Золотой ключ. Том 1 - Эллиот Кейт - Страница 3

ГАЛИЕРРА 943

Сарио Грихальва тотчас понял, что с ней происходит. Догадался, куда ее занесло, хоть она и оставалась рядом с ним физически. Ему был знаком и этот неподвижный, невидящий взор, и окаменевшие черты лица. Выражение обреченности… Он знал это по собственным ощущениям. Да и как не знать, ведь он тоже из тех, кого многие считают жертвой. Но сам он такие вот уходы связывал с подъемом творческих сил, вдохновением. Как не походили его высказывания на отзывы других, в том числе и муалимов – наставников, помыкающих им в ученических мастерских.

До чего же мелочный народ… даже Одаренные. Они говорят о таких вещах, как способности, вдохновение, призвание. И даже упоминают о силе. Но что они в этом смыслят?

А он понимает. Да и как иначе?! Ведь это все – в нем.

– Ведра, – сказал он.

Зачарованная картиной, возникшей перед ее внутренним взором, она не ответила. Даже не шелохнулась.

– Ведра, – повторил он громче. И вновь не дождался отклика.

– Сааведра!

Она вздрогнула. Глаза были черным-черны. Помаленьку мгла съежилась и уступила другому цвету, прозрачно-серому, без малейшей мути, без слабейшего оттенка, без единого вкрапления пигмента на радужках. Этим и была она приметна помимо всего прочего. Серые очи Грихальва. Необыкновенные очи тза'абов, предков. А Сарио Грихальву природа наделила обликом попроще: карие глаза, темно-каштановые волосы, смуглая кожа пустынника. Ничего впечатляющего. Ровным счетом ничегощеньки.

Но это – если смотреть извне. А изнутри никому, кроме самого Сарио, не взглянуть. Для чужих глаз его душа – потемки, если что и можно уловить в глазах, то это лишь тонкий лучик целеустремленности, а может, лампадка задумчивости и отрешенности.

Он окинул взглядом Сааведру. Она и летами старше, и ростом выше, а вот сейчас сгорбилась меж колонн на скамье, точно просительница или служанка. Всем своим видом предлагает главную роль в этой сцене, и уж его дело – принять, не принять…

Ее лицо в снопе утренних лучей повернуто к точному раскладу светотени на грубой крапчатой бумаге, распяленной на доске. К умелым и красивым рукам художника. Левая машинально отбросила с глаз нечесаную черную прядь. Серые глаза остановились на Сарио, мозг зафиксировал присутствие постороннего, а когда опознал, голос откликнулся. Неужто стоило ради этого вырывать сознание из безбрежных просторов иного мира, тащить его вспять по пути, озаренному Луса до'Орро?

– Подожди… – прозвучало раздраженно и властно. Теперь он – слуга, он – проситель. Все они, Грихальва, слуги. И просто одаренные, и Одаренные с большой буквы.

– Подожди, – повторила она мягче, словно умоляя понять и простить, но в мольбе этой присутствовал оттенок нетерпения.

И лихорадочно забегал по бумаге уголек.

Он понял. Ибо сочувствовал ей, сопереживал, не кривя душой даже перед самим собою. И тоже, хоть и по другим причинам, испытывал нетерпение. Нетерпение и обиду. С какой это стати он должен ждать? Или она надеется стать Одаренной? Или у нее есть шанс когда-нибудь сравняться с ним?

И он решительно ответил:

– Некогда, Ведра. Надо идти, если хотим успеть.

Воцарилась тишина. Только грубая бумага шуршала под угольком.

– Ведра…

– Мне нужно доделать.

И – невысказанное: “Пока оно живо, пока свежо, пока я вижу”. Все ясно, но нельзя же потакать.

– Пора идти.

– Еще одну секундочку… Моментита, граццо.

Точные штрихи, выверенные, экономные движения и ни капли позерства. Он всегда с восхищением следил за ее работой. Мало ли кругом девушек, которые оттачивают технику не покладая рук! Мало ли усердных и дотошных юношей, по крупицам собирающих драгоценные навыки! Но куда им до Сааведры?! Она лучше всех знает, что делать. Любой из самых элементарных приемов Сааведры и Сарио для кого-то – целая наука, а для них самих – это чуть ли не врожденная, но едва осознаваемая способность. Как дыхание.

Да, как и Сарио, Сааведра видит. Доподлинно видит этот свет, эти образы, мысленно доводя их до совершенства, и остается лишь стремительным рывком вызволить их из небытия и мгновенными штрихами запечатлеть на бумаге.

Луса до'Орро, Золотой Свет, проницающий истину.

А он смотрел глазами сурового критика. И казался себе при этом муалимом рядом со студенткой, учителем рядом с эстудо. Но ей нет дела до Сарио, она творит для себя, ни для кого больше. Ее свобода созидания, естественность самовыражения ничуть не ограничены волей семьи или требованиями муалимов.

– Нет.

Он вдруг устремился к ней. Ведь и у него есть свое видение, Луса до'Орро. Для Золотого Света ни в чем нет оправдания: ни в долге вежливости, ни даже в сочувствии родственной душе.

– Нет, не так… Вот, видишь?

У эстудо карманы всегда набиты углем. Сарио опустился рядом с Сааведрой, положил на колени доску с бумагой.

– Гляди. Ну как?

Одно мгновение, лишь один подправленный штрих. И вот уже смотрит с листа Бальтран до'Веррада, герцог Тайра-Вирте, которого они нынче увидели впервые.

Сааведра слегка отстранилась и взглянула на портрет.

– Видишь?

Волнение подгоняло: объясни, пока не поблекла твоя внутренняя картина. Он быстро соскреб, что соскреблось, с ошибочной линии, сдул черную пыль с бумаги. Портрет (точнее, грубый, второпях сделанный набросок) и впрямь от этого выиграл.

– Добавляем этот штрих, – показал Сарио, – и левая сторона оживает. Ты же знаешь, у него лицо кривовато. Да и не бывает идеально симметричных лиц. – Он положил тень. – А тут – скула, вот так… Видишь?

Сааведра молчала.

Его словно молнией ударило: зашел за грань. Причинил боль.

– Ведра, прости…

О Матра эй Фильхо! Ведь и с ним такое бывало!

– Прости, Ведра, я не хотел. Честное слово. Как-то само собой получилось.

Она спрятала уголек в карман блузы.

– Знаю.

– Ведра…

– Да, Сарио, я знаю. У тебя всегда как-то само собой получается. Она встала и оправила блузу, перепачканную, как и его одежда, всем, чем только можно перепачкаться в их мирке: красками, клеями, плавленой канифолью, олифой и тому подобным.

– Но ведь и правда так лучше.

Сгорая от стыда, он порывисто сунул портрет ей в руки и встал.

– Просто… – беспомощный всплеск руки. – Просто я так увидел.

– Знаю, – повторила она, принимая набросок, но не опустила на него взор. – Увидел то, что мне самой следовало бы видеть. – Сааведра смущенно пожала плечами. – Да, следовало бы.

Обоим стало не по себе. Во многом они походили друг на друга, но в то же время были разные – как день и ночь. Сааведра не принадлежала к числу Одаренных. Но была талантливой, гораздо талантливее большинства эстудо.

Она снова мысленно увидела объект. Да, никто не усомнится, что на портрете – Бальтран до'Веррада. Впрочем, сомнений быть не могло и до того мгновения, когда Сарио подправил набросок. И все-таки подправил…

Его терзало раскаяние. Но ведь на то и отпущен Дар, исключительная привилегия со своей жестокой категоричностью: в мире Одаренных нет места ничему, кроме совершенства.

– Извини, – сказал он слабым, сдавленным голосом. А про себя добавил: “Не сердись, Ведра”. Но вымолвить не рискнул – слишком моляще прозвучало бы, слишком униженно. Даже перед ней он остерегался раскрывать душу. – Я сожалею.

В тот миг она выглядела намного старше его.

– Ты всегда сожалеешь, Сарио.

Для него это была кара, а для нее – всего лишь истина, убогая разновидность Луса до'Орро. Ему нравилась в Сааведре эта черта. Истина дороже всего. Но истина еще и мучительна. Его собственная истина превратила хороший набросок в отменный. Одна дополнительная линия да легкая штриховка… Как четко он видел, что надо сделать, как ярко сиял в нем Золотой Свет… Просто не верилось, что кто-то способен этого не видеть. А все дело в том, что у него – своя истина, у Сааведры – своя. Сааведра – хороший художник. А Сарио – превосходный.

Этим-то он и причинил ей боль.