Шестьдесят братьев - Заяицкий Сергей Сергеевич - Страница 2

Андрюша вышел из кабинета.

Из коридора на него смотрели с любопытством больные в серых халатах.

Нянька-старушка, подперев подбородок кулаком, сокрушенно покачала головой.

Но Андрюша быстро и спокойно сбежал с лестницы.

Он не пошел в город, а свернул на тропинку, ведущую в лес.

Ярко-зелеными пятнами разбрызгалось по березам ослепительное солнце. Птицы пели, легкий ветерок нежно-нежно овевал лицо. Хорошо.

Андрюша силился представить себе, какая она, эта смерть, и не мог. Ведь вот, все ждал — отец умрет — и было страшно, страшно самого этого горя. А вот умер, и как-то ничего. А ведь он любил отца. Жалко его, так жалко, а жить-то уж больно хорошо. Не плачется. Дойдя до реки, разделся он и влез в воду, зорько следя, чтоб не украл кто штанов, а с ними последние деньги.

Губернский город представлялся чем-то неведомым и огромным.

А интересно туда съездить. Чего только не увидишь!

Возвращаясь с реки, Андрюша встретил двух соседок. Они несли полоскать белье.

— Ишь, — сказала одна, — отец помер, а он шатается. Хоть бы для людей-то погоревал. У меня вон мачеха померла, так я, милая женщина, на весь наш город выла:

— Хорошая была мачеха-то?

— Куды тут! Ехидная была… уж мы ее, можно сказать, терпеть не могли. А все ревели…

— Ну, конечно, для приличия.

А Андрюша весь день бродил по лесу, жуя краюху хлеба, которую принес отцу, и все вспоминал, какой хороший был отец. И к вечеру вовсе развеселился. „Буду таким же!“ — решил он.

Через два дня Андрюша отправился на станцию и на вопрос кассира, куда билет, важно ответил:

— В город!

А до города-то двести верст!

II. ДЯДЮШКА

Губернский город и сам-то велик, а приехать в него из Алексеевска, так и вовсе громадным покажется. Закрутит, завертит, голову закружит, глаза раскосит.

Носильщики, извозчики, милиционеры, трамвай — дзынь-дзынь, автомобили — ду-ду-ду — автобус — дом на колесах, так и гудит.

Андрюша в первую минуту опомниться не мог.

Он крепко сжимал в руке своей узелочек, ибо в Алексеевске все говорили, что на вокзале его непременно ограбят.

— Черюхинская улица тут где? — спросил он у важного человека, стоявшего у вокзального подъезда.

Важный человек усмехнулся.

— Далеко Черюхинская, отсюда не видать. Садись на третий номер — доедешь.

— А мне надо номер сорок третий.

— Чудак, то дом, а я про трамвай тебе говорю. Вон трамвай, беги и садись.

Андрюша побежал — чуть-чуть под грузовик не угодил, шофер здорово его обругал.

Подбежав к трамваю, на ходу вскочил он на подножку.

Послышался свисток, трамвай остановился, кто-то крепко схватил Андрюшу за плечо.

Обернулся — милиционер.

— Ты что ж это с передней площадки, да еще на ходу? Рубль.

Андрюша вытащил рубль, получил бумажку (милиционер долго писал), потом опять кинулся к другому трамваю.

— У меня билет есть. Рубль заплатил.

Опять свисток.

— Да ты что ж это, смеяться!

— Отпустите его, — сказал, улыбаясь, какой-то гражданин, — видите, деревня приехала. Тебе куда, малец?

— На Черюхинскую улицу.

— Садись на этот трамвай, только с задней площадки и когда остановится… Ну, вот, садись скорей.

Андрюша влез в вагон.

Народу было много, и он прижал к груди своей узелочек. Еще стащат в тесноте-то.

С завыванием, со звоном снялся с места трамвай и понесся по длинной прямой улице, где чуть ли не в каждом доме была мясная и овощная лавка. Дома были высокие, как горы. Андрюша голову отмотал, на них глядя. В Алексеевске было всего два трехэтажных дома, а тут шесть этажей, пять, семь.

Андрюша шатался из стороны в сторону.

— Вам куда? — спросила кондукторша.

— До Черюхинской. Вот билет.

— Нешто это билет. Это квитанция штрафная.

Кругом опять поднялся смех.

— Эх, парень, паренек, сидел бы ты в деревне. Ну, постой, я тоже до Черюхинской еду, гони восемь копеек.

Говоривший был веселого вида гражданин с большими усами и в клетчатой фуражке.

Андрюша с надеждой поглядел на него.

Он теперь чувствовал, что один он никак не доберется до Черюхинской улицы. Уж очень суета кругом большая.

Проехали мимо какой-то высоченной башни, вокруг которой черно было от народа. Такой толпы тоже никогда еще в жизни не видел Андрюша.

Наконец стоп. Черюхинская.

— Кто до Черюхинской, граждане…

— Становись в затылок. За мной иди.

Андрюша уперся носом в широкую спину и вылез на мостовую.

— Вот Черюхинская, — сказал гражданин с черными усами. — Дом-то какой?

— Сорок третий.

— Вон сорок третий. И я там живу.

Он указал на огромный дом, на стеклах которого оранжевыми огнями играло солнце.

— К кому приехал-то?

— К Стромину, Игнату Павловичу.

— Есть такой.

— Дядя он мне.

— Дядя? — человек с усами удивленно скосил глаза.

— Ну, ну… Ишь какой у тебя дядя-то.

— А что?

— Шибко монету гонит. Коммерсант с рынка. Деляга.

— А в квартиру как пройти?

— Вот в этот подъезд. По лестнице подымись на пятый этаж.

— На пятый?

— А что?

— Больно высоко. Не загреметь бы.

— Ну, чудак. Да ведь там лестница с перилами, все как следует. А это лестница пожарная.

Андрюша вошел в темный подъезд и стал подниматься. Шаги его гулко раздавались в полумраке.

С каждым поворотом лестницы улица за окном становилась все ниже и ниже. Наконец и вовсе не стало ее видно.

Андрюша постучал в дверь кулаком.

— Чего стучишь? — спросил сердитый голос. — Звонки есть.

— Мне Игната Павловича Стромина.

— К нему четыре звонка. Я ему не лакей. Ступай прямо по коридору, дверь налево.

Андрюша прошел в темноте до указанной двери и приотворил ее.

В чистой красивой комнате какой-то человек с толстой шеей сидел за столом и со вкусом считал на столе пачку пятирублевок.

— Эй, что надо? — крикнул он, быстро накрывая деньги газетой. — Чего прешь без спросу?

Андрюша положил узелок на пол и сказал, смущенно улыбаясь:

— Я Стромин Андрюша… Тятька помер. Меня к тебе… к вам послал.

Человек, считавший деньги, сделал такое лицо, словно выпил или съел что-то очень противное. Он шмыгнул носом и смерил Андрюшу недоумевающим взглядом.

— Давно Василий-то помер? — спросил он.

— В среду.

— От чего помер-то?

— От болезни.

— Вестимо, не от здоровья. Так… Ну, что ж, все там будем. Ну, а ты что?

— Я к вам, стало быть. Жить у вас буду. Тятька наказывал, чтоб мне здесь место вышло.

— А не наказывал тятька, чтоб тебе тут золотые хоромы построили, да кормили тебя серебрянными галушками?.. Помирать-то они все горазды. Денег оставил?

— Вот четыре рубля.

— Капитал.

Игнат Павлович опять недоуменно шмыгнул носом.

В этот миг дверь растворилась, и в комнату запыхавшись вошла полная женщина в клетчатом платье, в белых чулках и белых туфлях, в шляпе с большим бантом и с такими красными губами, что, казалось, она только что поцеловала свежевыкрашенную стену военного учреждения.

— Ты что продаешь? — спросила она Андрюшу писклявым голосом.

Андрюша молча и сконфуженно покрутил головой.

— Ничего он не продает. Ты, моя радость, откуда?

— От портнихи. В понедельник готово. Сидит чудесно — парижский шик. Что это за мальчишка?

— Тут… так, племянник мой.

— Племянник?

— Брата Василия сын… брат, оказывается, помер.

— А он зачем?

— Да вот приехал — сирота.

— К кому приехал?

— К нам.

— Как к нам? Это еще что за чушь такая?

— Да вот я тоже говорю.

— И не выдумывай, пожалуйста. У нас не постоялый двор. Где это он будет жить? Диван только что кретоном обили. Измажет. От сапогов разит. Я прямо дышать не могу.