Разрушитель меча - Роберсон Дженнифер - Страница 62

— Дел…

Голубые глаза открылись и Дел наконец-то увидела меня.

— Все кончилось, — сказала она. — Ты не понимаешь?

— Что кончилось?

Она расхохоталась, потом замолчала, потом начала задыхаться и снова засмеялась, прижимая ладони ко рту тем особым, уязвимым, только женским жестом.

— Аджани, — прошептала она через пальцы.

Я моргнул.

— Дел, прошло почти две недели. Ты только сейчас поняла, что он мертв?

Остекленевшие голубые глаза смотрели на меня поверх потемневших ладоней.

— Мертв, — повторила она. А потом захохотала, торопливо вытирая мокрые от слез щеки.

Я затих, и только смотрел на нее, не понимая, что же делать. Я видел, что она плакала не от горя, от горя женщины плачут по-другому, а она сидела в углу, плакала и смеялась, и прижимала меч к груди как прижимают ребенка.

— Кончилось, — сипло сказала она и смех затих. — Моя песня наконец-то закончена.

Слезы ручьями текли по лицу, смывая все ее старания казаться Южанкой, но я подумал об этом и забыл.

— Баска…

— Я не позволяла себе задуматься об этом, — прошептала она. — Понимаешь? Не было времени. За нами гнались…

— И до сих пор гонятся.

— …и не было времени остановиться…

— Сейчас тоже нет. Мы должны ехать дальше.

— …не было времени подумать, а что же мне делать теперь?

Я похолодел.

— И что же тебе делать теперь? — аиды, что она сейчас скажет?

Дел печально улыбнулась.

— Заняться собой.

Я не сводил с нее глаз.

— Ты спрашивал меня столько раз, Тигр… и каждый раз я не давала тебе ответа, обещая подумать потом…

— Дел…

— Не понимаешь? Я наконец-то дошла до себя. Я знаю, что я сделала… но еще не знаю, что буду делать, — она криво улыбнулась. — Ты говорил, что наступит момент, когда я об этом задумаюсь, а я тебя не слушала.

Как мне показалось, момент этот наступил не вовремя. Я попробовал отвлечь ее другой темой, бесконечно более важной.

— Ну, знаешь, мы сейчас попали в такую историю…

Но Дел меня не слушала.

— Столько лет, — задумчиво продолжила она, — я отдала ему столько лет, не забрав для себя ни минуты.

Я понял, что она не ждет от меня никаких высказываний, и решил терпеливо выслушать.

— За одно утро он забрал все, что у меня было — близких мне людей, привычную жизнь, невинность. Сталью и плотью он изрезал меня изнутри и снаружи… — она опустила лоб на ладонь и тускло-черные пряди запутались в разведенных пальцах. — И знаешь, что я сделала?

— Спаслась, — тихо сказал я. — А потом собрала кровный долг за твою родню согласно Северному обычаю.

Дел улыбнулась мудрой, печальной улыбкой человека, завершившего важное дело и опустошившего себя ради него.

— Больше, — прошептала она. — И я отдала ему все это добровольно, годы в Стаал-Уста, потом годы поисков. Я отдала их ему — хотя Аджани ни о чем меня не просил, ни на чем не настаивал, — она прижала голову к стене, расчесывая черные волосы темными пальцами. — Я сделала то, что большинство людей, даже мужчин, сочли бы невозможным, или начали бы, но сдались по пути, узнав на какие жертвы придется пойти.

— Ты с честью выполнила данные тобою клятвы.

— Клятвы, — устало повторила она. — Клятвы могут изувечить душу.

— Но мы живем клятвами, — возразил я. — Клятвы заменяют пищу и воду когда пустой желудок сводит, а рот сухой как кость.

Дел посмотрела на меня.

— Убедительно, — пробормотала она и, помолчав, мрачно добавила: — Мы, ты и я, слишком хорошо это знаем, потому что мы позволили нашим клятвам поглотить нас.

Я едва дышал. Она говорила о себе, но все сказанное относилось и ко мне. Я верил, что исполню данные клятвы и эта вера заставляла меня прожить ночь и день. У чулы нет будущего, но клятвы создавали его.

— Все кончилось, — сказал я. — Аджани мертв. И если ты будешь терять дыхание на сожаления…

— Нет, — вмешалась она, не позволив мне закончить. — Я ни о чем не жалею… я правильно спела свою песню и дело наконец-то закончено. Я сохранила честь… — короткая сияющая улыбка осветила ее лицо. — Понимаешь, я только что — сейчас, в этот момент — поняла, что я наконец-то действительно свободна. Впервые с момента рождения я совершенно свободна делать то, что захочу, а не то, что выберут за меня другие.

— Нет, — тихо сказал я. — Пока ты остаешься со мной, пока за мою голову назначена награда, ты не свободна.

Она долго сидела у стены, баюкая меч, который был сладким избавлением и жестоким надсмотрщиком, потом улыбнулась, потянулась за перевязью и спрятала клинок в ножны.

— Этот выбор был сделан очень давно.

— Был?

— Да. Когда ты пошел со мной в Стаал-Уста. Когда, в своей одержимости, я заплатила тобой как монетой, чтобы рассчитаться с вока.

Я пожал плечами.

— У тебя были причины.

— Они меня не оправдывают, — отрезала Дел, — и ты долго пытался мне это объяснить, — она поднялась, начала собирать разбросанные по комнате вещи. — После всего, что ты дал мне, пока я никак не могла закончить свою песню, ты думаешь, что я могла бы оставить тебя?

— Теперь ты свободна делать все, что пожелаешь, — сказал я.

Дел засмеялась.

— И это лучшая свобода.

— Которую ты так и не познала бы, не убей ты Аджани.

Она подумала и повернулась ко мне.

— Ты придумываешь для меня извинения?

Я небрежно пожал плечами.

— Если б я начал придумывать для тебя извинения, ни на что другое времени у меня бы не хватило.

— Ну да, — буркнула Дел, но приняла отговорку с благодарностью. Она, как и я, чувствовала себя неловко, если правда касалась душевных ран.

Неприятности начались когда я посоветовал Дел отдать мне ее меч.

— Зачем? — резко спросила она.

— Ты же сама говорила: ты приличная женщина с Границы, которая наняла танцора меча, чтобы он проводил ее в Джулу.

— Но это не значит, что ты должен нести мою яватму.

— Это значит, что нести ее должен кто угодно, только не ты. А кто, в аиды, еще может?

Мы стояли у гостиницы рядом с лошадьми. Сумки и фляги висели у седел. Оставалось только сесть и ехать — но Дел не торопилась.

— Нет, — отрезала она.

Я подарил ей возмущенный взгляд.

— Значит ты мне не доверяешь.

— Тебе я доверяю. Я не доверяю твоему мечу.

— Это МОЙ меч… Ты думаешь я не могу держать его под контролем?

— Нет.

В ответ я выругался, поддал ногой камень, яростно скрипнул зубами, посмотрел на землю, на лошадей, на горизонт, на все, кроме Дел. И наконец решительно кивнул.

— Хорошо. Тогда можешь идти смывать краску.

— Почему?

— Потому что ты в обнимку с этим мечом будешь привлекать к себе внимание независимо от цвета кожи и волос.

— Я повезу его на лошади, — предложила она. — Вот… я заверну его в одеяло и привяжу к седлу… и никто не поймет, что это.

Я молча смотрел, как она снимает с кобылы свернутое одеяло, раскладывает его на земле, укладывает в его складки яватму. Она аккуратно подогнула концы, завернула одеяло и привязала сверток к задней луке седла.

— Ты до него не доберешься, — заметил я.

— Ты же должен защищать меня.

— А ты мне это когда-нибудь позволяла?

Белые зубы сверкнули на запачканном лице.

— Что ж, думаю нам обоим будет чем поучиться.

Я хмыкнул.

— Похоже, ты права, — признал я и вскочил на жеребца.

Чем ближе подъезжали мы к Южным горам, поднимавшимся за Джулой, тем слабее становилась Пенджа. В песке появились обломки Южного скелета: темные, крошащиеся камни. Мир оживал, мы проезжали мимо тонких, остроконечных деревьев-мечей, росших по соседству растениями, похожими на тигровые клыки. Воздух начал меняться. Едкая вонь пыли и песка Пенджи растворялась в горьком запахе растений и металлическом привкусе пористого дымного камня, тяжелого на вид и легкого в руке. Цвета тоже изменялись. Вместо светлых, кристаллических песков, богатых оттенками желтого, шафранного и серебряного, появлялись глубокие темные переходы коричневого, охрового, темно-золотого. К ним примешивались изюмно-черный цвет дымного камня и оливково-охровый цвет растений. От прохладных красок и мир казался прохладнее.