Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна - Страница 52

Я с удовольствием смотрю и на Ирину Ракобольскую — высокую, статную, с карими насмешливыми глазами. Годы мало изменили ее. Но она сумела многое успеть, став доктором наук. В годы войны она была куда строже. Правда, к этому обязывала ее сама должность начальника штаба полка.

Рядом сидит Евдокия Борисовна Пасько, мой штурман эскадрильи. Многие годы она преподает высшую математику в Московском высшем техническом училище имени Баумана. Пасько молчит, строго поглядывая на всех, словно на своих студентов. А мне чудится далекий ее голос из прошлого: «Запомните, штурманское дело — это прежде всего точность, четкость и ясность. Помните, не летчик ведет самолет, а штурман. Летчик его только пилотирует. И бомбит тоже штурман».

Герой Советского Союза Пасько никогда не распекала подчиненных за допущенную оплошность. А ошибки, конечно, случались. Не всегда были удачными боевые вылеты. Иной раз все, казалось, сделал штурман, чтобы бомбы попали в цель, но набежало облако не вовремя или качнуло самолет разорвавшимся снарядом — и цель оказалась непораженной. Пасько подробно разбирала все ошибки, допущенные экипажами.

Я часто думаю, почему это память согревает меня, хотя она способна и жечь? Да, наверное, потому, что я и сегодня встречаю своих боевых друзей, донесших эстафету благородства и живого примера действенной доброты.

Среди моих однополчанок есть и доктора наук, и кандидаты, и простые работницы... Да разве дело в том, кто кем стал? Главное — каким остался, сколько доброты несешь людям. Сгоревшая вместе со своим самолетом при выполнении боевого задания под Новороссийском Тамара Фролова как-то на комсомольском собрании говорила: «После войны человек будет другим. Так много люди повидали смертей, крови, мерзости всякой, что просто невозможно после войны злобствовать, подличать, завидовать. Нельзя будет обидеть женщину, ребенка, инвалида...» Голос Тамары звенел в тесной, полутемной землянке и убеждал меня поверить в то, что человек будет жить по Закону (его напишут с большой буквы), когда можно будет обратиться даже к незнакомому, если плохо, и попросить: «Друг! Помоги...» И я клялась: если останусь живой, то всегда буду ценить любую возможность активности; радоваться любому случаю помочь человеку, поддержать его в беде.

Многие мои боевые подруги до последнего дыхания оставались на боевом посту. Он же есть, этот пост, и сейчас, когда идет такая обостренная идеологическая война. И баррикады сегодня проходят через умы и сердца. Не военные — нравственные. Они разделяют людей вопросом: как жить, как делать дело? До самой смерти замполит полка Е. Я. Рачкевич тормошила нас и писала в письмах: «Выступаешь ли перед молодежью? Если не мы, то кто?..» Давно похоронили мы Е. Я. Рачкевич, нашу «мамочку». Вспомнив ее, я невольно улыбнулась, представив, как сейчас она выступала бы перед нами: «Девушки! Мои дорогие девчата!»

А рядом с этими седыми «девчатами» — внуки. Евдокия Яковлевна Рачкевич накануне войны закончила адъюнктуру Военно-политической академии. Защиту диссертации отложила «на после войны». Когда Герою Советского Союза М. Расковой поручили сформировать женскую авиачасть, батальонный комиссар Рачкевич стал у нее комиссаром формирования, а затем возглавила политическую работу в нашем полку.

В войну, бывало, доставалось мне от нее: то форму нарушу, то без спроса отлучусь, то пререкаюсь с кем-то, то не по форме обратилась... Распекает, увещевает, убеждает. Увидит, что насупилась, и скажет так ласково: «Ну, что примолкла? Вот кончится война, девушки, я возьму Олю за руку и сама отведу в театр. Ты обязательно будешь артисткой!» И забывается обида. Улетучивается...

Последние перед смертью годы она была очень больна и, несмотря на это, находила силы поддержать «своих деточек» и словом, и делом. Она часто выступала перед молодежью. Много ездила, чтобы найти места гибели наших летчиц. А найдя, организовала перезахоронение с воинскими почестями. Это благодаря Е. Я. Рачкевич в нашем полку нет без вести пропавших. В одном из писем она мне писала: «За прошедший год мне пришлось выступить 212 раз. Разыскала 12 могил. В Крыму я нашла место гибели Жени Рудневой и Паны Прокопьевой...»

А теперь нет нашей «мамочки», как и Кати Тимченко, моего наставника по штурманской, кандидата технических наук. И кто скажет, у всех ли оставшихся сегодня в живых хватит сил прийти на следующую встречу? Уходят из жизни мои друзья, израненные осколками, простреленные пулями, контуженные в катастрофах, истощенные блокадами и концлагерями. Сердца, исполосованные войной, перестают биться. Никто никогда не сочтет наши потери. Пули той войны настигают и сегодня...

Уходит время, многое забывается, а боль и страдания остаются. За суетой, за делами отодвигаются, живое — живым, но вдруг неожиданно нахлынет полузабытое — и вновь на солдатской дороге, на боевом курсе. И никуда мы не можем свернуть, потому что в мире неблагополучно. Ведь в одном небольшом цилиндре заключается энергия, достаточная для испепеления Нью-Йорка, Москвы, Парижа или Берлина. И эти цилиндры накапливаются. Для чего? Я пишу эти строки, чтобы напомнить о бдительности. Особенно всем молодым, здоровым и деятельным, которым предназначена эта книга, я хочу напомнить об ответственности за судьбу человечества. Самое дорогое у нас — жизнь. Ее нужно беречь. Фашизм, насилие и войны должны уйти, оставшись лишь в книгах о прошлом. Прошли десятилетия, а мы ничего не забыли. До сих пор прячутся постаревшие, но неугомонившиеся палачи. И каждый день приносит нам вести, что ядовитые семена фашизма дают всходы, что фашизм жив и ждет своего часа. Вот почему мы не имеем права, не смеем забывать ни подвигов, ни преступлений.

Последние годы меня все чаще и чаще тревожит чувство вины. Вины за ненаписанное, упущенное, стершееся в памяти, вины перед хорошими людьми, о которых я не написала или написала бегло и торопливо. Меня одолевают ненаписанные рассказы и неописанные герои. Давно хочу рассказать о Герое Советского Союза Ульяненко — директоре сельской школы, о летчице Клавдии Рыжковой, ставшей майором МВД, о первой абхазской летчице Мери Авидзба, о летчице Анне Амосовой-Бондаренко, человеке большой души и доброго сердца, многие годы проработавшей парторгом, о штурмане Ольге Клюевой, отдавшей тридцать четыре года жизни своему заводу, и о многих других, кто шел в ночь, в огонь, на смерть во имя Жизни, а в мирное время отдававших все, чтобы сделать эту жизнь прекрасной. Мне хочется показать, что человеку всегда свойственно быть человеком, расти, мужать и бороться за право жить и мыслить.

Все эти годы лежит на мне груз ответственности перед людьми, которые не вернулись, и перед теми, кто остался жив, и перед теми, кто родился сегодня и пришел в этот счастливый, отвоеванный нами мир. Из боев я вынесла твердое убеждение, что жизнь счастлива бывает только у тех, кто живет на предельной отдаче отпущенных ему добрых человеческих качеств. Только так и стоит жить — на пределе, не половиня ни любви, ни ненависти, ни правды, ни чести. Война осталась в нас навсегда — болью старых ран, тяжестью осколков, обжигающей сердце памятью о погибших товарищах. Небо, потемневшее перед грозой, или праздничные салюты заставляют вспомнить, как порохом и кровью пахло оно, когда мы вынуждены были бомбить истерзанную землю на Дону и Украине, на Кавказе и Кубани, в Крыму и Белоруссии, в Польше и Германии. До сих пор случается, что во сне я лечу на задание и зенитки рвут небо вокруг...