Соль - Робертс Адам - Страница 43

Я только вернулся в дипломатический офис забрать записную книжку и поискать там свободную машину. После прогулок по вечерам и встреч с группами людей, которые все как один говорили о войне, мне пришло в голову, что все автомобили могут оказаться занятыми из-за энтузиазма некоторых борцов за справедливость. Снаружи уже стемнело, поэтому в комнате пришлось включить свет.

Послышался всхлип, еще один. Рода Титус, не привыкшая к заточению, пребывала в полубезумном состоянии.

– Техник, – просипела она, – пожалуйста, я взываю к вашему милосердию. Я вас умоляю…

Я ответил: мой голос прозвучал хрипло от долгих дней добровольного молчания:

– Признаюсь, я немного удивлен, что вы все еще здесь, Рода Титус.

При этих словах она заплакала, и слезы текли таким бурным потоком, что вскоре закапали с лица на пол.

– Я ничего не знала о военной акции! – выдохнула женщина, набирая воздух в легкие после каждого слова. – Пожалуйста, поверьте мне! Пожалуйста, поверьте мне!…

А я почти не слушал ее, собирая некоторые вещи, которые хотел взять с собой, подключаясь к базе данных на терминале, но Титус, похоже, восприняла мои действия как показное игнорирование ее беды. Сенарка подошла ближе, красное, в пятнах лицо уткнулось в мое плечо, руки вцепились в рубашку, она повторила свое требование:

– Вы должны мне верить! О, пожалуйста, поверьте мне! Пожалуйста, поверьте мне!…

Это, конечно, еще одна специфическая деталь иерархического общества – необходимость убедить вышестоящего «поверить» тебе, то есть получить подтверждение, что мозг подчиненного работает в соответствии с требованиями системы. На данном примере можно удостовериться, что, в сущности, иерарх стремится властвовать даже над мыслями людей. И те, кто ему подчиняется, привыкли хвастаться открытостью разума, то есть что их помыслы можно легко угадать и, таким образом, доказать чистоту суждений.

Мне действительно хотелось объяснить Роде Титус, насколько чужда алсианину такая концепция (чего это ей так важно знать, верю я или нет?), но время было неподходящее. Вместо этого я еще раз проверил запасы воды и пищи на три месяца, заправил машину и собрался уходить.

Рода Титус начала голосить, как по покойнику – очень неприятный звук: как будто топливо вытекает из трубы. Она упала на колени и схватила меня за ноги. Но как только я сделал шаг к двери, женщина ослабила хватку, и плач сменился рядом коротких всхлипываний.

Уже за дверью в коридоре я услышал ее голос, почти шепот, недоступный уху:

– Как же вы меня ненавидите…

По какой-то причине слова засели в голове. Ненависть. Я одолел только несколько метров по коридору, когда осознал необходимость вернуться. Она оставалась все в той же позе, то есть стояла на коленях на полу.

– Рода Титус, – сказал я, – удивляюсь, как вам в голову могла прийти такая мысль? С чего мне вас ненавидеть? Почему вообще я должен испытывать к вам какие бы то ни было чувства?

Она посмотрела на меня потемневшими, совсем пустыми глазами и только спросила:

– Что?…

– Вы сказали, что я вас ненавижу, но уверяю, это не так. Вы, должно быть, думаете, что у меня есть какая-то эмоциональная связь с вами, что я обязан что-то чувствовать по отношению к вам.

После этих слов мне следовало уйти, но я медлил.

– Если вы не ненавидите меня, то почему же вы не поможете мне? – хриплым голосом произнесла Рода Титус.

Это меня озадачило. Я уселся на один из стульев.

– Я не понимаю. Вы не можете помочь себе сама?

– Конечно, нет! – выпалила женщина, гнев преодолел иерархические установки подчинения и усталость.

– Странно слышать, – заметил я.

Наверное, стоять на коленях на жестком полу было неудобно, потому что сенарка вытащила из-под себя ноги и обхватила их руками. Поза напуганного ребенка.

– Вы издеваетесь надо мной, – заявила она.

– Нисколько.

– Конечно, я не могу помочь себе сама! – воскликнула она, загораясь от жара собственных слов. – Я – женщина, одна посреди вражеского стана… извините, но вы действительно мой враг. Я выглядывала наружу и видела вашу толпу: Алс известен крайним беззаконием, но видеть, как этот клубок анархистов дает выход пещерным инстинктам, убивает и разрушает все на своем пути, кошмарно. Если бы я, – продолжила она, поток слов лился все быстрее и быстрее, – если бы я не спряталась здесь, ваши люди разорвали бы меня на части, затоптали бы до смерти. Естественно, я напугана: а чего же вы еще ожидали?

Здесь она остановилась, будто давая мне время ответить. Я слегка покачал головой:

– Мне действительно трудно понять вас, Рода Титус. Вы говорите о «моих» людях, как если бы я владел ими, каждой женщиной и каждым ребенком на Алсе, как рабами. Вы отвечаете, что испуганы, когда я спрашивал, нуждаетесь ли вы на самом деле в помощи. Из ваших слов можно заключить, что страх и неумение позаботиться о самом себе – одно и то же.

Титус нахмурилась. На ее лице поочередно отражались то гнев, то отчаяние. Потом она снова заплакала.

– Вы монстр, вы просто чудовище, – беспрестанно повторяла женщина.

Я опять попытался достучаться до ее сознания.

– Рода Титус, если вы боитесь людей Алса, зачем вы вообще сюда прилетели? Если вы понимали, что приезд в наше государство поставит вас в такое положение, когда вы не можете о себе позаботиться, зачем согласились на выполнение этой миссии?

Но она не слушала.

Я посидел минут пять, подождал, пока посланница выплакалась, потом еще на всякий случай подождал. Затем сказал самым мягким голосом, который только мог извлечь из своего горла (хотя очень сложно беседовать со странным существом, которое не говорит, чего хочет, а чего не хочет, и только ожидает, что вы прочтете ее мысли и поступите в соответствии с ее совершенно чуждыми для вас представлениями о социальном поведении):

– Может быть, вы все-таки объясните, чего хотите от меня?

Но теперь, вдоволь нарыдавшись, Титус смотрела на меня угрюмо.

– Ничего, спасибо большое. Совсем ничего, спасибо, – повторила она.

– Почему вы благодарите меня ни за что? – заинтересовался я.

Она уставилась на меня, потом снова повесила голову. Я уже испугался, что Рода Титус опять заплачет, но женщина сумела сдержаться и вместо истерики просто сказала: