Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь - Чуковский Корней Иванович - Страница 23

— Рыбка оживела.

— Бабушка меня скипидаром потрила.

— Ты не дадошь, а я взяму.

— Я вам зададу, подождите.

— Нарисовай мне барбоса.

— Спей мне песню о глупом мышонке.

— Котя Ляльку колотил, Ляля громко визгала.

— Когда дети входят в комнату, их наслаждают конфетами.

— Ты чувствуешь, как теплый глаз к твоему уху прижмался?

— Верка плювается.

— Укладила куклу спать.

— Я как только лягну, так и вижу сон.

Любопытно, что большинство изъявительных форм произведено здесь механически от повелительных: лягну от ляг, зажмила от зажми, потрила от потри, принесила от принеси.

— Юрик меня поцелул.

А повелительные столь же прямолинейно производятся от неопределенного: спей, нарисовай, причесай.

— Я искаю револьвер. — Она драется.

Впрочем, дети по инерции могут создать из любой глагольной формы любую глагольную форму.

— Наташа, идем в столовую.

— Не хочу идёмить в столовую.

И вот еще более яркий пример: повелительное наклонение глагола, произведенное от восклицания, не имеющего к глаголам никакого касательства:

— Боже мой! Боже мой! — ужасается бабушка, увидев, как измазался в глине ее четырехлетний Володя.

Володе не нравятся ее причитания.

— Пожалуйста, не божемойкай! — говорит он сердито.

С.Изумрудова сообщила мне такой замечательный разговор двух четырехлетних девиц:

— А я твоего петушка спря-та-ю (очень протяжно).

— А я отыскаю.

— А ты не отыскаешь.

— Ну, тогда я сядаю и заплакаю.

— Ты же пил чай.

— Да не пил я. Я только пивнул капельку.

— Стрелка на часах ходнула разок.

— Он, как больнуло живот!

— Я только немножко откуснул от пирожка.

— Пойдем в этот лес заблуждаться… Да что ты от меня все ухаживаешь?

Деревенской девочке сказали, что мы собираемся в лес; она спросила:

— Всколькером?

Это слово так очаровало меня, что, признаться, в первую минуту я даже подумал: ввести бы его в нашу «взрослую» речь. Нам его давно не хватает. Изволь говорить: «В каком числе человек вы собираетесь в лес?», когда можно коротко и прямо сказать: «Всколькером?»

Здесь ребенок (тоже вполне самостоятельно) подошел к самым истокам народной речи, ибо в народе на Севере бытует форма «сколькеро», которая по аналогии с «пятеро», «шестеро» относится исключительно к одушевленным предметам.[25]

Вообще для ребенка пластичны даже такие слова, форма которых, по убеждению взрослых, не подлежит изменениям. Интересны формы сравнительной степени, образованные от таких слов, как едва, нельзя, звезда, утро, никогда не знавших этой формы.

Воспитательница детского сада сказала, например, об одном из питомцев:

— Бедный мальчик, он едва идет!

— Подумаешь! — ревниво отозвался другой. — Я, может быть, иду еще едвее!

Девочкам дали по белой кувшинке:

Оля. Смотри, у меня как звездочка!

Катя. А у меня еще звездее!

— Вставай, уже утро!

— Я буду ждать, когда станет утрее.

— За это нельзя браться, а за это еще нельзей, да?

Благодаря многократным и единообразным воздействиям речи, которую ребенок с утра до вечера слышит от всех окружающих, в уме у него создаются соответствующие грамматические обобщения; сам того не замечая, он умело и тонко применяет их к каждому данному случаю.

Возьмем хотя бы только что приведенное слово «пивнул». Конечно, ребенок не выдумал этого слова: суффикс ну, означающий мгновенность, однократность, законченность действия, подсказан ребенку взрослыми, от которых он, несомненно, слыхал «чихнул», «хлебнул», «глотнул», «повернул», «заглянул» и т. д. Да и самое слово «пивнул» существует в наших диалектах. Но ребенок его никогда не слыхал, и то обстоятельство, что он в совершенстве постиг сложную экспрессию суффикса ну и так удачно применил свое обобщение к одному из тех слов, которым в обычной «взрослой» речи этот суффикс не свойствен, говорит о самостоятельной конструктивной работе ребенка.

— У меня развязнулся шнурок.

— У мамы коса расплетнулась!

Особенно выразительно звучит у детей суффикс ну в тех глаголах, в которые он не допускается взрослыми. Это видно из такого, например, диалога:

Кира. Мама, Лена кривляется!

Лена. Неправда!

Кира. А кто сейчас кривнулся?

Или вспомним такие слова, как «ихинная», «кавонина», «ктойтина», «сумасошлатая» и т. д.

Хотя они построены по готовым моделям, но самый выбор именно той модели, которая наиболее пригодна для каждого данного случая, никоим образом нельзя свести к механическому подражанию.

VI. АНАЛИЗ ЯЗЫКОВОГО НАСЛЕДИЯ ВЗРОСЛЫХ

К сожалению, у нас все еще не перевелись теоретики, которые продолжают твердить, будто ребенок, как автомат, без раздумья, послушно копирует нашу «взрослую» речь, не внося в нее никакого анализа.

Эта неправда декларируется даже в научных статьях — именно декларируется, потому что доказать ее никак невозможно. Стоит только внимательнее приглядеться к языковому развитию детей, чтобы стало ясно, что подражание у них сочетается с самым пытливым исследованием того материала, который предлагают им взрослые:

— Кочегарка — жена кочегара?

— Судак — это которого судят?

— Начальная школа — это где начальники учатся?

— Раз они пожарные, они должны делать пожар, а тушить пожар должны тушенники!

Какой ребенок уже на четвертом году не приставал к своей матери с такими вопросами, в которых заключается самая строгая и даже придирчивая критика «взрослых» речений:

— Почему сверчок? Он сверкает?

— Почему ручей? Надо бы журчей. Ведь он не ручит, а журчит.

— Почему ты говоришь: тополь? Ведь он же не топает.

— Почему ты говоришь: ногти! Ногти у нас на ногах. А которые на руках — это рукти.

— Почему ты говоришь: рыба клюет? Никакого клюва у ней нет.

— Почему разливательная ложка? Надо бы наливательная.

— Почему перочинный нож? Надо бы оточительный. Никакие перья я им не чиню.

Нет ребенка, который в известный период своего духовного роста не задавал бы подобных вопросов. Названный период его жизни характеризуется самым пристальным вглядыванием в конструкцию каждого слова.

Я, например, знаю очень многих ребят, отвергающих слово «художник», так как они уверены, что, если слово начинается наречием «худо» — значит, это слово ругательное. О.И.Капица рассказывает о пятилетнем мальчике, который говорил про художника, сделавшего иллюстрацию в книжке:

— Он совсем не художник: он очень хорошо нарисовал.

Смастерив какую-то картинку, этот же мальчик воскликнул:

— Посмотрите, какой я хорошник.

Когда же картинка особенно удается ему, он говорит:

— А теперь я прекрасник![26]

О чем бы мы ни говорили с ребенком, мы не должны забывать, что он, жадно впитывая в себя наши слова, требует, чтобы в них была безупречная логика, и не прощает нам ни малейших ее нарушений.

Это очень наглядно показывает такой, например, эпизод.

Мать рассердилась и сказала трехлетнему Ване:

— Ты мне всю душу вымотал!

Вечером пришла соседка. Мать, разговаривая с нею, пожаловалась:

— У меня душа болит.

Ваня, игравший в углу, рассудительно поправил ее:

— Ты сама сказала, что я у тебя всю душу вымотал. Значит, у тебя души нету и болеть нечему.

Ему неведомо, что такое душа, но он по своему трехлетнему опыту знает, что, если что-нибудь выпито, вылито, вымотано, оно перестает существовать, — и говорить, будто оно болит, не годится.

Таких случаев великое множество.

Проезжая в Крыму по степи, я назвал эту степь пустыней. Но моя четырехлетняя спутница указала на кусты:

— Это не пустыня, а кустыня.

Четырехлетний Вадик с удивлением увидел, что взрослые наливают в молочник не молоко, а вино.