Золотой ключ. Том 2 - Роберсон Дженнифер - Страница 7

Глава 35

К вящему изумлению Дионисо, принцесса Мечелла приказала написать ее портрет в подвенечном наряде и соответственно оставить рядом место для Арриго.

— Все равно ведь эту картину придется писать, — сказала она. — И чем быстрее она будет закончена, тем быстрее мы сможем поехать домой в Мейа-Суэрту.

Одно то, что она им командовала, было уже само по себе поразительно (им, иллюстратором Грихальва, можно даже сказать — тем самым иллюстратором Грихальва), но у нее было свое мнение по поводу каждой детали. Какие цветы надо использовать и какое они имеют символическое значение, как она хочет стоять, как держать голову и руки, каким должен быть фон и даже время суток. Очевидно, она обдумывала это уже не один год. Под ее невинной внешностью скрывалась сталь. Дионисо грациозно поклонился, пряча усмешку. Арриго будет потрясен.

"Повеселюсь я в следующей жизни, — сказал себе Дионисо, — когда стану Верховным иллюстратором при Великой герцогине Мечелле”.

В своем белоснежном свадебном уборе Мечелла была великолепна с головы до пят, от алмазной диадемы до расшитых жемчугом туфель. Мили прозрачного белого шелка ниспадали с ее талии к изящным ножкам, словно лепестки розы, и каждый лепесток украшало тончайшее кружево. Невесомый наряд поддерживала накрахмаленная нижняя юбка. Лиф был выполнен в форме розового бутона: туго скрученные у талии слои шелка поднимались лепестками кверху, чтобы прикрыть на удивление чувственную грудь и закончиться на плечах маленькими рукавчиками, украшенными свисающими слезками жемчужин. На том месте, где лепестки, расходясь, приоткрывали грудь, были вышиты золотом переплетенные инициалы А и М.

Платье она тоже придумывала не один год.

Иллюстратор, в течение трех веков наблюдавший за аристократией шести стран, был ошеломлен, увидев эту высокую золотоволосую красавицу принцессу в подвенечном наряде. Когда он склонился перед ней, это было искреннее смирение художника в присутствии красоты, которую ему посчастливилось увидеть и перенести на холст.

Долгие часы, понадобившиеся на то, чтобы набросать, а затем отделать ее портрет, послужили ему наградой за нескончаемые дни, проведенные с принцессой Пермиллой.

Та начала капризничать сразу же, как только речь зашла о выборе места и позы для портрета. Все ее предложения были просто кошмарны. В одеждах Принцессы Гхийаса, на фоне открытого окна, за которым до самого горизонта простирались цветущие сады, она смахивала на экскурсовода. В одежде Покровительницы Университета, рассевшейся в своем салоне вместе с тремя противными тявкающими собачонками среди благочестивых книг и святых икон, она напоминала одновременно ученую монахиню и содержательницу собачьего питомника. Сидя около разукрашенного фонтана в красочном наряде, который принцесса считала гхийасским национальным костюмом (вместо льна и шерсти были использованы шелк и атлас), она казалась высохшим растением в цветочном горшке, которое обеспокоенный садовник отставил в сторону для полива.

После долгих усилий — ему пришлось применить все свои дипломатические способности — ее удалось убедить, что любые декорации поблекнут в ее присутствии, что никакая поза не передаст ее врожденной грации и никакой костюм не сможет символизировать ее многосторонний ум. Он уговорил ее надеть простое белое платье, поставил около гладкой белой стены и сделал ей небольшой, но богатый подарок — очень редкие, очень древние голубые тза'абские стеклянные бусы. Сережки, ожерелье, заколки и браслеты причитались Мечелле. Он сообщил это старой Черносливине, прибавив, что как бы дорого ему ни обошелся этот поступок, но художник просто не в состоянии видеть, как лазурные глубины этих маленьких хрустальных миров сверкают на шее какой-нибудь другой женщины, не обладающей той глубокой натурой, которую он разглядел в Пермиллиных глазах.

— Эта драгоценность и вы, принцесса, лишь подчеркиваете достоинства друг друга. Ничто Другое просто не может быть изображено на вашем портрете.

Она проглотила наживку вместе с крючком. Набросок потребовал получаса. Пермилла удалилась в свои апартаменты, воображая о себе еще больше, чем обычно.

Теперь настал черед наследного принца.

Тут выбор был двоякий: “Наследный принц и его конь” или “Конь и наследный принц”. Появился юный Энрей, и Дионисо был потрясен размерами его жеребца. Принц испытывал трепет перед художником, когда тот делал набросок, но еще большее впечатление на него произвело то, что Дионисо уже через пятнадцать минут позирования освободил его, дав возможность пустить огромного коня в галоп. Глядя, как они скачут, Дионисо гадал не о том, сломает ли наследный принц свою царственную шею, а о том, как скоро это может произойти.

Остался только сам король, а поскольку во все время его царствования в Ауте-Гхийасе не было иллюстратора, то не было и официального портрета Энрея II со всеми регалиями. Рисовать подобное было для Дионисо привычным занятием, за свою жизнь он изобразил уже столько королей с их тронами, коронами, скипетрами и мантиями, что мог делать это даже во сне. Уже к середине дня он закончил работу и поставил свою подпись, Дионисо Грихальва, в углу картины.

Чудо из чудес — Арриго приехал уже на следующий день, опоздав всего на две недели, и попал как раз вовремя, чтобы пожинать плоды усилий Дионисо. Королевская семья встретила его тепло и благожелательно. Мечелла, конечно же, не принимала участия в церемонии приветствия. Их с Арриго первая встреча — уже как обрученных мужа и жены — произойдет завтра утром, при стечении всего двора. Но поздно вечером, когда Дионисо вышел проветриться и выбросить из головы мысли о принцессе Черносливине, он стал свидетелем романтического свидания в залитом лунным светом королевском саду.

Золотую головку Мечеллы невозможно было не узнать. Арриго легко угадывался по блеску золотых шнуров шагаррского мундира. Подбежав к жениху, принцесса с трудом удержалась, чтобы не броситься в его объятия. Он лишь холодно поклонился. Они смущенно обменялись несколькими фразами, которых Дионисо не расслышал. На мгновение повисла напряженная тишина, затем Арриго взял Мечеллу под руку. Застенчивые, как юные влюбленные, они ушли куда-то за живую изгородь и пропали из виду.

А как же Тасия?

— Иллюстратор, — окликнул его кто-то дрожащим голосом. Дионисо обернулся и в серебряном свете заходящей луны увидел старую служанку, протягивавшую к нему загрубевшие от работы руки. Медленно, на общем языке, как будто не веря, что человек из Тайра-Вирте способен понять гхийаску, она произнесла:

— Умоляю тебя, иллюстратор, скажи мне, что он будет ей хорошим мужем!

— Ну конечно же, будет… — начал было Дионисо. Она отчаянно затрясла головой.

— Нет! Ответь мне не как человек на службе у принца, а как мужчина, знающий другого мужчину и понимающий женщин вашей страны. Ослабит ли эта Грихальва свою хватку? Будет ли у моей девочки хоть один шанс, что он полюбит ее?

Дионисо был растроган такой преданностью.

— Я думаю, будет, — ответил он, насколько мог, честно. — Дон Арриго готов иметь семью и детей. Он сознает свой долг, а она — прекраснейшее олицетворение этого долга. Стоит только взглянуть на вашу принцессу. Она редкая красавица, молодая, очаровательная — средоточие всех мыслимых совершенств. А той женщине, Грихальва, почти сорок, она в матери годится ее высочеству!

Служанку это явно не успокоило.

— Присмотри за ней, — настаивала она. — Ты нарисовал ее с редким пониманием, ты, должно быть, заглянул ей в душу. Давай ей советы, предостерегай ее. Она слишком молода для борьбы с женщинами Грихальва.

— Ты и сама будешь там и сможешь ее предостеречь.

— Нет, — слезы ручьями потекли по морщинистым щекам, — мне запрещено.

— Кем, принцессой Чер… Пермиллой? — поправился он и, когда она кивнула, подтверждая его догадку, продолжал, потрясенный:

— Неужели бедная девочка не возьмет с собой никого из близких ей людей?

По существующей давней традиции невесты будущих Великих герцогов венчались у себя на родине, и до границы их сопровождал почетный эскорт. Когда граница оставалась позади, охрану молодых супругов возлагали на солдат и офицеров Тайра-Вирте. Но невеста всегда брала с собой в новый дом собственных горничных, слуг и других необходимых ей людей.