Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 14

Барон Николай помедлил, поразмышлял. Потом полез во внутренний карман и достал блеклую черно-белую фотографию, загибающуюся по краям от ветхости.

— Никакая не абстракция, вполне конкретные дети. Ну, вот хотя бы — был такой мальчик, — сказал он, положив фото на стол. — Или, скажете, его не было?

Дон Капитон удивленно посмотрел на фотокарточку. Целую минуту он всматривался. Потом стал встревожено хлопать себя по карманам, видимо, разыскивая то ли очки, то ли валидол, но так ничего и не нашел. И руки его вдруг впервые остались сами по себе, так не за что и не ухватились — беспомощно зависли в воздухе. А вслед за тем лицо его как-то опустилось и стало вдруг совсем некрасивым и немолодым, золотой блеск сменился бронзовым отливом. Что-то стариковское промелькнуло в его глазах.

— А вот этого вам не следовало делать, — чеканно произнес он, нависая над рыцарем всем своим телом, — совсем не следовало вам этого делать.

— Вам тоже много чего делать не следовало, — обиделся рыцарь, — а вы делали и продолжаете делать.

И тут Дон Капитон впервые выпустил себя из жесткой узды — он дернулся, пытаясь схватить фотокарточку, но тут же опомнился и снова дернулся, быстро убрав руку назад. Барон Николай взял фото и от греха подальше засунул себе в карман.

— Мне надо вернуть ее владельцу, — объяснил он. — Это не мое. Это подарок.

— Отдайте это мне! — совсем не своим голосом прошипел Дон Капитон.

Барон Николай посмотрел ему в глаза, и в мозгу его просвистела фраза Сандалетова: «Этот ваш красавчик — и есть настоящее чудовище». Да, не было никаких сомнений — перед рыцарем в облике статного ухоженного мужчины с подрагивающими усиками стояло самое настоящее чудовище — с чудовищно жадными глазами, с чудовищно хищными руками, с чудовищно опустевшей душой. «В чудовище, — мысленно вывел рыцарь, — все должно быть прекрасно, иначе все сразу поймут, что это чудовище.»

— Нет, не могу, — барон Николай встал и медленно попятился, — подарки — не отдарки. Представляю, что вы с ней сделаете, подари я вам эту карточку. Разорвете и бросите в камин.

— Какой камин! — Дон Капитон попытался вернуться к человеческому тону и даже улыбочку изобразил. — Какой камин, — лето на дворе!

— Ну, значит съедите. От вас всего можно ожидать, ваша почерневшая доблесть.

Дон Капитон не двигался с места, а рыцарь все пятился и пятился, пока не наткнулся на стену.

— Я вам другое подарю, — сказал он, нащупывая рукой свой тубус. — Вам понравится. Я всю ночь готовил вам этот подарок, оруженоске своей спать не дал…

Он решительно раскрыл тубус и, к очередному удивлению Дона Капитона, извлек из его половинок большую похожую на конфету хлопушку, разукрашенную по-новогоднему. Направив картонный ствол на Дона Капитона, он зажмурился и не без усилия дернул за веревочку.

Раздался — не выстрел уже, но еще и не взрыв, — взрывчик. Запахло паленым и праздниками, облако конфетти распылилось по залу. Вбежали заинтригованные телохранители, но разглядеть ничего не смогли. Лишь когда конфетти улеглось, и в воздухе остались только самые легкие его кружочки, они увидели, что Дон Капитон с ног до головы увешан непарными варежками и перчатками маленьких детских размеров. В своей неподвижности он был похож на новогоднюю елку, а телохранители стояли вокруг с разведенными руками, будто собирались водить хоровод. Одна вязаная рукавица прилипла к сорочке пострадавшего в области сердца и тихо тлела, другая повисла на челке и медленно съезжала на лоб. Телохранители выжидали: если хозяин уже погиб, им можно было не беспокоиться. Но хозяин был жив: он вдруг зашевелился и, едва заметно покачнувшись, смахнул рукой огонь с прожженных мест. И тогда телохранители, сконфуженно крякнув, бросились к барону Николаю, схватили его за руки и потащили вон из зала.

— Выстрел за вами! — закричал барон Николай, понимая, что может и не успеть членораздельно произнести эту фразу. — Приятного аппетита!

Дон Капитон дождался, пока зал опустел, глянул на прожженную в нескольких местах сорочку, потрогал оплавившиеся края дырок пальцем и огорченно произнес:

— Гадость какая.

До самого вечера Донья Маня ставила рыцарю компрессы на синяки, смазывала бальзамом ссадины. И хотя рыцарь пострадал в неравной потасовке, то есть самым благородным образом, она с ним не церемонилась, а наоборот строго с него спросила:

— Ты почему варежки сразу не выбросил, когда тебе сказано было?

Рыцарь оправдывался: мол, поставил корзину возле двери, а потом другой мусор вынес, а про нее забыл, ну и т.д. В общем, не убедил оруженоску в чистоте своих намерений. Но та, хоть и строга была, все же и пожалеть барона Николая находила возможность, и приятное ему сказать не забывала.

— Какие ж это телохранители! — причитала она ласково. — Такое хорошее тело — испортили! Вот за уши бы их отодрать как следует!

— Ничего, до свадьбы заживет, — успокаивал рыцарь. — И потом, они же не мое тело охраняют, а этого подонка.

— Тогда так бы и назывались: телоохранители, а еще правильнее — телоохранники. А то — телохранители!

В семь часов вечера пришел почтальон с посланием. Оруженоска вскрыла конверт и вслух с выражением прочитала послание от Дона Капитона:

«Досточтимый любитель детских забав и уполномоченный маленьких человечков! Ваш вызов принят. Но хочу заметить, что, будучи человеком цивилизованным и используя все последние достижения гражданских прав и свобод, я жду вас не на поле брани, а в помещении Люмпенского Районного Суда, куда мною переданы материалы по обвинению вашей персоны в покушении на мою личность. Приходите на заседание завтра в полдень и прихватите с собой пару свидетелей, — они вам понадобятся больше, чем секунданты. Не явитесь добром — приведут силой. Рыцарь Старого и Нового света, почетный конкистадор республики, кавалер Ордена Подтяжки, спешившийся всадник Дон Капитон.»

— И все-таки ты его вызвал! — гордо сказала донья Маня, едва сдерживаясь, чтобы не расцеловать своего побитого рыцаря. — Значит так. Свидетелями будем я и Сандалетов. А материалов против Капитона у нас предостаточно.

— Нет, — возразил рыцарь, — и ты, и Сандалетов — лица заинтересованные, толку от вас мало. В этой истории единственный стоящий свидетель — это рыба.

— Но рыба ничего не скажет, — рыбы не говорят!

— Да они и по суше не ходят, — заметил барон Николай. — И по ночам не стонут.

— А вдруг нет никакой рыбы? — усомнилась донья Маня. — Вдруг это не рыба, а газетная утка?

— Посмотрим, проверим, — деловито отнекивался рыцарь. — И вообще, когда народ безмолвствует, самое время заговорить рыбам.

— Я понесу твои удочки, — засуетилась оруженоска.

Но барон Николай остановил ее.

— Ты — оставайся дома и пиши обвинительную речь, иначе мы ничего не успеем. Вспомни все, приклей газетные вырезки. Встретимся утром в суде, дорогая моя оруженоска. Я очень на тебя надеюсь.

— А, значит, я иногда все-таки нужна тебе?

— Не иногда, а всегда и везде. Именно поэтому я и не брал тебя с собой: этот Дон Капитон — это тебе не великан Псевдонимов какой-нибудь.

Барон Николай сам принял душ, сам побрился, попросил оруженоску заклеить ссадины парадным пластырем и сам нашел темные очки. Оруженоска заставила его надеть высокие резиновые ботфорты с шерстяным носком и вязаную шапочку, которую он обычно пододевал под шлем.

— На суд надо идти без очков, — посоветовала она. — Пусть присяжные видят, что с тобой сотворили эти головорезы!

— Нет, — замотал головой рыцарь, — не рыцарское дело — жалобить судей фонарями да фингалами. Обойдемся без подсветки.

Оруженоска ахнула:

— Боже мой! Тебе дали по башке, и ты стал говорить, как настоящий рыцарь!

— Это еще что! — присвистнул барон Николай. — Я еще сейчас действовать начну!

Уже у самых дверей Донья Маня схватилась за рыцарские рукава, как бы не давая ему уйти.

— Ты же не переносишь рыбу! — то ли ужаснулась, то ли восхитилась она.