Озерные арабы - Тесиджер Уилфрид - Страница 10

Муавия, могущественный наместник Сирии, стал халифом и основал знаменитый Омейядский халифат в Дамаске. Когда Муавия умер, жители Эль-Куфы решили поднять восстание. Они послали гонцов к Хусейну, второму сыну Али, умоляя его прийти в Ирак и возглавить восстание. Взамен они обещали ему полную поддержку. Хусейн согласился и отправился из Мекки через пустыню с небольшим отрядом, взяв с собою женщин и детей. Уже в пути он узнал, что заговор раскрыт и десять зачинщиков арестованы и казнены. Не поддавшись страху, Хусейн продолжал двигаться вперед и прибыл в Кербелу на Евфрате, где его встретили выстроившиеся вдоль реки четыре тысячи воинов, которых новый халиф, Иазид, послал, чтобы перехватить Хусейна. Не вызывает сомнения, что Иазид не отдавал приказа убить Хусейна и не желал его смерти. Хусейн мог, не подвергая себя опасности, повернуть назад или сдаться. Но он предпочел дать бой, круто изменив тем самым ход истории ислама.

Никто из тех, на чью поддержку рассчитывал Хусейн, не пришел ему на помощь. На десятый день арабского месяца мухаррама в 680 году н. э. Хусейн и его соратники двинулись на врага… Отрубленная голова Хусейна была доставлена в Эль-Куфу и показана наместнику Йазида.

Шиизм первоначально возник как политическое движение среди арабов, ставящее своей целью поддержку притязаний Али и его потомков на Халифат. Но после мученической смерти Хусейна шиизм превратился в новое религиозное движение и вскоре особенно распространился в Ираке и Иране. Со временем шиизм вызвал раскол ислама. В то время как сунниты признавали Али четвертым в ряду халифов — преемников Мухаммеда, шииты не признавали трех первых халифов. Они верили в преемственность имамов,[7] которые следовали за пророком Мухаммедом. Большинство шиитов признавали двенадцать имамов, из которых Али, Хасан и Хусейн были первыми, а остальные являлись потомками Хусейна. Согласно учению шиитов, последним имамом был Мухаммед аль-Махди, который таинственно исчез и пришествия которого в должный срок в качестве махди (мессии) они ждали.

В пустыне вокруг могилы Али вырос священный город Эн-Наджаф. Правоверные воздвигли над могилой большую мечеть с золоченым куполом, в которую и сегодня не смеет войти ни один «неверный». Даже из таких дальних краев, как Индия, люди все еще привозят сюда тела усопших, чтобы упокоить их прах в этой священной земле. Для многих Али — чуть ли не божественная фигура, еще более значительная, чем сам пророк Мухаммед. К обычному мусульманскому символу веры «Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник его» шиит добавляет: «и Али — наместник Аллаха». Тело Хусейна было погребено в Кербеле — там, где он пал. Вскоре туда потянулись паломники, вырос город, а затем и великолепная мечеть, в которой поместили останки мученика шиитов. И в Кербелу и в Эн-Наджаф стали стекаться паломники со всего мусульманского мира.

Когда я впервые приехал к озерным арабам, они относились к окружающему их край миру с большой подозрительностью. Из Эль-Кубаба они обычно ездили на рынок в Маджар, но мало кто из них бывал в Амаре, двадцатью милями дальше, и только один-два человека побывали в Басре или Багдаде. Однако все надеялись посетить Кербелу и Эн-Наджаф, и каждый мечтал о том, чтобы его тело после смерти отвезли в Эн-Наджаф и погребли там.

По дороге к дому заира Саддам предложил мне заглянуть в местную лавку. Мы сели в лодку Саддама, Аджрам взялся за весла, и мы направились к ближайшим домам. Два дома были построены на одном «островке», и над крышей большего из них развевался, как флаг, кусак белой ткани, привязанный к тростниковому стеблю.

— Мы всегда так отмечаем лавку, чтобы приезжий видел, где она, — сказал Саддам.

Две небольшие бурые коровы и три неказистые овцы кормились на груде зеленого тростника. Хозяин лавки сам вышел на берег, чтобы приветствовать нас и придержать лодку. Срезанные стебли тростника, на которых он стоял, погрузились под его ногами в воду на несколько дюймов.

Мы вышли на берег. Сын лавочника, чтобы унять, собаку, замахнулся на нее веслом. Две курицы, бродившие неподалеку, с перепуга взлетели на крышу. Дверь лавки была сделана из стенок упаковочных ящиков, на цепи висел амбарный замок. Когда мы вошли внутрь, лавочник выдвинул пустой ящик из-под чая и предложил мне сесть. Он велел сыну приготовить чай. В лавке было не так уж много товаров: два мешка, на одном из которых были следы муки, а на другом виднелась надпись «сахар», большой тюк с финиками, ящик дешевого индийского чая, бидон с керосином, пачки иракских сигарет и спички, несколько кусков мыла и пыльный игаль. Я вспомнил, что видел этого лавочника в мадьяфе Саддама; у него был воспален глаз, и он время от времени прикладывал к нему уголок своей куфии.

Через открытую дверь я заметил, не без некоторого опасения, как девочка наполняла водой чайник, зачерпывая ее прямо у борта нашей лодки. Однако, как оказалось, на вкус этот чай не отличался от любого другого. Пока мы ждали чая, я спросил Саддама, какими, качествами должен обладать человек, чтобы заслужить наименование заир. Саддам ответил, что для этого требуется совершить паломничество к святилищу восьмого имама — Резы, в городе Мешхеде, в провинции Хорасан на северо-востоке Ирана. Я как раз побывал в Мешхеде прошлой зимой, и мне удалось осмотреть мечеть и пройти по всему святилищу. Даже в 1950 году немусульманину было трудно попасть в эту мечеть. В ней же находится могила знаменитого халифа Харуна ар-Рашида. Вообще большинство пилигримов из Южного Ирака посещают Мешхед, а не Мекку, хотя расстояние до обоих городов примерно одинаковое. Во время пребывания в озерном крае я встречал много заиров, но помню только трех хаджжи.[8]

Хотя шииты считают Кербелу и Эн-Наджаф местами более святыми, чем Мешхед, в Южном Ираке паломничество к ним не дает права на какой-либо титул. Позже, когда я был в Центральном Афганистане среди хазара, я обнаружил, что каждый, кто побывал в Кербеле, носит звание кербелави, а паломничество в близлежащий город Мешхед не приносит паломнику какого-либо отличительного звания. Создается впечатление, что это зависит от дальности расстояния.

Дом заира стоял в группе домов, отделенных друг от друга канавами шириной в несколько футов, которые были заполнены грязной водой. Перед открытой стороной каждого дома располагался пропитанный водой двор, занимающий большую, чем дом, площадь. Почва во дворе — смесь перегнивших растений и навоза — поднималась над водой на несколько дюймов. Вокруг была тростниковая ограда высотой менее фута. На стенах дома на солнцепеке рядами сохли кизяки. Старуха в черном и две маленькие девочки в цветных платьях грелись на солнышке у входа. Мы причалили, переступили через низкую ограду и прошли в дом, пробираясь среди буйволов, которые совершенно не обращали на нас внимания, только головы отворачивали. Один теленок расположился в доме. Выводок цыплят путался у нас под ногами. Женщина, одетая в черное, как все пожилые женщины в деревне, сказала:

— Добро пожаловать, Саддам! — и взяла на руки совершенно голого ребенка, чтобы дать нам пройти.

Дом был образован семью арками и имел около шести ярдов в длину, два ярда в ширину и восемь футов в высоту. Позже я узнал, что все дома и мадьяфы традиционно строятся с нечетным числом арок. Помещение разделялось на две части низким, похожим на кровать сооружением из стеблей касаба, отходящим от левой стены. Оно было завалено мешками из козьей шерсти (в них хранилось зерно), множеством стеганых одеял, одеждой и тряпьем. Поверх всего этого лежали несколько лодочных шестов. Ближайшая ко входу половина дома принадлежала женщинам, здесь они готовили пищу.

Мы пробирались мимо деревянной ступы, висевшей на деревянной треноге маслобойки, сделанной из бурдюка, и круглого жернова с деревянной ручкой. Рядом с небольшим очагом было множество блюд, подносов и горшков. В дальнем конце дома заир творил послеполуденную молитву, расстелив в качестве молитвенного коврика свой плащ. Это была мужская половина дома, где обычно принимают гостей. Поверх тростниковых циновок были постелены два истрепанных ковра, лежали несколько туго набитых шерстяных подушек, расцвеченных ярким геометрическим узором. Саддам, словно он был хозяином, предложил мне сесть и чувствовать себя как дома. Наконец заир пробормотал последние слова молитвы, пригладил бороду, посмотрел направо и налево, встал на ноги, поднял с пола плащ и произнес: