Визит «Джалиты» - Азов Марк - Страница 14

— Красные в городе? — Гуров не поверил своим глазам. — Когда они успели?

— Долго ли умеючи? Подпольщики впустили партизан, — Дубцов развернул машину и стал съезжать с горы. — Попробуем пробиться на Феодосию, авось не перережут дорогу.

…А «Джалиту» несло ветром в сторону рифов. Неуправляемое судёнышко плыло боком, купая паруса. Навстречу, со стороны моря, шла рыбачья шаланда. Видно, возвращались с лова. В садках поблёскивала кефаль. Дед-рыбак дремал, сидя на корме. Его внуки, совсем ещё хлопчики лет двенадцати — четырнадцати, гребли и посмеивались, глядя на потухшую цигарку, вывалившуюся из раскрытого рта. Цигарка лежала на груди деда.

— Эй! На паруснике! Э-ге-ге-гей! — закричали хлопцы. — Чи е хто? Отзовись!

Никто не отзывался. Только слышно было, как по палубе парусника перекатывалось, гремя, пустое ведро.

Хлопцы растолкали деда:

— Диду! Там парусник сам собою плыве. Без матросов. Гукалы — никто не видгукнувся.

— Мабуть, пьяные?

— Ни, диду. Никого нема!

— Ну-у… Значить, то, хлопци, летючий голландець.

— А шо воно таке?

— Летючий голландець? — Дед сам затруднялся с ответом, долго лизал, заклеивая, свою цигарку. — Воно то, чего нема и не може буты, але люди бачили.

КТО ЕСТЬ КТО

— Фу, черт! — Дубцов потянул на себя ручку тормоза. — Не везёт так уж не везёт. — Он вышел из машины, вынул пробку радиатора — пошёл пар. — Возьми там ведёрко, Гуров, набери воды.

Дубцов поднял капот, приблизил ладони к разогретому мотору, прислушался к бульканью и потрескиванию в автомобильных внутренностях, а Гуров, вытащив ведро из багажного ящика, стал спускаться с дорожной насыпи в глубокую промоину, образованную ливневыми потоками, стекавшими с гор. Чтобы вода не размыла дорогу, под насыпью, на дне промоины была проложена каменная труба. Из трубы вытекала какая-то желтоватая водичка. Гуров подставил ведро. Вода затарахтела по дну.

Дубцов захлопнул капот и подошёл к краю промоины. Гуров заметил, что правую руку Дубцов держит за бортом реглана.

— Что это у тебя, Виля, за наполеоновский жест?

Дубцов не ответил и руку из-за борта реглана не вынул.

— По-моему, вы не очень торопитесь, ротмистр, — сказал он хмуро.

— Прикажи воде течь быстрее.

Вода текла тонкой, как ниточка, струйкой. Ведро наполнялось почти незаметно. Но Дубцова все это вроде бы не касалось:

— А по-моему, вы нарочно хотите опоздать на пароход.

— Почему ты вдруг перешёл на вы?

— Можно и на ты. Я с тобой свиней не пас. Я офицер флота, плавал юнгой, окончил школу гардемаринов, а ты хам: мараешь белое дело, терроризируешь Марию Станиславовну, интеллигентную женщину, которой ты в лакеи не годишься, скотина!

Гуров схватился за кобуру. Дубцов вынул руку из-за борта реглана. В руке был браунинг.

Вдали громыхнул взрыв, второй, третий. Затем целая серия взрывов. Дубцову почудилось, что камни под ногами дрогнули. И действительно, с дорожной насыпи скатился камешек, за ним потянулась струйка известковой пыли.

— Артиллерийские склады взорвали на станции Феодосия, — сказал Гуров. — Это конец, Виля. Понимаешь? Всё! Слышишь выстрелы? — вслед за взрывами стали раскатываться двойные винтовочные хлопки. — Офицеров вылавливают. Сюда тоже скоро прискачут и порубят нас с тобой обоих, как белых шкур! Бежать надо!

Гуров начал выбираться из промоины, на ходу расстёгивая кобуру. О браунинге Дубцова он как будто забыл.

— Руки! — скомандовал Дубцов. Гуров поднял руки. — Вот теперь кругом. — Спорить с браунингом было бесполезно. Гуров покорно повернулся спиной к Дубцову. — Кобуру расстегнули, весьма любезно с вашей стороны. — Спрыгнув в промоину, Дубцов вынул револьвер из кобуры Гурова. — Вот теперь побеседуем. Сядьте… Сесть! Это допрос! — Гуров присел на край трубы, из которой вытекала вода — уже набралось полведра, — Дубцов сел напротив. — Я вас не задержу до прихода красных, Гуров. Пока наполнится ведро, окончится и суд, и дело. — Дубцов вынул из кармана реглана матросскую флягу — манерку, отвинтил крышку, выудил из фляги свёрнутое трубочкой письмо капитана «Спинозы» и протянул Гурову…

— Зачем вы погубили человека, Гуров? — спросил Дубцов, когда Гуров кончил читать. — Ведь вы же оформили документы о погрузке продовольствия на «Спинозу», а фактически его не погрузили. И капитан, которого обвинили в краже, пустил себе пулю в лоб.

— А если он действительно украл? Где у вас доказательства, что продовольствие осталось в Крыму?

— Допрос поручено вести мне, а не вам, — я и задаю вопросы. Каким образом к сторожу пансиона по соседству с Марией Станиславовной попал куль сахара, за который вы, Гуров, лично расписались на складе?

— Откуда у вас такие сведения?

— У морской контрразведки тоже есть свои люди, как вы понимаете…

— Ну-у… мало ли… Конвойный продал по дороге один мешок.

— Ведро наполняется, Гуров. Я залью радиатор и уеду. Но вас я тоже не оставлю красным. Так что, не стоит тянуть. Зачем вы установили слежку за климатической станцией, убрали оттуда Марию Станиславовну с детьми и двое суток вели какие-то таинственные работы в винных погребах?

— Там нет никаких погребов.

— Погреба находятся под домом. Но вход со стороны пансиона — и сторож оттуда потихонечку тащит мешки с казёнными печатями. Те самые, которые вы там сложили.

— Ты меня оскорбляешь, Виля, — Гуров улыбнулся, хотя ему было не до смеха. — Я, по-твоему, не только вор, а ещё и дурак: украл и закопал, как собака кость, а сам уехал за море. Что ж, я из Турции буду приторговывать этими харчишками?

Дубцов тоже усмехнулся:

— Наконец-то в вас заговорила логика. Я так и понял — никуда вы не собираетесь уезжать от этих харчишек. Вам и здесь будет неплохо. Потому что вы либо купленный предатель, либо агент ЧК.

Гуров вздрогнул не столько от этих слов, сколько от того, что вода, переполнив ведро, выплеснулась ему на ноги.

— Напрасно надеетесь, — заговорил он, — что, отделавшись от меня, вы скроете от ЧК свои собственные дела, господин Дубцов. Там, уверяю вас, известно, что вы белый палач, а не заблудший интеллигент. Достаточно одного фокуса, который вы проделали с болгарским коммунистом Райко Христовым. Эту историю я слышал только вчера из ваших уст. Сам не убил — так отдал французам на растерзание, ещё и расписку получил! Иуда взял расписку на 30 серебреников! Так что, ещё неизвестно, кто из нас предатель. Время покажет, кто из нас кто, господин Дубцов, кого Россия помянет добрым словом: тех, кто удирает, или тех, кто здесь остаётся!

Выстрел раскатился и отдался эхом в горах… Стреляли из винтовки. Один, два, три выстрела… С горы катились, дребезжа, телеги с одуревшими от гонки лошадьми. Повозочные, прыгая с телег, сбегали с дороги в кусты. Дышло передней пароконной упряжки ударило прямо в радиатор автомобиля. В облаке известковой пыли проскакал верховой казак.

— Назад! — заорал казак, поравнявшись с автомобилем. — Вороти оглобли, ваши благородия! Партизаны дорогу перерезали. — Он соскочил с коня, стал его рассёдлывать. — Я с-под Феодосии скачу. Там восстание! Большевики артиллерийские склады рванули, тюрьму взяли, в порт прорвались.

Казак расседлал коня, поцеловал его в ноздри и, взвалив на плечи седло, скрылся в зарослях можжевельника. Выстрелы участились, застучал пулемёт, ухнули разрывы гранат…

Мария Станиславовна обходила кровати в палате девочек, собирала градусники и ставила в стакан с розовой сулемой. Стакан с пучком тонких градусников стоял на стеклянном столике, столик дрожал, и градусники звенели.

— Стреляют, — прошептала Олюня, когда Мария Станиславовна подошла к её кроватке, — я боюсь.

— Не бойся, Олюня, — успокоила Мария, — это далеко.

Но это было очень близко. Мария разделила надвое чёлочку, мешавшую девочке смотреть, и вышла на крыльцо. Бой шёл, казалось, совсем рядом, на дороге. Даже в санаторном парке появились какие-то люди, со стороны арки слышался нарастающий топот. «Красные, — подумала Мария. — Это значит, Дубцов уже далеко». Уронив голову на каменные перила, она заплакала. А топот ног в санаторном парке тем временем приближался. Когда она подняла голову и отвела рукой волосы, прилипшие к мокрым щекам, — она увидела в глубине аллеи Дубцова и Гурова… Мундиры на них были истерзаны: погоны, шевроны вырваны «с мясом».