Я был адъютантом Гитлера - фон Белов Николаус - Страница 81

Гитлер был мало заинтересован в том, чтобы таскать для итальянцев в Северной Африке каштаны из огня. Но он дал Муссолини свое обещание и полагал, что германское соединение повысит там боевой уровень итальянских войск. При этом фюрер был вынужден заявить ОКХ: нападение на Россию наверняка придется отложить на несколько недель. Однако на это крайне безрадостное перенесение старта командование сухопутных войск особого внимания не обратило. Это меня удивило: ведь поход на Россию – ядро военных действий в нынешнем году – рассчитан минимум на пять месяцев. Итак, сейчас, в конце января 1941 г., совершенно игнорируется тот факт, что в текущем году он завершен быть не сможет.

Однажды вечером в Имперской канцелярии я заговорил на сей счет с Гитлером и констатировал, что он оценивал этот сдвиг по времени точно так же. В оправдание этого шага фюрер ответил: за лето вермахту удастся настолько вывести русских из строя, что в 1942 г. для победы над Россией потребуется всего лишь краткосрочная целенаправленная кампания. Я лично от этого решения счастливым себя никак не ощутил и сказал фюреру, что представить себе такое не могу. После данного разговора у меня появилось чувство, что события в Средиземном море развиваются отнюдь не по плану Гитлера, но по отношению к Италии иначе он действовать не мог.

27 января мы поездом отправились в Мюнхен. Во второй половине дня все шло по обычной программе. Фюрер посетил фрау Троост и профессора Гизлера и в их мастерской долго распространялся насчет своих самых последних планов перестройки и новой застройки города. В полночь мы выехали в Берлин, куда прибыли в первой половине 28 января. На следующий день Гитлер получил ошеломляющую весть о смерти имперского министра юстиции – д-ра Гюртнера{215}. Хотя фюрер и был об этом юристе не слишком высокого мнения, но выказывал ему свое уважение и признательность, а потому в последующие дни не раз говорил о заслугах покойного.

Оперативный план против России

3 февраля 1941 г. Гитлер провел длительное, продолжавшееся несколько часов совещание с Браухичем, Гальдером, Хойзингером{216}, Кейтелем и Йодлем, к которым потом подключился Ешонннек. Генерал-полковник Гальдер оценил силы русских так: 121 стрелковая дивизия, 25 кавалерийских дивизий и 31 мотомеханизированная бригада – всего примерно 180 соединений. У немецкой же стороны имеются: 104 пехотных дивизии, 20 танковых дивизий, 13 моторизованных и 1 кавалерийская дивизия и к тому же несколько румынских дивизий. Танков у русских насчитывается в целом примерно 10000 против около 3500 немецких. При этом начальник генштаба отметил, что необходимо делать ставку на момент внезапности. Артиллерия русских количественно сильна, но ее материальная часть – преимущественно устарелая. Сосредоточение и развертывание наших войск запланированы в составе трех групп армий и четырех танковых групп с одновременным занятием всей линии фронта.

Гитлер в общем и целом с этим планированием согласился, но повторил свои соображения о ходе операций. После первых сражений, в которых будут разбиты русские пограничные части, важно, выйдя на линию Псков-Смоленск – Киев, усилить северные и южные группы армий и в первую очередь овладеть Прибалтикой, включая также Ленинград, а на юге – достигнуть района Ростова. Центральная группа армий в надлежащем случае должна вести свое наступление на Москву только начиная с 1942 г. Гитлер прежде всего подчеркнул главную цель 1941 года – захват всего прибалтийского пространства и города Ленинграда. Эту цель сухопутные войска должны постоянно иметь в виду, чтобы заставить русских отдать Балтийское море. Далее фюрер говорил об отдельных проблемах, важных для начала нападения, а также касавшихся снабжения войск.

Важным пунктом для Гитлера являлась ситуация в воздухе. С немецкой стороны предполагалось, что русские располагают авиационными соединениями с самолетами большой дальности полета. Поэтому Гитлер подчеркивал важность защиты от налетов авиации и противовоздушной обороны.

Он одобрил также оперативные планы люфтваффе в рамках похода на Восток. В первые же три дня германские военно-воздушные силы должны уничтожить русские авиационные части, чтобы обеспечить танковым войскам быстрое продвижение вперед.

В ходе этого длинного и основательного обсуждения вопросов завоевания невероятно огромного пространства мне показалось, что это почти невозможно и поставленных целей вряд ли удастся когда-либо достигнуть. Но хотя перед Французской кампанией Браухич и Гальдер по различным поводам выражали свои опасения, показывая, что они полностью против этой войны, указания Гитлера по ведению войны с Россией они восприняли без единого слова сомнения или сопротивления. Мне даже пришла в голову мысль, что, целиком и полностью осознав неосуществимость этих операций, они не приняли против них решительно ничего, очевидно, желая тем самым дать фюреру возможность самому загнать себя в гибельную западню. Конечно, в ту пору такие мысли совершенно выходили из ряда вон, но их возникновению способствовали и необъятные русские просторы. А к этому весной 1941 г. добавились военные действия в Северной Африке в контакте с весьма сомнительным союзником. Мне казалось, что дело начинало принимать слишком рискованный оборот и вступило в опасную стадию.

Перед Балканской кампанией

Вечером 6 февраля Гитлер снова выехал в Мюнхен, а 7-го – опять отправился в «Бергхоф» и с некоторыми перерывами оставался на Оберзальцберге до середины марта. Февраль в горах был месяцем очень приятным, служебная нагрузка – невелика. Подготовка к «Барбароссе» и вступлению в Грецию велась по плану. Воздушная война, отчасти ввиду крайне плохой погоды, шла на убыль. А в целом то, что мы находимся в войне, почти не замечалось. Фюрер принял югославских государственных деятелей – премьер-министра Цветковича и его министра иностранных дел Марковича для подробной продолжительной беседы. Он хотел уговорить их вступить в пакт Трех держав. Разговор был открытым и непринужденным, но вопрос о вступлении так и повис в воздухе.

24 февраля Гитлер поехал в Мюнхен, чтобы во второй половине дня произнести в праздничном зале «Хофбройхауза» речь по случаю дня основания партии. Он особенно подчеркнул в ней свою дружбу с Муссолини: «Наши противники все еще не понимают, что если я однажды назвал человека моим другом, то буду стоять за этого человека всеми силами и своим отношением к нему торговать не стану». Далее фюрер говорил о свершениях германского вермахта и немецкого народа, не оставляя никакого сомнения в своем убеждении, что «наша борьба, как была благословлена Провидением до сих пор, так и останется такой впредь».

Вечером 28-го мы поездом выехали в Вену – Гитлер хотел 1 марта принять участие в приеме Болгарии в Тройственный пакт. Этот торжественный акт состоялся во дворце Бельведер в присутствии болгарского премьер-министра Филова, графа Чиано, посла Осимы и Риббентропа. В заключение церемонии фюрер дал в Бельведере завтрак. А в то же самое время немецкие саперы работали на Дунае, возводя три больших моста для сосредоточения германских войск против Греции. По этим мостам чуть позже вермахт маршем вступит на болгарскую территорию, что сознательно замышлялось Гитлером как мера против России. Ведь Молотов во время своего визита в Берлин в ноябре 1940 г. высказал большой интерес России к Болгарии. Фюрер тогда ему ответа не дал. Теперь он этот ответ получил.

Вторую половину дня в Вене Гитлер использовал для подробного разговора с Чиано. Ему важно было сообщить итальянскому министру иностранных дел свою ясную позицию относительно предстоящей борьбы с Грецией. Вечер фюрер провел с гауляйтером Бальдуром фон Ширахом и его женой – он очень ценил обоих. (Фрау фон Ширах он знал еще маленькой девочкой, познакомившись с ней в доме ее отца – своего придворного фотографа Генриха Гофмана). Следующим утром наш поезд в 6 часов 45 минут сделал полуторачасовую стоянку в Линце. Гитлер охотно воспользовался этой оказией, чтобы осмотреть отдельные кварталы города, пока его вновь не захватил водоворот дня. Этим утром он обсуждал постройку на Дунае «Моста нибелунгов».