Родные мои - Груздев Павел - Страница 4

Я смотрю вослед и мне нехорошо. Милиция в форме. И никого вокруг абсолютно не было…"

"Уводили тебя на рассвете…"

"Привезли в тюрьму, посадили, — вспоминает батюшка, — и сидел! Но скоро выпустили.

А уж потом… Потом все было не так. Ночь. Слышу: "Павёлко, тута к тебе, Павла Груздева спрашивают". Смотрю, а уже машина за мною шикарная на дворе стоит. "Собирайся, Павел Александрович, твоя пора пришла!"

Опять!.. Сушеной тыквы набрал с собой, да словом, всего уже, квартира своя ждет!".

При обыске были изъяты все старинные иконы, открытки с видами монастырей, книги — еще из Мологской обители… Как установило "предварительное и судебное следствие":

"…Обвиняемый Груздев, будучи участником антисоветской группы с 1938 по 1940 год размножал для группы антисоветские стихотворения, хранил у себя "частицы мощей", несколько сот печатных изображений святых и при помощи этого проводил антисоветскую агитацию против существующего строя в нашей стране".

"ГЛАВНОЕ — ВЕРЬ В БОГА!"

Участников "контрреволюционного заговора" держали сначала в Сером доме, что на ул. Республиканской, всех поврозь. Павла Груздева сразу после ареста поместили в одиночную камеру, и он находился в полной изоляции так долго, что, рассказывал о. Павел, на душе становилось нестерпимо одиноко — муха пролетит, и той рад: мухе, живому существу. Потом, говорит, я мышку прикормил, и она ко мне приходила каждый день, пока охранник не заметил и не прибил ее.

Спустя какое-то время в одиночку к Павлу Груздеву посадили парнишку — "а он в белой рубашке, в костюмчике, — вспоминал о. Павел, — я с ним боюсь и разговаривать. И он меня боится. А потом разговорились". Звали парнишку Федя Репринцев, вырос он в детдоме, и вот выпускной вечер у них — уходят из детдома куда-то работать. Купили всем выпускникам по костюму. Ну и танцевали они с девчонками, а жарко стало, Федя-то в кепке был, он эту кепку со своей головы снял и нацепил на голову вождя всех народов — бюст Сталина рядом где-то стоял. "Я, — говорит, — поносил, теперь ты поноси". И на следующий день Федю Репринцева арестовали.

А потом уж как в камеру начали прибывать — человек пятнадцать в одиночку набилось — полная камера народа, воздуху не хватало. "К дверной щели снизу припадешь, подышишь немножко — и так все по очереди". Один раз так на дверь навалились, что дверь выпала, но никто не разбежался. Потом уже перевели Павла Груздева в Коровники.

Допрашивал его следователь по фамилии Спасский — допросы начинались, как правило, около полуночи и заканчивались уже под утро. Яркий электрический свет, слепящий глаза, изнурительная вереница одних и тех же вопросов: "Кем был вовлечен?.." "Следствие располагает данными… дайте об этом правдивые показания". "Расскажите, в чем заключалась ваша практическая антисоветская деятельность". "Почему вы уклоняетесь от дачи правдивых показаний?" "Что вам известно об антисоветской деятельности священника такого-то?" "Чем можно объяснить ваше неоткровенное поведение на следствии?"

На бумаге, в протоколах допросов, все это выглядит вполне цивилизованно и вежливо. А там, в ночном кабинете следователя Спасского, пятна крови от бесчисленных издевательств и побоев въелись в пол.

"Ты, Груздев, если не подохнешь здесь в тюрьме, — кричал следователь, — то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь! Хорошо ее запомнишь — Спасский моя фамилия, следователь Спасский!"

"Прозорливый был, зараза, — рассказывал батюшка. — Страха, правда, не имею, но фамилию его не забыл, до смерти помнить буду. Ведь все зубы мне повыбил, вот только один на развод оставил".

Была у о. Павла привычка, когда он нервничал, крутить одним большим пальцем вокруг другого — "меня за то, что пальцами крутил на допросе (нервы-то ведь не железные), так следователь избил: "А! Колдуешь!" И бац в зубы. Вот здесь три зуба сразу вылетело. Немного погодя опять машинально пальцами кручу. "Что, издеваешься?" Опять — бац в зубы".

— У меня ведь все кости переломаны, — пожаловался один раз батюшка.

Требовали от него на допросах подписать бумагу — "подробно содержания не помню, но смысл уловил: "От веры отрекаюсь, Бога нет, заблуждался!"

- Нет, — говорю, — гражданин начальник, этой бумаги я подписать не могу.

Сразу мне — бац! — в морду. Опять: "Подпишешь, фашистская сволочь?"

- Гражданин начальник, — говорю, — спать охота, который час рожу мне мочалите?

Бац! — снова в морду. Так где же зубов-то столько наберешься?"

Некоторым своим духовным чадам батюшка рассказывал, что его приговорили к расстрелу вместе с главными участниками "церковно-монархической организации": "Повели нас на расстрел — отец Николай, отец Александр, отец Анатолий, мать Олимпиада и я. Отец Николай наклонился ко мне и сказал: "Главное — верь в Бога!"

"Павлуша! Бог был, есть и будет! Его не расстреляешь!" Эти последние слова своего духовного наставника иеромонаха Николая (Воропанова) о. Павел запомнил на всю жизнь… "Да какие же светлые, чистые люди были! Аух, теперя нету…"

НИКОЛА ЗИМНИЙ

Заключенного Павла Груздева повезли на Урал 4 декабря 1941 года — он запомнил, что был праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Полмесяца ехали они в вагоне — битком набито арестантов-то, не прилечь, ехали сидя, да такие голодные, что, по словам отца Павла, и по нужде-то не ходили — а с чего ходить? "А приехали — мне больно запомнилось, — рассказывал отец Павел, — выгрузили нас — то был день Николая-чудотворца, Николы зимнего. У-у… Вятлаг! Ворота сумасшедшие, проволокой все кругом оцеплено… Когда пригоняют в лагерь, то делят по категориям:

— Специальность?

- Поп.

- Монахи, попы — в сторону, воры — сюда. Всех разделяют".

Первым делом повели вновь прибывших в баню, одежду на пропарку отдали. Да слава Богу, вшей ни у кого не было. В бане дали по два ковшика воды помыться — ковшик холодной и ковшик теплой. Так полковшика теплого все сразу и выпили. И чуть ли не в первый день накинулись на "новеньких" уголовники. Урки в лагерях были как бы "внутрилагерной полицией", им не воспрещалось никакое битье, никакие издевательства над осужденными по 58-й статье — наоборот, их поощряли и натравливали на 58-ю, воры и бандиты занимали все "командные высоты" в лагере. Урки могли проиграть в карты не только твою одежду, но и твою жизнь — а жизнь зека ничего не стоила, как говорили в лагере: "Бырк — и готов".

Отец Павел сам не очень-то любил разговоры на эту тему, но старые его лагерные знакомые или из родных кто-то рассказывал, что в зоне уголовники отобрали у него валенки. Привязали его босого к дереву и оставили так стоять — думали, может, волки разорвут, а может, сам умрет. Конец декабря, стужа лютая. А он протаял пятками до самой земли — а снег глубокий — и на земле стоял. И говорят, что с тех пор отец Павел перестал бояться холода. Что правда, то правда — босиком ходил по снегу в 30-градусный мороз у себя в Верхне-Никульском.

Эх, Никола-чудотворец, Никола зимний! Не тебе ли, святой угодник Божий, любимец народный, отзывчивый на всякое горе, молился заключенный Павел Груздев, стоя по колено в уральском снегу?

Никола на море спасает,

Никола мужику воз подымает,

Никола из всякой беды выручает.

Никольские морозы — предшественники рождественских, а следом идут крещенские, сретенские, по названию праздников… Но для заключенного номер такой-то — "к примеру, скажем, 513-й, — пояснял отец Павел, — там, в лагере, имен и фамилий не было", — никаких праздников, тем более православных, отныне не существовало.