Завоеватель - Иггульден Конн - Страница 53

С жутким криком верблюд поднялся на ноги и начал лягаться. Конь Хубилая увернулся и поскакал в сторону. Первый всадник выпал из седла, но за ним появились другие. Царевич почувствовал себя куда увереннее, когда, вспомнив уроки Яо Шу, в боковом выпаде подцепил врага за рукав и лишил его равновесия.

Потом конь шагнул назад, хотя Хубилай гнал его вперед. Всадник поднял голову, но вместо удара в беззащитный подбородок царевич смог лишь вытолкнуть сунца из седла. Он отпустил всадника, но у того нога запуталась в стременах, вывернулась и хрустнула. Воин закричал, бессильно забился, но висел он головой к земле, и каждое движение причиняло ему невыносимую боль.

Хубилай застонал от боли в задетой руке, повернулся и увидел, что сунец, напавший на верблюда, поднимает меч для нового удара. После удара о землю лицо у него превратилось в кровавое месиво; замахиваясь, он шатался. Царевич вытащил ноги из стремян и пнул упавшего в челюсть. Кто-то толкнул его прямо в грудь, и Хубилай повернулся в седле, отчаянно махая мечом. Нападавшего уже повалили наземь. На глазах у Хубилая его стражник топтал сунца, пока не переломал ему ребра.

Дыхание сбилось, как после долгого пробега, но царевич перехватил взгляд своего стражника. Тот кивнул – не как воин своему командиру, а как один уцелевший в бою другому. Хубилай медленно выдохнул и огляделся. Сунцев перебили, но из его стражников на ногах стояли только четверо. Трое из них обходили тела поверженных и вонзали в них мечи короткими движениями, на какие еще были способны после своих ранений. Они никак не могли успокоиться. Хубилай остался на вершине, наедине с тем, кто его спас.

Верблюд снова заревел от боли, и царевич заметил, что нога у животного сломана и висит на одной коже. Туман в голове рассеивался, и Хубилай огляделся: где барабанщик, бросившийся на сунцев? Завидев распростертого на земле паренька, он закрыл глаза и спешился, хрипя от боли: синяки и ушибы постепенно давали о себе знать. Рану на руке придется зашивать. С пальцев что-то капало. Хубилай поднял руку посмотреть. Столько крови… Ему должно быть больнее.

Паренька оглушили, на лбу набухала большая шишка. Большим пальцем царевич поднял ему веко – глаз дернулся от света. Он хотел заговорить, но вспомнил про битву, которой должен был командовать. Как ни протестовали ноги и спина, Хубилай встал. Сесть на коня он даже не попытался – лишь заслонил глаза от солнца и посмотрел вниз.

Сунцы потерпели поражение! Подавленные, безмолвные, они тысячами подняли руки вверх, в знак того, что безоружны. Многие уже связанными стояли на коленях, в изнеможении опустив голову. Вдали Хубилай видел, как несколько сунцев скачут прочь с залитого кровью поля боя, а вслед за каждым – по два-три монгола.

Барабанщик застонал, шевельнулся, и царевич снова посмотрел на него.

– Как тебя зовут? – спросил он. Имя барабанщика ему наверняка известно, да вот голова работала плохо.

– Беран, господин, – слабым голосом ответил парнишка. Один глаз у него покраснел от натекшей крови, но опасности для жизни не было.

– Твоя храбрость спасла меня. Я этого не забуду. Вот станешь чуть старше, будешь командовать сотней.

Барабанщик захлопал глазами и улыбнулся, превозмогая боль, но потом отвернул голову, и его вырвало на траву.

Хубилай помог Берану встать. Паренек проковылял к верблюду, и лицо у него вытянулось от отчаяния.

– Найду тебе другого, – пообещал царевич. – Этому конец.

Паренек скривился, но понял. Хубилай перехватил взгляд стражника, стоявшего неподалеку. Он тоже пострадал, и царевич не мог подобрать слов, чтобы выразить благодарность. Хотелось наградить его, но, с другой стороны, воин лишь выполнил свой долг.

– Приходи сегодня вечером ко мне в юрту, – пригласил Хубилай. – У меня есть меч, который должен тебе понравиться. В память о битве на холме.

Стражник улыбнулся, продемонстрировав окровавленный рот, в котором не хватало нескольких зубов.

– Спасибо, господин. С твоего позволения отведу сынишку к матери. Она небось волнуется.

Хубилай машинально кивнул и удивленно приоткрыл рот – стражник потрепал хромающего барабанщика по плечу и повел вниз по холму. Интересно, сражался бы он так рьяно, если бы его сына не выбили из седла? Хотя какая разница…

Оставшись один, Хубилай обессиленно прижался к коню. Он выжил! Руки задрожали, он поднял их вверх и на каждом пальце окровавленной правой руки увидел мозоль от меча. Чернильные пятна с рук исчезали. Пожалуй, впервые царевич чувствовал себя уютно в доспехах, ведь они действительно спасли ему жизнь. Хубилай захохотал, потянулся, чтобы потрепать коня по морде, и оставил кровавый след, который конь тотчас слизнул.

Глава 24

Сюань, Сын Неба, наследник Империи Цзинь, смотрел на блестящую поверхность озера Ханчжоу и слушал голоса своих детей, которые хохотали и брызгались друг в друга. Дети плескались на мелководье, но рябь наверняка ощущалась и на глубине, где лодочник ловил форель, то и дело поглядывая на семью императора Цзинь. Сюань вздохнул. Вряд ли простолюдин – шпион сунского двора, хотя кто его знает. За годы мирного пленения наследник научился доверять лишь жене и детям. Кто-то постоянно следит за ним и докладывает о каждом его слове и действии. Сюань думал, что со временем привыкнет, а получилось наоборот. Стоило уловить на себе чужой взгляд, и наследник чувствовал, что вскрывается рана, и ему страшно хотелось закатить скандал. Однажды он так и поступил с разозлившим его писцом, которого без вопросов сняли с должности, но к концу дня прислали другого. Настоящее уединение исключалось. У сунцев Сюань прятался от монголов, и они не представляли, что с ним делать. Раз он двоюродный брат императора, к нему нужно относиться с уважением. С другой стороны, между ветвями семейства веками процветало соперничество. Но, самое главное, Сюань потерял земли, богатство и власть, а это верный признак того, что над его домом висит злой рок. На деле рок сыграл в его бедах довольно скромную роль. Чингисхан занял Яньцзин, столицу империи. Сюаня предали собственные генералы, вот и пришлось поклониться хану. Минули десятилетия, а душу все терзали воспоминания, скрытые от всех маской спокойствия. Яньцзин сожгли, но волки Чингисхана до сих пор гнались за Сюанем, дикие и неумолимые. Он потратил молодость, убегая от них из года в год, из города в город. Сыновья и братья Чингисхана растерзали империю Сюаня, относительно безопасным местом осталась империя Сун – наихудший вариант, но, увы, единственный.

Поначалу Сюань ждал, что его убьют. Наследника переводили из области в область, от одного властителя к другому, и ночами он вскакивал от каждого скрипа, уверенный, что сейчас наступит конец. Убийство обставят как грабеж и для проформы повесят несколько крестьян. За первое десятилетие ему к горлу ни разу не приставили нож. Старый сунский император умер, а его сын… Сюань не знал, помнит ли новый император о его существовании. Он глянул на свои сморщенные руки и сжал кулаки, чтобы кожа разгладилась. Неужели шестнадцать лет минуло с тех пор, как он пересек границу с остатками войска? В ту пору Сюаню было сорок девять, он помнил себя гордым мужчиной, склонившим колени перед Чингисханом у ворот собственной столицы. Помнил он и слова хана: «У всех великих людей есть враги, император. Твои враги узна?ют, что я держал меч у твоего горла и никакие войска и города Цзиньской империи не могли убрать мое лезвие».

Воспоминания казались частью другой жизни. Лучшие годы Сюань провел в плену, в рабстве, в ожидании, что его вспомнят и тихо убьют. Отлетела молодость, унеслась с бесшумными ветрами.

Сюань снова взглянул на озеро, на молодых мужчин и женщин, которые в нем плескались. Его повзрослевшие сыновья и дочери. Их силуэты расплывались: зрение у наследника уже не то. Сюань вздохнул, поддаваясь меланхолии, которая пожирала его дни, да так стремительно, что он отдалился от реальности и едва ее ощущал. Больше всего его беспокоила судьба близких. В конце концов, сам он вкусил свободу, пусть и ненадолго. Ляо Цзин, его старший сын, вырос мрачным, раздражительным, сущим испытанием для братьев и сестер. Сюань не упрекал Ляо Цзина за слабости. Он помнил, как самого его терзала горечь, пока наконец он не научился отрешаться от меняющихся времен года. Очень помогало чтение. В библиотеке он наткнулся на недавно переписанный свиток с «Размышлениями императора Марка Аврелия». Понял далеко не все, но основная мысль – смирение перед судьбой – идеально подходила его нынешнему положению.