Полярная фактория - Козлов В. - Страница 15

Нарич, как видно, имеет среди туземцев авторитет. Его все промышленники охотно угощают.

Бросается в глаза его старание в присутствие туземцев говорить с работниками фактории как можно больше по-русски. При этом он выбрасывает слова быстро-быстро одно за другим, а так как владеет русской речью вообще слабо, то получается совершенно бессмысленная галиматья. Остальные почтительно молчат. Нарич самодовольно всех оглядывает и хохочет. В его косящих глазах светится откровенная наглость и хитрость.

Когда я беседовал с ним с-глазу-на-глаз, то он держится серьезно, говорит толково, хоть и с трудом, но находит нужные слова. Он из’ездил и исходил весь Зауральский Север. Отлично рассказывает про старину, наперечет знает всех былых скупщиков пушнины, спаивавших туземцев, промышленников.

Между прочим, у него застарелый гнойный плеврит. В Тобольской больнице ему сделали пять лет назад прокол. Два года он ходил с дренажем, а теперь отверстие обросло мозолистым рубцом и гной, продолжая понемногу выделяться, мало тревожит больного. Он сшил из оленьей кожи остроумно приспособленную броню — род бюстхальтера — и прикладывает к ранке какой-то мох, впитывающий выделение. Вообще годами обходится без помощи врачей и больниц. Этим очень горд. Мне кажется, если бы гноетечение вдруг прекратилось и отверстие заросло, то Нарич принял бы это, как удар судьбы.

Странное, какое-то вывихнутое впечатление производит этот старик. Потершись у цивилизации, он впитал от нее только самое худшее, хитрое и своекорыстное. Только то, чем можно выжать личную выгоду из окружающей темноты и невежества. Об этом кричит его малица, крытая яркозеленым сукном с красной отделкой; его гусь, сшитый из белого, как снег, оленя. Об этом же, вероятно, могли бы рассказать его две жены: одна старая, для домашней работы, другая молодая — для утех.

Нарич первый доставил нам свежего мяса. Он привел привязанного оленя — важенку (корову) и при нас на фактории убил ее. Несколько присутствовавших туземцев серьезно и сосредоточенно следили за ходом дела, а когда Нарич распорол живот туши и, повернув ее вверх ногами, собрал в брюхе, как в корыте, всю кровь, то стали пить, марая усы и лица. Брали куски мяса, макали в кровь и ели. Манера есть сырое мясо своеобразная. Отрезается тонкая пластинка печени, почки, сердца или просто мускула и одним концом смачивается в кровь. Ловко наклоняя голову, туземец подхватывает кровавый конец ртом и у самых губ обрезает острым, как бритва, ножом. Жует, причмокивая, жмурясь и улыбаясь от удовольствия.

ПРИХОД „МИКОЯНА“. СМЕНА ЗАВОВ

В этот день, 31 августа, пришел „Анастас Микоян“.

Так скоро мы его не ждали. По нашим расчетам, он мог закончить высадку двух факторий и Гыдоямского отряда зверобоев не раньше 8 числа. Так же, насколько известно, планировали и сами караванщики. Когда на горизонте показалось судно, чуть видное в бинокль, мы были уверены, что идет „Иностранец“ в Новый порт.

Но „Микоян“ дал гудок — сомнений не оставалось: так толсто и низко умел реветь только он.

Плотники и печники стали поспешно собирать пожитки.

В 10 вечера моторка привезла на берег уполномоченного Комсеверпути Евладова и начальника каравана Шарашова. Первое, что мы от них узнали: „Микоян“ через 4 часа уходит дальше к Омску.

Конечно, заторопились. Нужно сдать кое-какие документы, подсчеты, закупленную пушнину, получить последние инструкции.

Сумятицу внес переводчик Аксенов.

— Я на Ямале не остаюсь, — заявил он Евладову.

— То-есть, как не остаетесь? Ведь, вы подписали контракт.

— Подписал, но не остаюсь. Не желаю.

— Но вы срываете работу всей фактории. Вы единственный человек, знающий туземный язык.

— Это все равно — за свой от’езд я сами отвечаю.

— Вас предадут суду!

— Ваше дело отдать под суд, а мое — оправдаться. Забирай вещи и кати на „Микоян“, — приказал Аксенов жене.

Оказалось, и вещи у него уже уложены к от’езду.

— На пароход вас не примут, — твердо сказал уполномоченный.

— Если сбросят силой — все равно заявляю, что я на фактории не работник. Через несколько дней, с первым снегом, туземцы свезут меня в Новый порт. Оттуда я на оленях же проберусь в Обдорск или Таз. Буду, если потребуется, жить в чумах, работать с ними, промышлять. Здесь не останусь.

— Это ваше последнее слово?

— Пусть хоть под расстрел — последнее!

Уполномоченный принялся за разборку дел и просмотр документов.

Уход инструктора всех взволновал, явился полной неожиданностью. Действительно, оставшись „без языка“, мы становились абсолютно беспомощными, работа заведомо срывалась. Неоднократно мы пробовали уже об’ясняться с туземцами пантомимой, но это никогда не удавалось и дело заканчивалось веселым хохотом обоих сторон. Вести торговлю без переводчика представлялось совершенно немыслимым.

Вдвоем с женой Аксенов увязывал последний скарб.

— Не пустят силой — садись одна и жди меня в Обдорске. Тебя ссадить не имеют права: я заявлял раньше, что ты вряд ли останешься на зимовку, — возбужденно наставлял он жену. Я не задержусь.

Не оставалось сомнений, что решение его непоколебимо, заранее обдумано. Перед уполномоченным стояло: здесь же на месте принять какое-то ответственное решение, могущее спасти факторию от краха. Это понимали все и волновались.

Евладов о чем-то вполголоса посовещался с начальником каравана. Мы упаковывали меха, торопливо собирали документы, прошло напряженных полчаса в спешной работе.

— Каким образом, т. Аксенов, вы желали бы переменить условия, чтобы остаться на фактории? — спросил уполномоченный.

— Никак! Я решил втвердую.

— В таком случае, я предлагаю вам остаться заведующим факторией. Примите все дела и все ценности от Вахмистрова, — сказал Евладов.

Это, впрочем, не вызвало особого изумления. Какой-то выход из создавшегося положения диктовался сам собой — выбор же крайне ограничен. Инструктора предложение ни мало не смутило, возможно, он ждал его.

— А как же Вахмистров?

— Сдаст и уедет на „Микояне“ вместе с нами.

Разом спустив решительный тон, Аксенов сначала отнекивался. Неловко-де, скажут, подставил ножку, спихнул. Но с этим быстро было покончено и произошла скоропалительная сдача-приемка документов.

Самого имущества в сущности „не принял“ еще и Вахмистров. Добрая половина товаров и весь инвентарь не были даже подсчитаны, и ничто пока не зафиксировано актами. Тем легче прошло оформление.

Два приказа уполномоченного, несколько кратких бумажек, перемещение наличности кассы из одного кармана в другой — и в третьем часу ночи тт. Евладов, Шарашов и Вахмистров уехали.

Ветер разгулялся, берег заливает здоровой волной, на „Микояне“ нервничают, напоминая гудкам об опасности шторма.

От’езжающие бредут к шлюпке по брюхо в воде. Взморье нахмурилось и предостерегающе поревывает.

Вот теперь уж мы остались одни! Это наглухо — до будущего лета. Евладов, правда, сказал, будто бы зимой к нам собирается приехать с Гыдоямского залива уполномоченный Комсеверпути З. З. Громацкий, зимующий с рыбо-зверобойным отрядом. Однако мы уже слышали, что через губу переправа по льду трудна и опасна. Ширина не меньше ста верст. Нарич утверждает, что туземцы на оленях ни за что не отважатся пробраться через торосы, которые местами образуют непреодолимые нагромождения. Можно, по мнению туземцев, проехать только на собаках. Но ими здесь для езды совершенно не пользуются, поэтому мне приезд Громацкого кажется весьма гадательным.

Затем, у нас имеются еще посулы: возможен прилет аэроплана за пушниной, и не исключена вероятность, что Евладову удастся сыскать в Новом порту или Обдорске опытного заведующего факторией для замены оставленного Аксенова. Он это обещал почти наверняка. Посулы, впрочем, на нас уже не производят большого впечатления.

Если поразмыслить, то смена заведующих на нашей фактории, так сказать, висела в воздухе.

Для работы в отрыве Вахмистров был не подходящ. Не знал туземного языка. Не знал местной пушнины. Не имел представления о здешних промыслах. Не дал себе труда хотя бы приблизительно ознакомиться с бытом туземцев, с условиями работы в их среде, с деятельностью прочих факторий Зауральского Севера. Все его рассказы о необыкновенных охотах, уловах и различных подвигах отдавали хвастовством, когда же мы приехали на Ямал, то выяснилось, что все выдумано, сфантазировано.