Островитянин - Робертс Джон Мэддокс - Страница 2

Впервые за все это время юноша переменил позу: поднес руку ко лбу и склонил голову. Пришло время ритуальной молитвы.

— Даруй прощение неразумным детям твоим, о Луна! — нараспев произнес он. — Мы оскорбили тебя, по недомыслию своему, и раскаиваемся в этом. Даруй же нам дождь, и приливы, что приносят рыбу, даруй плодов земле и чреву кагг и жен наших…

Помолившись, Гейл перевел взгляд вниз, с холма, где в точно таких же позах, склонив головы, стояли сейчас его собратья. Все шессины молились луне в это время, — хотя лично Гейлу всегда казалось удивительным, что они просят светило о рыбе, которую никогда не ловили и не употребляли в пищу. Впрочем, на земле обитает множество племен, и у всех у них свои обычаи, так что, должно быть, рыбаки, вознося положенные утренние хвалы солнцу, точно так же не забывают о пастухах и их каггах…

Молодость не ведает усталости, — и все же Гейл был рад увидеть, что к нему на холм наконец поднимается Данут, которому надлежало отстоять ночную стражу.

— Повезло тебе, Гейл! — вместо приветствия, задыхаясь, воскликнул Данут. — Можешь наконец спуститься в лагерь и погреться у огня. Счастливый! А у меня еще вся ночь впереди!..

Впрочем, за Данута беспокоиться не стоило: прихватил он с собой и накидку из каггьей шерсти, чтобы уберечься от холода, и объемистый узелок с едой.

— Как же я смогу спокойно спать, зная, что ты тут один-одинешенек, под звездным небом?! — возразил Гейл. — А сменить тебя я смогу, лишь когда луна пойдет на новый круг.

Хотя было еще совсем не холодно, Данут зябко натянул на плечи накидку.

— Ты взгляни на эти тучи! Какое там звездное небо?! Еще бы ливень не хлынул!..

— Не будет дождя — не будет и травы, и наши кагги останутся голодными, — засмеялся Гейл. За брата он не слишком тревожился: шерсть кагг, подобно перьям водоплавающих птиц, не пропускала влагу, и накидка надежно защитит Данута.

Они не были детьми одной матери — но их связывали даже более тесные узы. Вообще, все молодые воины общины считались фарстанами то есть братьями, но существовали так же чебас-фарстаны, братья по плоти, и именно этот обряд совершил Гейл с Данутом, в последнюю ночь посвящения неумело, тупым кремневым ножом, сделав друг другу ритуальное обрезание. В племени Ночного кота такая связь считалась пожизненной и была сильнее всех прочих. Если один из чебас-фарстанов дежурил при стаде ночью, другой заступал на его место днем; они выхаживали друг друга в болезни, или если один был ранен, а в любой схватке всегда сражались спиной к спине. Если одного отправляли куда-нибудь с поручением, другой оставался присматривать за стадом. А когда молодые воины наконец взрослели, женились и заводили детей, то воспитывали их совместно, не разделяя на своих и чужих; и если одного из чебас-фарстанов уносила смерть, что среди шессинов считалось величайшим несчастьем, то второй воспитывал сирот как родной отец. Потерять брата по плоти было худшим, что только может вообразить человек, а Гейл, который к тому же был сиротой, и вовсе страшился даже подумать о том, что может остаться без Данута.

— Не боишься, что еды не хватит? — осведомился Гейл, оценивающе глядя на объемистый мешок с припасами. — А то вдруг приду завтра на смену а от тебя один иссохший скелет остался!

— Давай-давай, беги прочь, бездельник. Ночная стража — это только для настоящих мужчин. А пока я тут страдаю, как последний раб, ты можешь набить брюхо и поискать себе женщину для утех!

— Придумал тоже! — возмутился Гейл. — Забыл что ли о Празднестве Телят? Женщин четыре ночи не будет в лагере, а когда они вернутся, тут уж будет не до развлечений! Данут вздохнул:

— О таком разве забудешь?! Но и ты не забывай держать копье готовым к бою — ты же мужчина!.. Ладно, ступай, а то скоро совсем темно станет, заплутаешь по дороге к лагерю и еще, чего доброго, оступишься и сломаешь ногу. Придется тогда тебе, как увечной кагге, проткнуть глотку копьем…

Смеясь над этой шуткой Данута, Гейл двинулся вниз по скалистому склону, не забывая, однако, соблюдать осторожность: ведь спуск и правда был небезопасным. Но он ходил здесь каждый день и знал дорогу наизусть, так что вскоре юноша уже благополучно вступил в пределы лагеря.

Еще на подходах молодой воин ощутил запах жареного мяса, исходивший от костров, что горели внутри круга хижин. Для празднества время, вроде бы, еще не пришло, — а значит, погибли чьи-то кагги… Топливом для костров, помимо веток, служил еще сушеный помет, который приносили в лагерь женщины. В обязанности же мужчин входило таскать от реки тяжелые кувшины с водой. Разумеется, это вызывало немало ворчания и недовольства, но на самом деле, юноши проявляли в этом деле немалое усердие, дабы с наилучшей стороны выставить себя перед женщинами. Первое время, дальше шуточных ухаживаний, разумеется, дело не шло, но когда воины взрослели, их намерения делались куда более серьезными.

Перед их с Данутом хижиной уже горел костер, и, приблизившись, Гейл первым делом воткнул в землю свое копье, а затем принял у одного из сидящих рядом мальчиков чашу с каггьим молоком. Сделав пару глотков, он передал чашу соседу. Молоко было с последней дойки и еще не успело остыть, но сегодня в него не стали добавлять кровь из яремной вены теленка, потому что в лагере жарили свежее мясо.

— И кто сегодня стал нашим кормильцем? — поинтересовался Гейл, косясь на вертел, где исходили соком и ароматным жирком розоватые ломти.

— Мохнатые Змеи, — отозвался Ребья, точивший свой бронзовый кинжал, которым немало гордился. Когда он улыбался, становилась заметна широкая щель между передними зубами. — Во время вчерашней бури у них молнией убило двух кагг однолеток. Тем хуже для них… и тем лучше для нас.

Когда гибли кагги, то их мясо делили между всеми членами общины, причем лучшие куски, конечно же, доставались старшим воинам и старейшинам. Ничего не получало лишь то племя, которое и понесло утрату. Они принимали трехдневный траур, пили одну только воду и мазали лица сажей.

Приподняв вертел, Гейл понюхал мясо, но есть пока не решился: хотя пастухи и пили свежую каггью кровь, но непрожареное мясо есть опасались, полагая, что в таком куске могла задержаться душа животного. Душа может обидеться, если ее съедят, и жестоко отомстить. Хорошо еще, если человек отделается несварением желудка, но ведь может и до смерти довести!