Обратимость (СИ) - Дьюал Эшли - Страница 39

Ощущаю тепло в своих ладонях, опускаю взгляд вниз и понимаю, что окружающая наши тени лужа впитывается в тело Риты, словно в губку. Расширяю глаза.

- Что за…

Выпрямляюсь. Изучаю свои руки, хмурю лоб и испуганно вскрикиваю, когда шатенка резко приподнимается. Она стискивает в пальцах дырявую рубашку, осматривается, тяжело дышит и, кажется, совсем не понимает, что происходит. Ее подбородок трясется. Шея измазана кровью. Шатенка хрипит:

- Болит.

Растеряно вскидываю брови:

- Что болит?

Она не отвечает. Касается рукой между ребер и горбится. И я не могу на это смотреть, просто подаюсь вперед и крепко обнимаю девушку за талию. Кладу подбородок на ее тонкое плечо.

- Что с тобой?

- Ничего.

Но со мной много чего. И это «чего» кипит внутри, горит и воспламеняется. Я вдруг понимаю, что спасла Риту лишь потому, что поверила в нас. Поверила в свои чувства, в ее искренность. Сашу излечить было просто: любить его меня воспитывали с трех лет. А вот шатенку. Жаль, что мне пришлось пройти через такой кошмар, дабы осознать, насколько сильно важна ее жизнь. И, тем не менее, я благодарна. Ничто так не заставляет ценить вещи, как близость их утраты.

Мы больше не возвращаемся домой. Пересекаем чужие кварталы, разглядываем чужие улицы, едем по темноте и молчим. Не знаю, чего ждут Рувер, Рита или Саша. Мне просто страшно. Как всегда. Я смотрю в окно и не могу избавиться от тяжелого, ноющего чувства в груди, ведь я убила стольких людей. Убила. Что это значит? Что это изменит, а, главное, насколько сильно?

- Женщина, которая держала меня в плену, говорила о маме, - потираю нос и перевожу взгляд на Риту. Шатенка даже не двигается. Не подает вида, что ей не по себе, что ей страшно, или хотя бы некомфортно. В конце концов, она просто была на грани смерти. Что в этом такого?

- И?

- И она сказала, Мелли Флер была чудовищем.

- Так и сказала?

- Прости, дословно не получится.

- Аня. Эта женщина пытала тебя, хотела обескровить, - Рита, наконец, оборачивается, и в ее взгляде я замечаю растерянность, - неужели ты собираешься поверить всему, что наплел ее язык?

- Видалина была убедительна.

- Видалина?

Я вдруг понимаю, что шатенка не подозревает о родственных узах, связывающих наши семьи. Даже не хочу думать о том, как бы тактичнее преподнести данную информацию. Пару раз глубоко вздыхаю и выпаливаю:

- Видалина – наша крестная.

- Что?

Машину ведет вправо. Резко перевожу взгляд на Рувера и собираюсь заорать во все горло, ведь умереть на дороге, после недавно произошедших событий – до невозможного глупо, но парень выравнивает нос автомобиля.

- Еще раз, - требует шатенка, - что ты сказала?

- Наш отец предал клан Аспид. Сбился с пути. Полюбил Амелию и таким образом нарушил закон. Так что, - прочищаю горло, - кажется, изначально, наш папа был венатором. Как и его родная сестра.

- Тебе солгали.

- Не думаю. Видалина – сумасшедшая, но она не стала бы мне врать.

Саша крепко сжимает мою руку. Он молчит, сливается с темнотой, и, кажется, отсутствует, витает высоко в облаках. Однако стоит мне только об этом думать, как тут же его пальцы стискивают мою ладонь. Я улыбаюсь: брат рядом. И нас теперь вряд ли что-то сможет разлучить. Опускаю взгляд и изучаю закрытые глаза Никки. Она так и не пришла в себя. Изредка дергается, будто отбивается от ночных кошмаров. Ох, как же мне хочется с ней поговорить! И как же сводит желудок, едва я себе это представляю. Мы теперь совсем другие. Как я посмотрю в ее глаза? Как начну разговор, если знаю, что убила человека, которого она любила.

Мы приезжаем к высокому девятиэтажному зданию. Я его помню в похожем вечернем одеянии. Рувер паркуется. Собирается заглушить двигатель, как вдруг Рита внезапно распахивает дверцу и вырывается наружу. Плетется к дому. Я хочу спросить: что случилось, но не успеваю. Даже не обернувшись, шатенка исчезает за металлической дверью подъезда и оставляет нас в полном недоумении.

- Что произошло? – я перевожу взгляд на Рувера. – Не понимаю. Немного поздновато для подобной реакции. Как считаешь?

- Я поговорю с ней. – Отрезает он. – Каждый переносит страх по-своему.

Страх. Значит, Рите все-таки страшно.

Мы выходим из салона. Рувер вновь подхватывает на руки Никку, поддерживает дверь для Саши, потому что тот выглядит слабеньким и горбится. Может, я вылечила не все его раны? Протираю руками лицо как раз в тот момент, когда брат поворачивается спиной к «немецкой речке». Он обходит машину, находит меня, и, не позволив мне вымолвить и слова, прижимает к себе. Крепко.

- Ты чего?

Саша не отвечает. Сильнее стискивает мою талию, дрожащей рукой поддерживает макушку и горбится, будто избитый, растерянный мальчишка. Я сначала ничего не понимаю, но затем вдруг слышу:

- Я просто смотрел, - хрипит он, - просто смотрел на то, как ты рискуешь своей жизнью и ничего не мог сделать.

- Саша. - Закрываю глаза и касаюсь щекой ее трясущейся груди. – Перестань. Не надо.

До меня вдруг доходит, что я, действительно, затянула не все раны. Душевные порезы, куда опаснее физической боли. Остановить кровотечение снаружи, но не суметь унять его внутри – и смысл тогда в нашей силе, если она не способна избавлять от, порой, самого ужасного: от воспоминаний. Абсурдный вопрос, конечно. Я бы предпочла видеть перед собой живого брата, пусть и с ноющим терзанием где-то в груди. Но вот что предпочел бы он – это уже повод для дискуссии. Открываю глаза и замечаю Рувера. Он смотрит на нас, сжимая в руках тело Никки, и не шевелится, будто размышляет: смог бы он так же крепко обнимать своего брата, будь тот жив. И я киваю. Не знаю, зачем. То ли отвечаю на мысленный вопрос: да, конечно, смог бы. То ли просто благодарю его за то, что он здесь, рядом, стоит и молчит, выражая своим взглядом куда больше, чем он сумел бы выразить своими словами. Но Рувер никак не отвечает мне. Он просто разворачивается и уходит, и у меня внутри все вспыхивает, и я непроизвольно вновь зажмуриваюсь. И я понятия не имею, почему вдруг становится так грустно.

Как бы то ни было, через пару минут Саша приходит в себя. Мне тоже приходится взять под контроль мысли. Я еще раз приобнимаю брата, говорю, что не зачем волноваться, и пусть сама в этом не верю, но упорно лгу. Жить в иллюзиях проще, а главное – полезнее. Смысл нагнетать панику, когда нет времени даже на сомнения. Мы поднимаемся на третий этаж. Дверь в седьмую квартиру открыта, однако внутри тихо. Разуваемся. Я прохожу в зал и на диване вижу Никку. Она все так же спит.

- Где остальные? – Саша небрежно шмыгает носом. – Они же поднялись раньше нас.

- Не знаю. – В квартире тепло. Даже как-то уютно. Повсюду маленькая, коричневая, бордовая мебель, книжки, фигурки неизвестных мне существ: что-то из мифов древней Греции. И я вспоминаю, как впервые очутилась в этом доме, когда венаторы похитили отца и подстрелили мой бок. Встряхиваю головой. – Может, поставишь чайник, как думаешь? – Невольно усмехаюсь. – Это абсурдно, но я очень сильно хочу есть.

- Что же в этом абсурдного? – закатывая рукава, нервничает брат. – Тебя пытали, вот и аппетит разыгрался. Вполне нормально реакция.

Закатываю глаза. Вряд ли сейчас хочется шутить, но смех продлевает жизнь, и, черт подери, я с удовольствием ухвачусь за эту примету. Осматриваю свою грязную одежду и стягиваю через верх толстовку. Теперь я в одной майке, но она хотя бы не пропитана насквозь кровью, что радует. Иду по коридору, закручиваю непослушные волосы в пучок и вздыхаю. Мне бы найти Риту, взять у нее парочку чистых вещей. В конце концов, даже после ванны от меня будет жутко вонять. Наверно, об это не стоит думать. Однако я все-таки человек, и даже возможность смерти не заставит меня разить так же мерзко, как один мой одноклассник в школе. Помнится, как раз-таки по этой причине с ним никто не общался. И я, конечно, понимаю, что заводить сейчас новых друзей не самое лучше время, но, тем не менее. Слышу за одной из дверей голоса. Приближаюсь и вижу шатенку. Она ходит из стороны в стороны и разгневанно взмахивает в воздухе руками. Позже я понимаю, что Рувер кидает в нее какие-то вещи, а она с рычанием и злостью их замораживает. Это такое развлечение?