчал: о находке патрона в лесном сарае и на месте ранения отца лесничего, о своих догадках, словом, обо всем, что у меня было за душой.

Курилов задумался, его обычно веселое выражение лица сменилось озабоченностью. Потом он гневно сказал:

— Черт возьми! И вы мне об этом рассказываете только теперь, милейший Рудольф Рудольфович? Поглядите-ка на этого Шерлока Холмса! Да разве нынче такие дела делаются в одиночку? Давным-давно вы должны были со всем меня познакомить, возможно, и вам легче бы стало…

— …а возможно, наоборот. Как говорится в чешской пословице, с бубном на птиц не охотятся… Очень вас прошу, никому ничего не рассказывайте. Иначе я останусь дома.

— Успокойтесь, никто и не собирается отнимать у вас инициативы. Я хотел только посоветоваться с одним человеком…

— Нет, нет, пожалуйста, никому ни слова, — прервал я Курилова.

— Где-то слыхал, что чехи бывают твердолобыми, но не верил… Теперь вижу: что-то в этом есть…

— И твердый лоб к чему-нибудь сгодится. Оставьте, прошу вас, все так, как мы договорились…

Курилов, казалось, заколебался, но в конце концов твердо бросил:

— Пусть будет по-вашему! — И добавил: — Трудно отделаться от впечатления, что я сам, по собственной воле лезу в крапиву…

— По рукам?

— По рукам. Только с одним условием: я поеду поездом и возьму с собою собаку. Пусть она встретится со своим хозяином в лесу.

— Зачем?

— Дело в том, что в городе лайка не проявляет всех своих особенностей так, как в лесу, на природе — там она особенно внимательна и агрессивна… Да вы и сами знаете, как лайка меняется, когда попадает в обстановку, где требуется ее работа…

— Вы совершенно правы, я об этом не подумал! Ведь преждевременная встреча с лайкой — разумеется, если это именно та, с которой его видел Шервиц, — сразу насторожит Хельмига.

— Вот и выходит: ум — хорошо, а два лучше, — не без укоризны указал Курилов.

— Думаю, ваша голова стоит трех, — ответил я, желая подчеркнуть, что именно Курилов — автор дельного предложения.

— Если, конечно, исходить из ее объема… — рассмеялся Курилов, который всегда охотно подшучивал над своими недостатками. Я покраснел, пробормотал что-то вроде того, что «я этого не думал». Курилов дружески похлопал меня по плечу: ладно, все понимаю.

В пятницу рано утром он пришел за моим Дружком. Увидев Курилова в охотничьей одежде, с ружьем, лайка радостно завизжала, а потом недоуменно посмотрела на меня, как будто хотела спросить: а что ты, почему у тебя ничего такого нет? Я погладил ее и сказал:

— Иди, иди, я потом — алле!

Конечно, кое-кому наверняка покажется абсурдом, что собака могла меня понять, потому что все, что освоила за тысячелетия общения с человеком, она делает механически или инстинктивно, а мыслить, дескать, не способна. Но, честное слово, Дружок очень хорошо понял, что я сказал. Он привстал на задние лапы, передние положил мне на грудь, потерся головой о руки, подбежал к Курилову, снова вернулся ко мне, легонько схватил зубами за низ пиджака, словно пытаясь осторожно вынудить меня пойти вместе с ним. Норд, который все это, конечно, заметил, поднял лапу и несильно ударил лайку по спине, как бы давая понять, чтобы она оставила меня в покое. В конце концов оба пса на прощанье так залаяли, что уши заложило. Норд по опыту знал, что я не еду, потому что не одет как охотник, и его раздражало, что Дружок тянет меня с собой.

— Возьмите, Рудольф Рудольфович, своего красавца с собой, — предложил Курилов, — пусть побегает по лесу.

— Вы же сами знаете, что сочетание лайки и сеттера только помешает охоте.

— Почему же? Пусть оба пса сторожат подстреленных зайцев. А на гон вашего Норда не пустим, только и всего.

— Ладно, подумаю. Счастливого пути!

— И вам тоже. Пока!

Пятница удалась на славу — по крайней мере в том, что касается погоды. В полдень выглянуло солнце и залило город ярким светом. На крышах начал таять снег, хотя казалось, что он завалил их на всю зиму. С Финского залива подул теплый ветер, намереваясь растопить ледовый щит, которым залив закрывался от него в это время года.

Передав служебные дела своему заместителю, который был частично посвящен в наш замысел, я стал собираться в дорогу. Это почувствовал Норд: не отходил ни на шаг, следил за каждым моим движением, а когда заметил, что я беру ружье в чехле, заскулил, забегал, затем принес и положил к моим ногам свой ошейник с ремнем. Не оставалось ничего иного, как взять его с собой.

Точно в назначенное время приехали Шервиц с Хельми, и мы отправились за Хельмигом, который уже ждал нас у подъезда своего дома, улыбающийся, корректный, одетый настолько нарочито по-охотничьи, что сразу было видно: это не настоящий охотник. Он вежливо поздоровался с нами, уложил вещи в багажник машины, а ружье в чехле оставил при себе. Норд сидел возле меня и внимательно оглядел нового пассажира. Потом равнодушно отвернул голову и стал смотреть в окно, откровенно давая понять, что этот вышколенный охотник его совершенно не интересует.

Дорога бежала быстро. Изредка переговариваясь, мы добрались до места, когда окончательно стемнело. Как и в прошлый раз, дом лесничего был ярко освещен электричеством. Навстречу вышли Богданов и Курилов.

Я осмотрелся — Дружка нигде не было. И вдруг, когда мы вытаскивали чемоданы из машины, раздалось злое ворчание, а затем из дома пулей вылетел пес и сразу же бросился на Хельмига. Это был не кто иной, как Дружок. Хельмиг схватил палку, но не учел особенностей лайки. Казалось, что ее подбрасывают с земли какие-то пружины, а не лапы. И прежде чем Хельмиг успел повернуться, собака прыгнула на него и вцепилась в руку, сжимавшую палку. В довершение всего и мой Норд, очевидно, из чувства коллегиальности, грозно зарычал и также бросился на перепуганного доктора.

Все произошло так быстро, что мы на мгновение растерялись. Первым нашелся Курилов. Он закричал на собак голосом, который силой мог сравниться только с трубами, одним звуком разрушившими библейский Иерихон. Результат не заставил себя долго ждать. Норд мгновенно стих и по моему приказу прибежал ко мне. Дружок, продолжая ворчать, позволил взять себя за ошейник. Все молчали — никто такой встречи не ожидал.

Хельмиг был прямо-таки разъярен, но сумел быстро собой овладеть. Рана на его руке была невелика, к тому же Шервиц, который догадался принести из машины аптечку, смазал ее йодом и перевязал. Побледневший Хельмиг процедил сквозь зубы:

— Проклятый пес!

Шервиц сказал как можно спокойнее:

— Интересно, что он напал именно на вас…

Хельмиг махнул рукой и раздраженно пробурчал:

— Он наверняка бросается на каждого незнакомца…

— На каждого? А вот меня он почему-то даже и не заметил, — произнес инженер, слегка подчеркнув «меня».

— Черт знает, что на него нашло, — проворчал Хельмиг.

— А вы этого, случайно, не знаете?

— Я? Да вы что?.. Ох, рука от вашей проклятой дезинфекции болит, — застонал Хельмиг.

Неожиданно в разговор вмешалась Хельми, сказав, что она окончила курсы медицинских сестер и должна помочь раненому. Чувствовалось, что Хельми явно хочет перевести разговор на другую тему. Но Шервиц будто бы ничего не замечал и продолжал провоцировать Хельмига, даже не скрывая иронии: