Одинокая леди - Роббинс Гарольд "Френсис Кейн" - Страница 40

На мгновение я умолкла, чтобы перевести дух, и тут увидела, что Уолтер повернулся и уходит от сцены к выходу из зала.

Я рванулась было за ним вслед, но Гай остановил меня, взяв за руку.

— Пусть уходит.

— О чем ты говоришь? — закричала я. — Это мой муж! Мой муж уходит!

— Не твой муж, а драматург, автор пьесы.

— Я сделала ему больно! Обидела! Пусти!

— Не пущу. Он профессионал и он переживет. Со временем.

— Не понимаю.

— Кто-то должен был ему сказать. Ты права — твои реплики не годятся, и это становилось очевидным с каждым днем. Если бы диалог был настоящим, Дрейку не понадобилось бы вытворять то, что он сейчас делает. Он бы просто работал на сцене, работал в диалоге с тобой.

За спиной Гая я увидела Дрейка, Он вышел из кулисы.

— Все в порядке? — спросил он буднично, невозмутимо, как бы между прочим.

— Как всегда, нормально, — так же спокойно, так же буднично ответил Гай.

И тут я все поняла и почувствовала, как во мне нарастает слепая злоба.

— Вы... вы сознательно натравили меня на Уолтера? — крикнула я. — Своими подлыми уловками! Потому что у вас кишка тонка сказать ему в лицо всю правду!

— Угу... И ты единственная, от кого он это выслушал, — признался Гай. — Теперь он вернется, и будет работать, и все перепишет — и все реплики заиграют.

— Какое же ты дерьмо!

— А разве я утверждал, что я святой?

— Правду! — снова взвилась я. — Может ли хоть кто-нибудь сказать правду? Неужели вы всегда прибегаете к манипулированию людьми и заставляете их делать за вас вашу грязную работу, вместо того, чтобы сказать правду, что, на мой взгляд, куда проще?

— Это театр, — сказал уклончиво Гай.

— Такой он мне не нравится, — заявила я. — И тем не менее, тебе придется принять его таким, если ты хочешь оставаться в нем.

— У меня нет ни малейшего намерения оставаться на сцене.

— Если ты собираешься и дальше жить с Уолтером, быть его женой, тебе придется смириться с театром, хочешь ты того или нет. Потому что вы всегда будете так или иначе в театре, а точнее, в театральном деле. И запомни, что это единственная жизнь, которую он любит и которую он хочет вести, — он двинулся к кулисам, не дожидаясь моего ответа. — Репетиция завтра в два, — сказал он, не поворачиваясь и уходя в кулису.

Мы остались с Дрейком вдвоем на сцене. Он ухмыльнулся.

— Ты и я — и никого больше...

— Не вижу в этом ничего смешного.

— Тогда извини, я не хотел чтобы так получилось, правда, не хотел.

Я не ответила, и на его лице появилось выражение раскаяния.

— Но я ничего не мог с собой поделать. Мне кажется, я оказался гораздо лучшим актером, чем сам думал.

Его откровенные слова сломали возникший между нами ледок, и я засмеялась.

— Ты чертовски хороший актер, — сказала я. — Но еще ты и старый хер.

Теперь улыбнулся он.

— Меня обзывали словами и похуже. Но в данном случае все к лучшему — во имя общего дела. Я могу угостить тебя стаканчиком в знак того, что ты на меня не сердишься?

— Я не пью, — сказала я, — но ты можешь угостить меня чашечкой кофе.

Все сработало именно так, как они планировали. Когда я вернулась домой в тот вечер, Уолтер уже с головой ушел в работу над исправлениями.

Он даже не лег со мной спать и утром, когда я вышла к завтраку, на столе лежала записка:

Дорогая моя! Уехал к Гаю завтракать и пробежать исправления, Увидимся на репетиции. Люблю, Уолтер Р. S. Пожалуйста, извини меня, но мне пришлось воспользоваться твоими репликами, — они лучше, чем все, что я мог придумать. У.

От записки на меня повеяло теплом скрытого между строк одобрения Уолтера. Позже, не репетиции, я заметила, что все исправления уже были одобрены и внесены в текст других исполнителей. Впервые за все время мы работали дружно и слаженно.

Только много месяцев спустя я поняла, чего мне стоил этот разговор на репетиции. Но к тому времени и Дрейк и я уже получили награды за лучшее исполнение главой роли и лучшую женскую роль, хотя приз за лучшую пьесу года ушел к другому драматургу. Все выяснилось случайно, когда мы играли спектакль уже последнюю неделю после целого года успеха на Бродвее.

У меня были некоторые замечания и предложения, касающиеся новой пьесы Уолтера. Я пришла к нему в кабинет и спокойно изложила их. Он выслушал, не выказав ничем своего отношения и сохраняя бесстрастное лицо. Когда я закончила, он взял у меня из рук второй экземпляр рукописи, с которым я пришла.

— Ты не должна была брать и читать, — сказал он.

— Я не знала, Уолтер. Я нашла экземпляр в спальне.

— Я забыл ее там.

— Я только хотела помочь.

— Когда мне нужна помощь, я прошу о ней.

И только тогда я полностью поверила Гаю и Дрейку, что найденный ими хитрый ход на репетициях в самом начале работы был единственной возможностью заставить Уолтера переделать пьесу. Потому что он не стал бы иначе слушать. Потому что его совершенно не интересовала правда.

Единственное, что его волновало, — это его собственное "я". И не только его одного — всех их интересовали только чисто эгоистические соображения.

— Прости, — сказала я мужу сдержанно. — Больше этого не случится.

— Я бы не хотел, чтобы ты воспринимала мои слова как резкость. Но ты никак не можешь знать — что к чему, если не пишешь пьесу от начала до конца. Тем более, что у тебя есть некоторые представления о том, как все это сложно, поскольку ты и сама когда-то писала.

— Думаю, что я скоро выясню, как это сложно, — сказала я. — Теперь, когда спектакль практически уже снят с репертуара, у меня будет свободное время, и я смогу поработать над одной идеей, которая, как мне кажется, стоит того.

— Хорошо. Если возникнут вопросы, можешь обращаться ко мне.

Я не ответила. Но когда я вышла из кабинета, решение в моем мозгу уже сложилось: он будет самым последним человеком на земле, к которому я обращусь за помощью.

Это произошло четыре года назад и стало началом конца нашего брака.

Позже в самых разных ситуациях он неоднократно очень тонко, почти неуловимо давал мне понять, что был глубоко задет. Теперь все кончено, и я надеюсь, что ему уже больше никто не угрожает помощью.

На первом этаже зазвонил телефон, и я взглянула на часы. Стрелка перевалила за два часа ночи. Получается, что я сидела у окна больше часа.

Что-то толкнуло меня, и я спустилась вниз, чтобы ответить на вызов. Тем более, что мои родители были достаточно старомодными и считали, что всевозможные междугородние звонки ненужная роскошь.

Голос в трубке был резким, но очень знакомым.

— Вероника?

— Нет, Джери-Ли.

— Джери-Ли... я не знал, что вы дома. Это говорит шеф полиции Роберте. У вас есть голубой «ягуар»?

У меня заколотилось сердце, но я попыталась ответить ровным голосом:

— Да.

— Произошел несчастный случай.

— Нет, нет!

За спиной неожиданно появились мои родители. Отец выхватил телефонную трубку из моих рук.

— Джон Рэндол у телефона!

Он слушал некоторое время. Его лицо побледнело.

— Нам придется одеться, — сказал он и положил трубку. — Произошел несчастный случай, и Бобби в больнице в Джефферсоне.