Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна - Страница 8

— Я много читала. — Ульяненко села, обхватив руками колени. — И о страшном немало, но про такое, что приходится видеть на войне или слышать от людей, кто вкусил гитлеровский «новый порядок», я даже представить не могла. Сколько людей в душегубках они тут уморили! Детей, женщин... Ну в чем они-то провинились, скажи?!

Сказать было нечего. В моей голове тоже никак на укладывались кровь мирных жителей и пламя пожаров, разлитых всюду, куда ни кинешь взгляд. Нина снова легла, положив голову на мои ноги.

Вот уже почти два месяца я летаю с Ниной Ульяненко, а механиком у нас — вот повезло! — Вера Маменко, с которой я подружилась с первых дней формирования полка. Мы все ровесницы, хотя Нина и кажется нам старше. Она отличается от нас немногословием, сдержанностью, взрослой серьезностью. Наш 19-летний командир и в полку считается спокойной, здравомыслящей, по-житейски мудрой. Все в ней вызывает доверие — крепкая фигура, широкий лоб, прямой взгляд, сильные руки. А выражение лица такое, какое бывает у людей, хорошо знающих, чем кончится сегодняшний день и чем начнется завтрашний.

Нина перед нами имела большие преимущества: она до войны кончила аэроклуб, а мы с Маменко самолет впервые увидели только в полку. Однако Вера быстро освоила По-2. До того как стать механиком у Нины Ульяненко, она уже имела на счету более тысячи обслуженных боевых вылетов. Часто по два самолета одновременно обслуживала, и ничего — справлялась. Несмотря на небольшой рост, Вера отличалась исключительной выносливостью, а ее маленькие руки были сильными и ловкими. Ульяненко часто говорила о своем механике: «Мал золотник, да дорог».

К моему назначению в экипаж Нина отнеслась сдержанно, не проявляя ни радости, ни недовольства. Более разных людей, чем мы с Ульяненко, трудно было сыскать. Могу представить, как поначалу удивляли, а может быть, и смешили летчицу мои эмоциональные и пространные доклады в воздухе. Подлетаем, например, к контрольному ориентиру, и я, вместо того чтобы четко и коротко доложить только о времени, маршруте, ветре, обязательно добавлю еще что-нибудь о луне, или о сказочных облаках, или напридумываю нечто фантастическое о звездах.

Меня учили, что у штурмана не должно быть времени любоваться красотами природы. Штурман самолета — это мозг экипажа. В его обязанности входит сбор данных о скорости и направлении ветра, сносе машины, об облаках и о многом другом. Все эти данные следует проанализировать, сопоставить и выдать пилоту в виде трех цифр: курса, высоты и скорости полета. Это необходимо летчику, чтобы управлять машиной. С момента взлета и до посадки штурман должен в любое мгновение знать местонахождение самолета, время полета до цели, расход горючего, его запас, вносить поправки в курс, скорость и высоту, иметь готовое решение на случай ухода на запасной аэродром из любой точки маршрута. Штурман должен точно привести самолет к цели, рассчитать высоту и скорость бомбометания, определить точку сброса, отбомбиться, вывести машину из зоны огня, восстановить ориентировку и рассчитать данные на обратный маршрут. Как тут можно любоваться, например, луной, которая может тебя предать в полете, или облаками, которые могут тебя запрятать так, что и не выберешься. Красоты природы на штурманском языке именуются элементами полета.

Я знала все это, и все равно меня привлекала романтика полета. Вот и при первом вылете с Ниной, осматривая воздушное пространство, я залюбовалась крылом зари, таявшим где-то далеко-далеко, за земной поверхностью. И мне невольно захотелось коснуться волшебной яркости этого крыла, сотканного из всех цветов, существующих в природе. Плавные переходы. Ласковые тона. Но вот кто-то перечеркнул эту гармонию. Этим «кто-то» были зенитки. И тотчас пришло то состояние четкости мысли и собранности, которое приходит в минуты опасности. Я очень скоро поняла, что штурман не просто зритель. И, любуясь красками земли и неба, следами ветра, позолотой или серостью облаков, я их обдумывала. Что принесет в полете та или иная примета?

Мне ничто не мешало вести машину строго по маршруту, рассчитывать и выдерживать время, точно сбрасывать бомбы. Моя голова в полете, будто на шарнирах, кругом поворачивалась, чтобы своевременно все увидеть, все предусмотреть и быстро принять правильное решение.

Возможно, я и преувеличивала свою непохожесть и не такие уж гладкие и обкатанные были летчицы-«старички», как мне казалось. Люди разные, и должны быть такие, наверное, но в одном они одинаковы — в безусловной убежденности в правоте нашего дела и в готовности отдать за Родину жизнь. Таково время! А все лишнее, ненужное обрубить безжалостно. Я понимала, что успех приносит согласованность экипажа, и старалась понять свою летчицу с полуслова, со вздоха, с кивка головы.

Она передала мне привязанность к самолету, как к живому существу. Со временем я сумела разглядеть за сдержанностью летчицы ее романтический настрой души, то есть такой настрой, когда, забывая удобства повседневной жизни, отметая все, что мешает, человек идет к намеченной цели, в которой видит смысл жизни. Ей совсем не чужда была романтика полета. Тут можно говорить о тончайших оттенках неба, о радужном сплетении рек, полей, о мерцании звезд и огней, но главное для Нины было в другом. Оно было в ней самой. Это то, что в ней самой спрессовалось: молниеносность реакции, цепкая память, умение разом видеть все — приборы, землю — и в трудный момент сжать в кулак волю, все чувства, не оставляя места эмоциям, а только холодному расчету, мастерству, выкованному сотнями полетов. Это постоянный, всегда идущий рядом риск, о котором не говорят, но и никогда не забывают, это неповторимость каждой посадки, это умение отключить страх.

Хотя Нина и закончила аэроклуб, стремясь стать летчицей, однако службу в армии ей пришлось начинать штурманом. Налет был мал, да и штурманов в те времена недоставало. А вот когда не стало хватать летчиц в полку, многим штурманам, окончившим до войны аэроклубы, предложили пересесть в пилотские кабины. Заместитель командира полка по летной части С. Амосова днем и ночью летала с ними. Полеты по кругу, в зону, на полигон. Взлет, посадка, вираж, переворот, боевой разворот и снова посадка... Нине казалось, что взлетам и посадкам не будет конца, но Амосова очень скоро оценила летные качества Ульяненко. Нина стала летчицей, а свой штурманский опыт старалась передать мне.

Бомбометание с самолета — трудное дело, а бомбометание с По-2 труднее вдвойне. Надо уметь точно проложить путь к цели, найти ее без ориентиров, без освещающих огней, часто искусно замаскированную. И тут на первый план выступает мастерство штурмана. Можно, конечно, осветить цель САБами, которые загорятся на расстоянии 300-400 метров от земли и достаточно долго будут висеть на парашютах. Но при сильной облачности, густой дымке, дымовой завесе, поставленной противником, чтобы скрыть объект, САБы бесполезны. Тут нужен опыт, чтобы обнаружить цель и поразить ее. Нам приходилось сбрасывать бомбы различного веса и габарита: 25, 50, 100-килограммовые, осколочные, фугасные, термитные, самовоспламеняющуюся жидкость и самые мелкие бомбочки, вплоть до противотанковых гранат, которые мы брали в кабину. Каждая серия бомб имеет свои баллистические свойства, свой отличительный характер. Наземная артиллерия для поражения цели прибегает к пристрелке или пользуется услугами корректировщика. Мы были лишены и того и другого. Самолет, как правило, проходил над целью однажды, и экипаж был лишен возможности исправить свою ошибку.

Данные о целях мы получали иногда очень скудные. Бывало, что бросали бомбы на глазок, и они падали в районе цели, не поражая ее. Другая бы махнула рукой, не обратила внимания, вроде бы ничего особенного: человек не автомат — бывает, и ошибается... А Нина думала по-другому: промах экипажа — это брак в боевой работе. Она требовала от меня тщательной подготовки. Вместе со мной изучала характер бомб, возилась с прицелом, все время мне напоминала, что люди неделями не выходят из цехов, полуголодные и озябшие, делают бомбы и наша обязанность сбросить их «точнехонько». Когда на пути встречалась непогода, Ульяненко не спешила возвращаться домой с бомбами. Она была поистине хозяйкой неба. У нее опасность увеличивала собранность для борьбы со всякими особыми случаями. Нина не бравировала своей смелостью, бесстрашием, но спокойно говорила: «Пойдем, пока можем». Ей чужда была рисовка. И опасность не была безразличной, как для каждого нормального человека. И чтобы одержать победу над опасностью, готовилась к ней на земле. Я училась у Нины выдержке, хладнокровию, штурманскому мастерству. Думая о Нине, я уснула.