Записки офицера Красной армии (СИ) - Песецкий Сергей Михайлович - Страница 28

А она сказала:

— Дам я тебе поесть, вот только с хозяйством закончу. А немцев не бойся. Отсюда дорогу далеко видать. В случае чего пойдёшь в лес. Там тебя никто не поймает. А теперь, если хочешь мне помочь, приготовь дрова для печи. А я пойду корову доить.

Я схватил топор и давай дрова рубить. Очень старался, чтобы она знала, что я не лентяй. Голова кружилась от голода, но я работал изо всех сил. Тем временем она корову подоила и сказала мне дрова на кухню занести. Понёс я туда всё, что нарубил, а она под плитой огонь развела и начала ужин готовить. Попросила меня сесть и работая разговаривала со мной. Несколько раз выходила посмотреть на дорогу, не появился ли кто посторонний. А мне сказала:

— Ты не бойся. Тут везде поляки живут. Немцев и большевиков не любят. Если тебя кто и увидит, никому не расскажет. Впрочем, тебя тут никто и не увидит, потому что живём мы особняком. Это имение Бурки.

Как сказала она мне, что имение, так меня парализовал страх. Потом я спросил:

— А где ваш барин?

— Нет его — сказала она. — В Англии он. В войске польском там служит.

— А где барыня?

— Так я барыня.

Хотя я был страшно голодный и уставший, меня разобрал хохот. Я знал, что так делать нельзя, но не мог удержаться. Потому что я столько наслушался и столько читал в книгах и журналах о тех кровопийцах, польских панах и помещиках! Как они в золоте ходят, роскошно живут и издеваются над крестьянами. А тут такая баба, абы как одетая, натруженная, руки от работы аж чёрные, говорит мне, что она барыня. Я даже подумал, что она издевается. А она говорит:

— Ты чего лыбишься?

Я не знал, что делать и сказал ей правду:

— Да мне забавно, что вы сами работаете и говорите, что вы барыня.

— Так оно и есть! — сказала она. — Мы все тут работали. В хорошие времена у нас была девка и батрак для помощи, но и нам работы хватало. А теперь я осталась одна, так что работаю. Но трудно управиться — большевики совсем погубили наше хозяйство. Забрали всех лошадей и три коровы. Оставили только одну… самую плохую. Двух моих сыновей в армию забрали и они не вернулись. Муж тоже. Все созданное годами пошло прахом. Но больше всего мне семью жалко, не знаю, вернутся ли они когда домой и увидимся ли мы.

Я подумал, что может в том, что она говорит, и есть немного правды. Но было очень странно об этом слышать.

Она дала мне поесть. И ещё как дала! С момента ухода из города я еще ни разу так не наедался. Тем временем она обо мне разные вещи выспрашивала. Кто я такой? Откуда родом? Я ей всё время врал. Сказал, что взяли меня в армию новобранцем и в армии я рядовым служил. А перед этим в колхозе работал. И большевиков сильно ругал. Особенно Сталина. Я знал, что поляки его сильно не любят. А она не ругала ни большевиков, ни немцев, ни Сталина. Только выспрашивала меня и внимательно слушала. Потом сказала:

— Что ты собираешься делать дальше? Если пойдёшь, то я тебе дам буханку хлеба и кусок сала. Мне удалось спрятать от реквизиции часть зерна, так что я сама зерно на жерновах мелю и хлеб пеку.

Тогда я сказал:

— Матушка родная! Я не знаю, куда мне идти. Если пойду в лес, то где-нибудь от голода помру, или немец меня поймает и убьёт. А нельзя у вас тут остаться? Буду делать всё, что скажете. Есть — что дадите. А потом может что-то изменится.

Она подумала и говорит:

— Хорошо. Оставайся тут пока. А потом посмотрим. Для безопасности спать будешь в овине. Пошли, покажу тебе место.

Она взяла фонарь. Дала мне старый тулуп и одеяло. Налила бутылку воды, чтобы попить ночью. И мы пошли. Фонарь она под тулупом несла, чтобы ночью свет издалека не было видно.

Мы пошли в овин. Она в одном месте вынула специально положенные туда доски и посветила мне внутрь. Там было потайное место, которое трудно найти. Объяснила мне, что двери овина заперты на ключ, но из этого тайника есть лаз под крышей. Поэтому в случае опасности я могу оттуда убегать к канаве и оттуда кустами в лес. Она заверила меня, что ночью тут будет спокойно, потому что немцев поблизости нет. А до города отсюда далеко. Заперла овин и ушла.

Я положил на сено тулуп, снял с ног сапоги и укрылся одеялом. И почувствовал себя очень счастливым человеком. Однако эти поляки не такие уж ужасно подлые, как нам о них говорили. Потому что, правду говоря, никто из них пока не сделал мне ничего плохого, наоборот помогали. У нас помощи не дождёшься. Таким типам, которые от властей скрываются, никто не помогает. А тут народ другой. Только та подлая Ирка сделала мне плохо. Но может я ещё ей отомщу.

Спал я очень крепко, пока не услышал, как кто-то меня зовёт.

— Мишка!.. Мишка!..

Я узнал голос барыни и отозвался.

— Вылезай — сказала она. — Надо завтракать.

Я пошёл в дом. Она меня отлично накормила. А потом принесла гражданскую одежду, ботинки, шапку, носки и чистое бельё.

— Собрала это в доме — сказала она. — Это вещи моих сыновей. Переоденься в это, потому что в твоей большевистской униформе ходить теперь опасно.

Она накипятила мне два котла воды. Поставила ушат с холодной водой. Дала мне полотенце, мыло и сказала, чтобы я хорошо помылся.

— У тебя наверное вши есть — сказала она.

— Есть немного — произнёс я. — В армии это неизбежная вещь.

— Смотря в какой армии — сказала она. — У вас этого богатства и в армии, и без армии хватает. Такая уж у вас культура.

Она вышла из избы. Я начал мыться. Отшоркал себя хорошо и оделся. Да, сразу видно, что это баре были. Бельё чистое, полностью белое. Одежда суконная. Ботинки прочные, из хорошей кожи. Всё это было немного не на мой размер. Но ничего, со временем привыкну.

Я убрался на кухне и вылил грязную воду на двор. Тем временем пришла барыня и говорит мне:

— Теперь забудь, что тебя звали Мишка. Теперь ты Янек, мой сын. У меня даже есть для тебя документы, пока другие, официально, не выправим. Если сюда придут немцы, или полиция из гмины, то ты не убегай и никуда не прячься. Но и глаза им не мозоль. Займись работой, чтобы ничего не говорить. А разговоры с ними — это уже моё дело будет. А соседям, когда они о тебе узнают, скажу, что ты беженец. Ты меня хорошо понял?

— Да. Понял.

— При полиции или немцах, если надо будет обратиться ко мне, зови меня: мама. А при соседях, или вообще когда надо, называй меня: пани Юзефа.

Я очень обрадовался. Почувствовал себя так, словно заново на свет появился. Я понимал, что эта барыня не даст мне пропасть. От радости у меня даже слёзы на глаза навернулись. Я схватил пани Юзефу за руку и поцеловал.

— Большое вам спасибо — сказал я. — Пока буду жив, не забуду этого и если смогу, отблагодарю за все. Если бы не вы, я бы пропал.

А она сказала:

— Бога благодари, что тут есть добрые люди и что сердечно относятся даже к своим врагам, если те в беде. А ты, как я вижу, молодой и глупый, но может ещё не совсем пропащий. Так что спасаю тебя как могу.

Вот так я там остался. Спал я по-прежнему в овине, а днём уже смело ходил по всему фольварку. Работы много, так что работаю целый день. Впрочем, и пани Юзефа тяжело трудится. Даже больше и лучше меня. Потому что я только учусь этой работе.

Я очень счастлив. Ещё недавно я думал, что наверняка погибну. И погибнул бы где-нибудь от голода, или от болезни, или от рук немцев. А теперь у меня и дом, и еда, и хорошая одежда, и документы, и хозяйка, которая относится ко мне как к сыну. Хотя, где там: как мать к сыну?!.. От своей матери я не слышал ничего кроме упрёков не слышал. А когда был маленький, так ещё и била часто. А от пани Юзефы слова плохого не услышишь. И она всё время заботится, чтобы я был сытый, чистый, в безопасности. Никогда не забуду ей этого и как только смогу, обязательно отблагодарю. Пусть знает, что мы, большевики, очень добрые и благодарные!

3 октября 1941 года. Фольварк Бурки

Писать некогда.

Много работы, а работаем мы всего вдвоём… Однако всё же буду понемногу дальше вести эти мои «Записки». Я решил посвятить их товарищу У. Черчиллю. Да. Потому что оказалось, что это очень великий и важный человек. Жаль только, что он не коммунист и что англичанин. Но теперь исход войны зависит от него… Мне всё это подробно растолковала пани Юзефа. Потому что до этого вся политика в моей голове перемешалась.