Золотой ключ. Том 2 - Роберсон Дженнифер - Страница 51

— Ты шутишь, Севи, — выдохнула она. — Кабрал не мог иметь в виду…

— Оба вы знаете теперь о магии. Рассказав тебе об этом, я нарушил все клятвы, какие только может нарушить иллюстратор. Неужели тебе не приходило в голову, что это можно сделать?

Лейла так неистово затрясла головой, что выпали все шпильки, и волосы рассыпались у нее по плечам.

— Ни у кого не может быть столько силы!

— У меня есть, — невесело сообщил Северин.

— Но, Севи…

— Пока я жив, в этой картине есть моя сила. — Он кивнул в сторону мольберта с почти законченным “Завещанием” Лиссины. — Мне двадцать пять лет. Лиссине — семьдесят один. Она…

Он остановился, увидев круглые от удивления глаза Лейлы.

— Ты не знала, что она такая старая? Такова ирония жизни Грихальва. Наши женщины выглядят моложе своих лет и зачастую живут до девяноста, а иллюстраторы становятся глубокими стариками уже в сорок и умирают, не дожив до пятидесяти. Лиссина ничего не знает о магии и, по твоим словам, не проявляет интереса даже к самым элементарным объяснениям.

— Мне показалось, ее это испугало. Она сказала, что не хочет этого знать.

Северин пожал плечами.

— Как раз такое отношение и поощряют Вьехос Фратос. Не все наделены твоим всепоглощающим любопытством. Так вот, я имею все шансы пережить Лиссину. Тогда магия картины будет полной, и никто не сможет противиться ее влиянию. Но лингва оскурра, тайная речь, то есть эти руны по краям картины, усилят магию даже в том случае, если я умру раньше. Что, разумеется, возможно. И такой силой обладает любой иллюстратор, Лейла.

Девушка вскочила на ноги и, дрожа, отошла к окну. Северину очень хотелось написать ее такой: черные волосы разметались по плечам, сильное тело просвечивает на солнце сквозь тонкий шелк желтого платья.

Она заговорила, и в ее голосе слышались слезы.

— Не говори мне о смерти, Севи. Я не могу этого вынести. И не говори о том, что можно нарисовать для Тасии что-нибудь ужасное. Это просто отвратительно. Никто не должен обладать такой силой!

— Никто больше и не будет говорить об этом, — уверил девушку Северин. — Кабрал, может, и захочет, и не мне его за это осуждать. Но Кабрал может хотеть сколько угодно — самому ему этого не сделать, он же не иллюстратор.

— Ты тоже не сможешь, — прошептала Лейла. — Даже если ненавидишь Тасию так же сильно, как мы, ты все равно никогда…

Северин не понял, сказала она так, потому что верила в свои слова, или потому, что хотела услышать от него подтверждение. Поэтому на всякий случай он сказал:

— У меня бы получилось великолепно, но я никогда не смогу этого сделать.

— Я знаю. А как же Рафейо? Северин покачал головой.

— Есть причины, по которым он никогда…

— Что может помешать ему сделать с Мечеллой все, что он захочет, когда он узнает о силе, которой обладает как иллюстратор?

Северин мгновение поколебался, но решил, что хуже все равно не будет.

— Есть еще одна вещь, о которой иллюстраторам говорить запрещено. Пожалуйста, не рассказывай об этом своему брату.

И он рассказал ей о самой сокровенной тайне Грихальва: о Пейнтраддо Чиеве — пропитанном кровью и магией автопортрете, который в качестве выпускной работы должен нарисовать каждый иллюстратор. Лейла внимала Северину с благоговейным ужасом, и, по мере того как до нее доходил смысл сказанного, на лице ее появлялось такое выражение, что у него кровь стыла в жилах.

— Рафейо не будет знать, что именно он рисует, пока работа не будет закончена, — сказал Северин. — Никто из нас не знал. Демонстрация силы этого портрета весьма убедительна. Всеми магическими картинами ведают Вьехос Фратос… — ..или Верховный иллюстратор, которым Рафейо скоро станет.

— Даже Меквель отвечает перед Фратос, как и все Верховные иллюстраторы. Если Рафейо что-нибудь натворит, Фратос заметят это по проявлению магии и накажут его в соответствии с тяжестью проступка.

Лейла немного расслабилась.

— Тогда Мечелла в безопасности. Сейчас Рафейо еще ничего не знает, а когда узнает, уже будет написан его Пейнтраддо Чиева, и под угрозой наказания он не посмеет причинить ей зло.

— Даже если он лишен морали, а, по-моему, так оно и есть, одного этого страха будет достаточно.

Он с содроганием отбросил воспоминания о той страшной боли, которую ему причинили булавки, вонзаемые в нарисованное плечо.

— Поверь мне, это производит впечатление. Лейла ударила по столу сжатым кулачком.

— Как жаль, что я не забеременела от него!

Северин был так потрясен, что у него перехватило дыхание. Но мысли почему-то не исчезли. Конечно, он знал, что Лейлу призывали для участия в конфирматтио. Не мог он этого не знать.

Конечно, Рафейо прошел испытание. Просто никогда раньше Северину в голову не приходило сопоставить даты. А может, и приходило, но он сумел забыть.

Рафейо спал рядом с Лейлой. Он предавался с ней любви. Впрочем, нет, сказал себе Северин, Рафейо лишь использовал ее тело, чтобы доказать свои магические способности, и даже не заметил гораздо более сильной магии ее души.

— Не забеременела? — Он вымученно улыбнулся. — Ты хотела бы носить внука Тасии? Лейла содрогнулась.

— Матра, какая гадость! Надо было просто придушить мерзавца, когда у меня была такая возможность, — и покончить с этим!

— Это мысль, — согласился он.

Коссимио издал герцогский указ: Мечелла не поедет в Эллеон без его на то специального разрешения. Ей осталось лишь склонить голову и повиноваться.

Когда официальные свидетели — Великая герцогиня Гизелла и Верховный иллюстратор Меквель — покинули столовую Корассона, Коссимио сказал:

— Прости меня за строгость, гаттина. Но теперь я тебя знаю. Все что угодно, кроме прямого приказа, ты сумеешь обойти. Я могу только позавидовать такому упорству, но дай мне позаботиться о твоей безопасности, каррида.

— Как мило с вашей стороны беспокоиться обо мне. Может быть, мы сможем поехать весной.

От его гулкого смеха задрожала хрустальная посуда.

— Если вы не поедете, в Эллеоне вспыхнет мятеж! Я же говорил, что в Тайра-Вирте тебя полюбят, как только первый раз тебя увидел, так сразу и сказал. Мы бы все без тебя пропали. И я, и Зелла, и дети, и Арриго — кстати, я говорил, что получил от него письмо? Он приезжает через несколько дней.

— Правда? Мне он этого не говорил.

— Эйха, наверно, я испортил сюрприз. Такой уж у вас Великий герцог — не умеет хранить чужих секретов! Но ты ведь притворишься удивленной, правда, гаттина?

Мечелла улыбнулась — противостоять Коссимио было просто невозможно. Гизелла, судя по всему, тоже так считала — этим летом в Корассоне они вели себя как юные любовники.

После приятного утра, проведенного в саду, где Грихальва рисовали все, что им нравилось, а до'Веррада не утруждали себя ничем более серьезным, чем чтение романов, все вернулись в дом — отдохнуть во время полуденного зноя. Отонна вошла в спальню Мечеллы, размахивая только что полученным письмом, — Тут моя сестра такое пишет! Но все это правда, от первого до последнего слова. Эта женщина со своим мужем, его детьми и этим засранцем Рафейо едут в замок Альва. И дон Арриго собирается привезти их сюда! В Корассон!

Мечелле просто дурно стало от этого известия. Она зарылась лицом в прохладную подушку и прошептала:

— Не может быть. Он не мог так поступить!

Какой же она была идиоткой! Он инстинктивно защитил ее от опасности. Они провели вместе несколько счастливых дней и ночей — особенно ночей! — по дороге в Мейа-Суэрту. Как он сожалел, что должен ненадолго остаться в Палассо! Он обещал ей, что очень скоро приедет к ним в Корассон — присылал одно обещание за другим, и так целое лето! Но скоро уже уберут пшеницу, а он все еще не приехал. Ложь, все его слова были ложью.

Арриго действительно жил в выдуманном мире.

Когда-то давно Гизелла советовала оставить эту женщину при дворе. Но Тасия — не Лиссина. Лиссия предлагала на выбор несколько вариантов поведения, и Мечелла инстинктивно выбрала тот путь, по которому ей следует идти всю жизнь.