Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 18

В тот же знаменательный день, но поздно вечером в дверь рыцарского замка позвонили.

— Кто там? — спросил барон Николай.

— Кто, кто! — ответили из-за дверей. — Кентавр в пальто!

На пороге действительно стоял Сандалетов и одет он был действительно в пальто, — другой штатской одежды, видать, для кентавра не нашлось. В руках он держал довольно большой саквояж. Оглядев барона Николая, кентавр спросил:

— Почему это посадили Дона Капитона, а обрили вас? — и, не дожидаясь ответа, протянул оруженоске саквояж: — Осторожнее, здесь мои растворы.

Обтерев копыта, магистр проследовал в гостиную.

— Ну вот, — сказал он, — поскольку я остался без крыши над головой по вашей милости, то я и посмел побеспокоить вас, детки мои, в столь неурочный час. — А потом добавил неуклюже: — Мне больше идти-то не к кому.

— Магистр, вы можете жить здесь сколько угодно, мы завтра же переберемся вот к ней, — сказал рыцарь и пальцем указал на донью Маню.

— И чему мы вас только учили! — огорчился кентавр. — Пальцем на даму показывает, говорит о ней в третьем лице! Придется мне вас, юноша, несколько поднатаскать по правилам хорошего тона.

— Поднатаскайте его, поднатаскайте! — радостно закивала донья Маня. — А то он никак на первый сорт не тянет, а мне перед старушками отчитываться надо…

Магистр не понял, о чем идет речь, но в подробности вдаваться не стал.

— Поздравляю с удачно завершенным подвигом, — протянул он руку барону Николаю.

— Да что вы, — засмущался тот. — Какой-то разговорный подвиг получился. Ни разу мечом не взмахнул, только дважды пролез через дыру в ограде — вот и все подвиги!

— А я ведь говорила тебе, что без доспехов обойдется, — сказала оруженоска.

— Если цивилизация и дальше будет двигаться в эту сторону, — барон Николай нахмурил те места, где раньше у него были брови, — то, глядишь, доспехи вообще вымрут за ненадобностью, а за ними и оружие. А потом — чего доброго — и сами рыцари!

— Ну, что-нибудь из этого обязательно вымрет со временем, — пессимистично сказал магистр Сандалетов. — А что с рыбой?

— Вы хотите есть? — догадалась оруженоска. — Сейчас будет рыба. Представляете, барон Николай решился и на этот подвиг! Просто не знаю теперь, куда и деваться от его подвигов, — и она радостно упрыгала на кухню.

Рыцарь довольно покраснел.

— Я с удовольствием поем, — кивнул кентавр. — В тюрьме я ел, как лошадь… Но я имел в виду другое, я про рыбу Вылиза спрашиваю — какова ее судьба?

— Все в порядке, — сказал барон Николай. — Ее уже отправили в Новый Свет: оформили все таможенные документы и в бочке с надписью «Живая рыба» переправляют через границу. Транзитом пойдет.

— А выпустить ее в залив никому не пришло в голову?

— Действительно… — рыцарь удивленно хмыкнул. — Не пришло…

— О, Боже! — схватился за голову кентавр. — До чего же все-таки глупы люди!

— Ну почему вы обращаете внимание только на глупость! — с кухни закричала оруженоска. — Лучше бы порадовались за нас, подивились бы, как у нас все здорово получилось, а? Разве торжество справедливости в отдельно взятом районном суде не говорит о том, что люди иногда пользуются и умом?

— Да ничего особо умного не произошло, — проворчал кентавр. — Просто глупость искренняя победила глупость замаскированную — вот и все.

— Так, может, именно таким образом и проявляется мудрость жизнеустройства? — увлеченно предположила оруженоска.

Сандалетов пожал плечами.

Донья Маня внесла в комнату сковородку (в кухне-то кентавру не развернуться). Пока устраивались за столом, барон Николай протянул магистру фотографию.

— Возвращаю ваш портрет. Спасибо, если бы не вы, у нас бы ничего не получилось.

— Тем не менее, весь последний раунд вы прекрасно отыграли без меня.

Сандалетов повернул фотографию и перечитал надпись: «Любимому Учителю от любимого ученика на долгую добрую память. Капа Живчук, 8-я группа.»

— Знаете, о чем я давно мечтаю? — расстроено спросил кентавр, убирая карточку в карман. — Не догадаетесь.

— Облегчиться до состояния воздушного шара и воспарить, — предположила оруженоска.

— Нет, это не то. Я имею в виду мечту нутряную, потаенную, из самого дальнего уголка души. Такую мечту, в которой и себе-то не всегда признаешься. Больше всего на свете я, детки, мечтаю совершить какую-нибудь неслыханную, отчаянную глупость. Глупую-глупую, отчаянную-отчаянную!

— Мне бы ваши заботы, магистр, — сказал барон Николай, осторожно закладывая в рот кусочек жареной мойвы. — Я вот уже лет двадцать мечтаю о совершенно противоположном.

Следующий день кентавр, рыцарь и оруженоска провели весьма своеобразно. Кентавр Сандалетов, магистр всех рыцарских наук, носился по улицам Анахронезма, громко стуча копытами о булыжник мощеных улиц и не соблюдая ни одного правила дорожного движения, а на спине его сидели барон Николай и донья Маня. Кентавр ржал и дергался всем телом, как школьник на переменке, периодически он пытался скинуть с себя ездоков, но те упорно хватались за его пальто, друг за друга, за напуганных прохожих, чтобы только — по правилам этой игры — удержаться на кентавре.

— Да здравствует глупость! — кричал магистр, и вторили ему рыцарь с оруженоской: — Да здравствует глупость во веки веков! Да здравствуют дети и кентавры! Да здравствуют оруженоски и рыцари! Да здравствуют Гонзик и Маржинка!

Уже подъезжая вечером к дому, барон Николай, у которого от бесконечного хохотания заболела челюсть, сказал донье Мане:

— Ты видела лица своих старушек, которые яйцом торгуют? Похоже, тебе придется писать объяснительную.

— Ничего, разберемся, — ответила оруженоска.

Дома их ждал неожиданный и не особо приятный сюрприз: в вечерних новостях сообщили, что доблестный рыцарь Дон Капитон скончался в тюремной камере «от приступа сердечности» — именно так было написано в газете.

— Подтяжки лопнули, — не удержался рыцарь от несколько грубого комментария.

Донью Маню почему-то прежде всего взволновала судьба телохранителей.

— Они, выходит, теперь будут — телохоронители? — спросила она.

Потом подумала, что надо и о покойном сказать что-нибудь, но обязательно хорошее: теперь уже нет смысла подходить к нему объективно. И она проговорила неуверенно:

— Какой был… красавец-мужчина!

— Да уж, — нахмурился Сандалетов. — Трудный случай. Пластическая хирургия тут бессильна. Потому что, если душа у тебя с горбинкой, все равно ее скальпелем не выпрямишь. И если совесть у тебя плосковата — силиконом не нарастишь. И глупость не удалишь, как бородавку. И если биография у тебя черная, никакой химией высветлить ее не удастся. Такая красота не только мир не спасет, она и одного человека спасти не может.

— А, значит, мир все-таки нужно спасать? — ухватился барон Николай.

— Значит, красота все-таки разная бывает? — ухватилась и оруженоска.

— Глупости, глупости, — растеряно забубнил магистр.

— Что глупости?

— Все глупости… Я вот чего… Пойду-ка я, друзья мои, обратно, раз место освободилось. Вы уж не обессудьте, — не могу я здесь, тоскливо мне.

Как не отговаривали рыцарь и оруженоска магистра, как не уговаривали остаться, ничего сделать не смогли. Ранним утром кентавр почистил зубы, расчесал гребешком хвост, поблагодарил хозяев за прием и, надев пальто, стал раскланиваться.

— Саквояж не забудьте, — подсказала донья Маня.

— Саквояж передайте детям в мыльнопузырный кружок, — сказал Сандалетов, — это я для них принес. Я думаю, им мои смеси понравятся. И приводите их как-нибудь ко мне, я им покажу Анахронезм с высоты добровольного узника. Ну и сами заходите, не забывайте старого дурака.

Барон Николай и донья Маня пошли проводить недолгого гостя.

За квартал до тюрьмы столкнулись с похоронной процессией. Убогая тюремная лошадка медленно везла телегу с гробом Дона Капитона по пустой утренней улице. Ни телохранителей, ни родственников, ни друзей, ни даже кучера не было, только бежали сбоку несколько любопытных ребятишек, да позади телеги тащился скрючившийся мистер Ёрик. Бубенцы на его башмаках были замотаны черными тряпочками и перевязаны бечевкой. Он рыдал.