Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 9

Он посмотрел на рыцаря и оруженоску презрительно — не как на людей, а как на представителей человечества, — взболтнул бутылочку и принялся выдувать новый пузырь.

— Нет, магистр, не для всего человечества, — сказал барон Николай, — но для лучшей его части, — он помолчал намного. — Я имею в виду детей.

— Детей?

Такого ответа Сандалетов не ожидал. Раздуваемый им пузырь шумно лопнул, и блестящая капля зависла на крючковатом носу.

— Детей… — задумчиво повторил магистр, скосив оба глаза к этой радужной капле, как бы пытаясь в ней разглядеть подсказку. Капля не покидала нос, и некоторое время все трое стояли, молча и совершенно беспричинно уперев взгляды в эту малую порцию мыльной воды. Наконец Сандалетов стер каплю тыльной стороной ладони и сказал растерянно:

— О детях я как-то не задумывался…

— Вы не единственный, кто о них никогда не задумывался, — с наскока подхватила тему оруженоска. — Как раз в этом-то суть нашего дела.

Магистр посмотрел на нее пристыжено и стал защищаться, нападая.

— Я не говорил «никогда», — заметил он и отошел к перилам балкона. Там он снова повернулся к гостям спиной и продолжил свои размышления вслух. — Дети… Помню, помню.

— Да, — не уступала оруженоска, — именно так они и говорят: «Дети? Помню, помню…» Они думают о них только, если напомнить.

— Кто это — они? — сердито спросил Сандалетов и обернулся.

— Взрослые мира сего. Пичкают их всякой уродской едой, поют для них идиотские песенки, показывают дурацкие мультфильмы, печатают дебильные книжки, выстругивают дегенеративные игрушки, — а потом удивляются, почему это из таких умниц вырастают эдакие глупцы и тупицы! Да потому что яблоко от яблони — сами знаете что!

Кентавр нетерпеливо перебирал копытами, но перебивать не решался. Барон Николай смущенно дернул оруженоску за рукав и шепнул закрытым ртом:

— Остынь, не на педсовете!

Но донья Маня была задета за живое; все возмущение, накопленное горьким педагогическим опытом, стало переливаться через ее края.

— «Дети — наше будущее»! — декламировала она с издевкой. — Какое будущее! Дети — это наше настоящее. Это мы, взрослые, — их будущее, их крайне невеселое будущее. Вот посмотрите на себя: вот такое будущее ожидает наших детей!

Кентавр и рыцарь без удовольствия посмотрели друг на друга.

— «Наши дети будут лучше нас»! — продолжала донья Маня. — Хорошенькое придумали успокоение! Да не будут они лучше нас, если мы такие свиньи, если мы так по-свински к ним относимся! Легко успокоиться тем, что дети будут лучше нас, и продолжать свинячить по полной программе. Только и прогресс тогда будет невелик: ну будут они чуть меньшими свиньями, чем мы, но все равно — свиньями!

— Может, хватит о свиньях? — осмелился предложить кентавр.

— Нет, не хватит! — отрубила донья Маня.

Мизансцена поменялась таким образом, что кентавр и рыцарь стояли, чуть ли не прижавшись друг к другу плечами, как нашкодившие школьники, а оруженоска вышагивала перед ними и, не прерывая своей речи, то наскакивала на них, то отбегала, то снова наскакивала, размахивая маленькими кулачками перед лицами обоих.

— Почему? — говорила она. — Почему, скажите, никто про детей не помнит, пока они не достигли призывного возраста? Почему хорошие детские фильмы показывают в шесть утра? Что имеется в виду: что они уже встали или что они еще не легли? Где вы видели таких детей? Почему учебники печатают на папиросной бумаге? А потом удивляемся: с чего это они курят! Да с того, что эта бумага только на самокрутки и годится! А почему детские вещи стоят в два раза дороже взрослых? Почему обувь такая дорогая, когда она такая маленькая? Это потому что для детей все нужно делать так же, как для взрослых, только дороже? Да они ведь и так растут все время, болеют все время, всегда сопливые, голодные, разорванные!

— Ужас какой! — прошептал магистр Сандалетов.

— Да если хотите знать, — уже спокойнее сказала оруженоска, — дети — это единственная разновидность хомо-сапиенсов, не зараженных глупостью.

— Вы думаете? — встрепенулся Сандалетов.

— Я знаю, — ответила донья Маня, — я в школе работаю.

Магистр растерянно цокнул копытами и помахал хвостом, как бы отгоняя мысли, заходившие с тыла. Поняв, что в речи оруженоски наметилась передышка, он осторожно спросил:

— Ну а чем же я, собственно, могу помочь детям? Какое я имею к ним отношение?

Донья Маня уже стала ловить ртом второе дыхание, но барон Николай быстро оттолкнул ее вбок и сам стал говорить: рассказал кентавру о Дворце Юных Бюргеров, о таинственной рыбе и о странном поведении доблестного рыцаря Дона Капитона. Кентавр слушал напряженно, вслушивался во что-то помимо слов, а в конце рассказа повернул голову к оруженоске, будто именно от нее ждал еще чего-то важного. Донья Маня поймала этот взгляд и внесла свою весомую лепту.

— Дети, — сказала она, — как никто, любят мыльные пузыри. — А потом и вовсе как бы невзначай добавила: — Кстати, во Дворце была единственная в городе детская студия по выдуванию мыльных пузырей. И больше ее не будет. Вот у вас, я вижу, тут не только растворы в ассортименте, но и всякие разные рамки, лекала для фигурного выдувания, набор «Юный алхимик»… а у детей таких широких возможностей больше не будет. Если мы с вами не вмешаемся, они вынуждены будут выдувать пузыри по старинке — через соломинку, дедовским способом. Разве это нормально? Разве это не произвол?

Последние слова сильно тронули Сандалетова — просто-таки толкнули. Он выпучил глаза, скривил голову на бок, забил копытом и угрожающе засопел.

— Через соломинку… Ну уж нет! Такого я допустить не могу!

Этот аргумент решил дело. Сандалетов кивнул в пространство, будто подтвердил кому-то невидимому то, что решение принято. Потом свесился с балкона и, окидывая взглядом неприятную ему картину анахронезмской жизнедеятельности, спросил:

— Так чем я могу помочь?

— Нам нужно рекомендательное письмо к Дону Капитону, — сказала оруженоска, — иначе нас даже к воротам не подпускают.

— И всего-то? — нахмурился кентавр, раздумывая, нет ли здесь подвоха.

— А чего еще? Остальное мы сами сделаем.

— Мне бы только до него дорваться, — сказал барон Николай, — а там я б ему уже настроил физиономию на соответствующую волну!

Кентавр понял, что подвоха нет.

— Ну, вот что, — сказал он. — Рекомендательное письмо я вам напишу, хоть три. Но надо все это серьезно обмозговать. Похоже, дело это не такое простое, с наскока его не возьмешь. Рассказывайте мне еще раз все по порядку и со всеми подробностями.

Пока рыцарь и оруженоска сбивчиво повторяли всю историю, кентавр жил параллельной жизнью. Оставив в покое свои пузыри, он вынул из-под тюремной койки чемодан с выпускными альбомами, смахнул с него пыль, после чего долго и сосредоточенно листал альбомы.

— По-моему, эта рыба — никакое не чудовище, — заметил он, когда все подробности были исчерпаны рассказчиками. — Обыкновенная биологическая аномалия. Поймите, детки мои: нет чудовищ, — есть природа и чудеса. Чудовище существует только одно: человеческая глупость. Вот самое страшное и самое непобедимое чудовище. Еще ни одному герою не удавалось одержать над ним победу. Все остальные чудовища — лишь жалкие карикатуры на то, что живет рядом с людьми и внутри них. Все эти сухопутные рыбы и гигантские шотландские головастики — ерунда, лягушатник; победить их — раз плюнуть. Только какой в том прок, когда непобедима глупость!

— Вам из тюремной башни виднее, — притворно согласилась донья Маня.

— Да при чем здесь тюремная башня, — обиделся Сандалетов и захлопнул очередной альбом. — Если хотите знать, эта темница — самое светлое место во всей моей биографии.

Рыцарь осуждающе зыркнул на оруженоску. Но кентавр обиду забыл мгновенно: он уже не на шутку заинтересовался делом — сказался двадцатилетний простой.