Озерные арабы - Тесиджер Уилфрид - Страница 4

— Мне неловко, оттого что я не могу предложить тебе достойную пищу, но ты приехал без предупреждения. Прошу меня извинить. Я думаю, ты предпочтешь поесть то, что уже готово, а не ждать, пока мы зарежем овцу. Ведь ты, наверное, голоден после долгого путешествия.

Среди арабов долгие паузы в разговоре не смущают ни хозяина, ни гостя. Фалих два-три раза спросил меня, как я себя чувствую, а я дал полагающийся в таких случаях ответ:

— Хвала Аллаху!

Несколько раз он также спросил, было ли мое путешествие удачным, и я отвечал:

— Вполне. Хвала Аллаху!

Кроме нас, никто в комнате не произнес ни слова. Через некоторое время Фалих вернулся к своим утренним делам, ибо мадьяфы были не только домами для приема гостей; в них шейхи заседали утром и вечером, отдавая распоряжения по хозяйству и разрешая споры между своими сородичами.

Некоторые шейхи, например Маджид аль-Халифа, отец Фалиха, имели обширные хозяйства, приносившие им сотни тысяч фунтов в год. Когда-то земля принадлежала племенам, и шейх правил лишь до тех пор, пока племя признавало его. Но последнее время шейхи фактически завладели землей; у оседлых племен они стали землевладельцами, а их соплеменники были низведены до положения работников, обрабатывающих поля в обмен на долю урожая, без всякой гарантии на то, что эти поля останутся за ними на длительный срок, Теоретически все земли в провинции Амара принадлежали государству, которое сдавало их в аренду шейхам. Последние, однако, платили налоги и считали землю своей собственностью, и, пока они обладали силой, никто не оспаривал их права на землю.

Хотя считалось, что шейхи уже не имеют юридической власти, тяжбы между членами племени редко рассматривались государственными судами (кроме дел об убийстве, да и то не всегда). Члены племени предпочитали суд шейхов, которых они знали, правосудию государственных чиновников, с которыми у них не было ничего общего. В конце концов правительство решило, что «от добра добра не ищут».[4]

В тот день Фалих занимался разными делами. Он отдал распоряжение укрепить берег до того, как начнется подъем воды в реке, обсудил распределение земли по случаю приближающейся уборки урожая риса и предупредил одного из крестьян о необходимости выплатить причитающуюся с него долю урожая. Мне с трудом удавалось понимать их говор. Я стал рассматривать лица людей, сидевших напротив меня, пораженный разницей между их простыми, тяжеловатыми чертами и чеканными лицами бедуинов Аравии; ломовая лошадь отличается от чистокровной не менее резко. Но в этой обстановке трудно было составить правильное впечатление об этих людях. Все они спокойно сидели, завернувшись в свои плащи. Их куфии увенчивались черными игалями, которые, по-видимому, были в моде в этих краях. Они показались мне уравновешенными и обладающими чувством юмора людьми, готовыми подчиниться дисциплине, но в то же время умеющими быть упрямыми и быстро приходящими в ярость, если затронуты их чувства.

Мадьяф, который мне потом удалось обмерить, имел шестьдесят футов в длину, двадцать футов в ширину и восемнадцать в высоту, но казался гораздо просторнее, особенно когда входишь в него в первый раз. Одиннадцать больших подковообразных арок поддерживали крышу. Как и колонны у входа, арки были сделаны из плотно связанных стеблей гигантского тростника и имели девять футов в окружности на уровне пола и два с половиной фута вверху. Как я потом узнал, этот тростник мог достигать в высоту двадцати пяти футов. Завершали конструкцию пучки камыша, сплетенные наподобие двухдюймового троса, которые были прикреплены один над другим к аркам с их наружной стороны по всей длине здания. Контраст между этими горизонтальными «ребрами» и очертаниями вертикальных арок создавал удивительный рисунок. Сама крыша была выложена внахлест, в четыре слоя, тростниковыми циновками, прикрепленными к продольным «ребрам». Такие же циновки покрывали пол. Стены помещения были бледно-золотистые, темно-каштановый от дыма потолок казался лакированным.

Несколько слуг под наблюдением сына Фалиха принесли и расстелили перед нами круглую плетеную циновку, футов пять в поперечнике, из мягкого камыша. На циновку водрузили круглый поднос с горой риса. Затем слуги расставили блюда с тушеными овощами, тремя зажаренными курами, зажаренной целиком рыбиной и финиками, а также тарелки со сладкой подливкой из яиц и молока, миски с пахтаньем и кувшины с шербетом. Большинство из присутствующих к этому моменту уже покинули мадьяф. Я думал, что они останутся: обычно арабы племен, когда подается еда, собираются все вместе. Позже я узнал, что в этих краях только шейхи кочевых племен держат общий стол в своих гостевых шатрах. Другие, за исключением особых случаев, считали пропитание своих приближенных их собственной заботой, оказывая гостеприимство только заезжим гостям. Кроме меня и моих гребцов в качестве гостей остались только трое старейших жителей деревни.

Фалих и его сын разделили трапезу с нами. Слуга обнес по кругу таз и кувшин с водой, и мы по очереди вымыли руки. После этого Фалих сказал:

— Что ж, устраивайтесь поудобнее, — и, наклонившись вперед, опустил тушеные овощи на рис. Разломив руками кур, он положил большой кусок на мою тарелку, рядом с которой специально для меня лежали ложка и вилка. Но так как остальные брали еду с тарелок правой рукой, я последовал их примеру. Тут же Фалих сказал:

— Пользуйся вилкой и ложкой, так тебе будет удобнее.

Я ответил, что привык есть руками и что хорошо знаком с обычаями арабов. Он сказал:

— Значит, ты — один из нас.

Когда с едой было покончено, мы снова вымыли руки и нам подали кофе и чай.

Заметив, что Фалих не сводит глаз с моей винтовки, я протянул ее шейху и спросил, какого он о ней мнения, так как все арабы интересуются оружием и разбираются в нем.

Фалих вскинул винтовку на руке, прицелился, сказал, что это хорошая винтовка (каковой она и была на самом деле), и спросил, сколько она стоит. В конце концов, как я и надеялся, он заговорил о моих планах, и я сказал, что хочу направиться на озера, чтобы познакомиться с маданами — жителями района озер.

— Это легко устроить. Я отправлю тебя в Эль-Кубаб. Это большая деревня в центре озерного края, оттуда привезли тростник для моего мадьяфа. У моего отца, шейха Маджида, там есть представитель, и, если ты захочешь переночевать, у него найдется подходящий дом. В Эль-Кубабе ты сможешь увидеть, как живут маданы: вокруг нет ничего, кроме буйволов, тростника и воды. Передвигаться можно только в лодке — кругом ни клочка сухой земли. Если ты захочешь поохотиться, там сейчас еще есть утки.

Я поблагодарил его и тут же объяснил, что надеюсь провести среди маданов несколько месяцев.

— Эль-Кубаб — хорошая деревня, и у Саддама есть мадьяф, но маданы живут не лучше своих буйволов, — продолжал Фалих. — Их дома стоят наполовину в воде и кишат комарами и мухами. Если ты рискнешь устроиться в одном из них на ночлег, не исключено, что ночью тебе на голову наступит буйвол. Маданы — бедняки. У них нет достойной еды, вся их пища — рис и молоко. Лучше оставайся здесь, отсюда ты сможешь посещать озера, когда тебе захочется. Я могу устроить тебя с удобствами, этот дом — твой на столько времени, сколько тебе понадобится. У меня есть лодки и люди, они могут отвезти тебя куда угодно. Проводи ночи здесь, а дни — на озерах. Это самое разумное.

Я сказал, что в прошлом году уже провел на озерах несколько дней в обществе консула из Амары. Сейчас я вернулся потому, что мне интересны маданы и я хочу узнать их лучше; этого можно добиться, только живя среди них.

— Я всю свою жизнь путешествовал по необжитым местам и привык к отсутствию комфорта. Последние пять лет я провел в Руб-эль-Хали.[5] Это было нелегко — ни еды, ни воды. Здесь по крайней мере воды сколько угодно.

Фалих рассмеялся.