Певец меча - Роберсон Дженнифер - Страница 62

Мои пальцы прижимались к шрамам и я почувствовал, как по щеке текут слезы.

А Кантеада продолжали петь.

Совершенно выжатый, я всем своим весом навалился на стену. У меня не оставалось сил на самое простое движение, я не мог даже моргнуть. Поэтому я не стал открывать глаза, я еще сильнее зажмурился и попытался справиться с собой.

Песня грез закончилась. Я слышал только хрупкую мелодию песни охраны, не подпускавшей к каньону гончих.

Я взглянул на Дел. Она по-прежнему сидела закутавшись в одеяло, обернув им поплотнее плечи, чтобы не причинить себе вреда. Но шерстяная ткань помочь не могла, надеяться можно было только на глухоту, хотя я сомневался, что и ее было бы достаточно, чтобы скрыться от такой могущественной магии.

Аиды, я ненавижу магию. Ей нельзя доверять.

Я услышал шорох. Не там, где сидела Дел. Гаррод. Я совсем забыл о нем. Посмотрев на него, я понял, что он был пойман как и мы с Дел, а может ему пришлось еще тяжелее – он-то ничего не ожидал. Дел и я по крайней мере были хотя бы частично подготовлены. Говорящий с лошадьми ничего не знал.

Как я, как Дел, он сидел скорчившись на полу пещеры мастера песни, но в отличие от нас он двигался, медленно наматывал на руку длинные светлые косы. Наматывал, закручивал, дергал, словно хотел вырвать волосы с корнем.

Я вяло понял, что он действительно может остаться с голым черепом.

Я пошевелился. Пополз. Добрался до Гаррода. Поймал его за запястье и удержал.

– Не надо, – мягко сказал я.

Губы раздвинулась. Он смотрел на меня светлыми, льдистыми глазами.

– Что я сделал, – прошептал он. – Что я сделал в этом мире.

– Не надо, – снова сказал я.

– Что я сделал в этом мире!

Я кивнул.

– Я знаю. Ты думаешь, на мне меньше вины, чем на тебе? Я чище от крови, чем ты? – я отпустил его запястье и показал свою ладонь. – Пятен крови нет, – сказал я, – но я пролил ее больше, чем полагается человеку за жизнь.

Он не отпускал косы, но уже не дергал их.

– Говорящий с лошадьми, – прошептал он. – Я – Говорящий с лошадьми. Это настоящий дар, особая магия здесь, на Севере, а я был не лучше проститутки, которая продает себя всем, у кого хватает денег. Я шлюха, шлюха, занимающаяся кражей и обманом, готовая на все, лишь бы подзаработать, – его глаза сосредоточились на моем лице. – Я недостоин такого дара. Я опорочил его.

Я слабо вздохнул.

– Танцор меча, Говорящий с лошадьми… думаешь это имеет значение? Ни один из нас не безгрешен.

Гаррод слепо смотрел на меня, затерявшись в своих мыслях, а потом резко встал, подошел к Дел и опустился перед ней на колени.

– Я убивал только защищаясь. Я никогда не нападал первым. На моих руках нет крови невинных людей. Я не убил ни женщину, ни ребенка. Я забирал у Аджани одних лошадей и продавал ему других. Я брал у него краденные деньги, получал свою долю и считал себя умником. Но я – Говорящий с лошадьми. Не убийца. Не налетчик. Я не из банды Аджани.

Его косы свисали до ковра. Он ждал ответа.

Дел подняла на него взгляд.

– Имеет значение, что я думаю?

Гаррод склонил голову.

Дел едва заметно улыбнулась.

– Тебе это нужно так же, как и мне, – она очень мягко коснулась его головы. Не знаю, что еще она ему сказала, потому что Дел заговорила на Северном, но поднялся Гаррод успокоенным и быстро вышел из пещеры.

Я все еще был слаб, слишком слаб, чтобы стоять. Как и предупреждали Кантеада, песня грез была болезненной, но не физически, а эмоционально, а такая боль переносится тяжелее всего, хотя мужчины редко сталкиваются с ней. Эмоции – мир женщин.

Я сидел сгорбившись на ковре и смотрел на Дел. Собравшись с силами, мне удалось медленно добраться до нее и опереться спиной о стену. Сидеть рядом с ней в тишине, ничего не предлагая и не принимая. Достаточно просто быть вместе.

Дел пошевелилась, приподняла край одеяла и протянула угол мне. Я взял и придвинулся к ней так, что мы соприкоснулись плечами и бедрами. В тишине мы делили неистовство наших песен и слова нам были не нужны.

Дел наклонила голову и опустила ее на мое плечо. Вес был незначительным, но доверие в движении огромным. Я понял, насколько она открылась мне и готов был идти навстречу.

– Я думала, что будет Аджани. Думала, что снова увижу их смерти, – тихо сказала она.

Я нахмурился: я тоже был уверен, что перед ней пройдет день, который сделал из девочки танцора меча.

– Что тогда, баска?

– Как я убила ан-кайдина.

Так, значит эти шрамы были глубже. Гораздо глубже, чем я думал.

– Эта песня… – начал я.

– Это было легко, – прервала меня Дел. – Я думала, будет тяжело. Я думала, что это должно быть тяжело… а было легко, Тигр.

Подумав, я кивнул.

– Механика смерти не так сложна, если тебя этому хорошо обучили, а ты занималась серьезно. Так что я думаю…

Голова Дел чуть пошевелилась на моем плече.

– Я не имею в виду механику смерти, я говорю о самой смерти, когда я забрала жизнь ан-кайдина, когда я взяла его в мой меч, – она помолчала. – Когда Бореал стала моей, действительно моей, какой должна быть яватма… Кровожадная яватма…

Я почти не видел ее лица, его скрывала путаница волос, но все, что происходило с Дел, я чувствовал по голосу.

– Баска…

Она снова прервала меня. Она сбросила с нас обоих одеяло и тяжело встала на колени. Быстрый взгляд в мою сторону приказал мне не шевелиться. Я застыл и Дел вытащила меч.

Вырвавшись из ножен, в пещере он зазвучал. Он пел как Кантеада. И в этот момент я понял, что весь мир сделан из музыки: песня жизни, песня смерти, песня грез. Воплощение цикла.

– Певец меча, – сказал я.

Дел дернулась, сжимая рукоять, и повернула голову и мою сторону.

– Певец меча, – повторил я. – Для танца нужна песня.

Делила заулыбалась.

– Вот что ты делаешь, правильно? – продолжил я. – Поешь. Своему мечу. Своим противникам. Своим богам. Чтобы заплатить дань миру, – я медленно кивнул. – Я помню слова старика, того Северянина в Харкихале, который продал нам теплую одежду, – я снова кивнул. – Это было как пожелание хорошо петь.

Дел тяжело вздохнула.

– Танец нельзя танцевать в тишине.

– И ты вызываешь к жизни меч.

– Песня помогает вызывать, – согласилась она, – хотя нужна не только она… нужно знать настоящее имя… Но без песни не обойтись.

– Но тогда песня должна быть особой, как и имя? Личная песня? Такая, чтобы ее не знал никто другой, – я нахмурился. – Но в этом нет смысла, баска. Если кто-то услышит твое пение, песня уже не будет тайной.

Дел отвернулась, по-прежнему сжимая меч и стоя на коленях. Помедлив, она опустилась на ковер и положила яватму на бедра. Одна рука на рукояти, другая на клинке, с бесконечной нежностью касаясь металла.

– Ты создаешь новую, – сказала она, – каждый раз. Ты касаешься себя – того, что ты есть, чем был, чем можешь стать – и делаешь из этого песню. Она часть тебя, как твоя рука на рукояти, но выходит из глубин твоей души,

– за грязью, кровью и спутанными волосами безупречное лицо было серьезным.

– Ты запеваешь самого себя в меч, и меч становится тобой.

– Тогда зачем возиться и поить его кровью? – не унимался я. – Зачем заниматься ерундой и вливать в него жизнь достойного противника? – я нахмурился. – А что случится, если враг не достоин? Что случится, если ты убьешь кого-то до того, как успеешь подготовиться?

– Меч требует крови, – невозмутимо объяснила Дел. – Первая кровь – часть ритуала. Это обряд посвящения, – она нежно коснулась клинка. – Мальчик становится мужчиной, девочка женщиной, меч яватмой. До той поры он не полон.

– Но ты убила не врага. Ты убила друга.

Она только вздрогнула, но через секунду я заметил кровь на ее пальцах. Капли стекали в руны.

– Я убила его по необходимости, – сказала она. – Я убила уважаемого мною ан-кайдина и взяла его в меч.

– Ты не жалеешь, что сделала это?