Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 30

— Спасибо за откровенность, — мягко улыбнулся Калинин. — Мой вам совет: каждый раз, изучая жалобу, ставьте себя на место того человека, который ее написал, старайтесь испытать его негодование, его волнение, его боль. А если утратите эту способность, скажите мне. Переведем на другую работу, не менее важную, но не связанную непосредственно с людьми.

Сам Михаил Иванович, когда занимался делами приемной, словно бы ощущал пульс народной жизни. По количеству писем и ходоков можно было судить о положении в той или иной местности. Одно время резко увеличился поток жалоб из подмосковных районов. Урезают, мол, земельные наделы, не выделяют покосов, не позволяют брать в лесу хворост и сухостой. Михаил Иванович посоветовался с опытным сотрудником приемной Котомкиным. Решили пригласить москвичей, руководивших теми ведомствами, на действия которых жаловались трудящиеся. Однако "раскачать" этих руководителей удалось не сразу. Кому охота выслушивать неприятности. Тот занят, другой недавно на должности, еще не осмотрелся. Хотели прислать заместителей. Но Михаил Иванович проявил твердость. Настоял, чтобы явились сами и заместителей прихватили, пусть тоже послушают ходоков, почитают письма. Трижды присутствовали все они ка приемах, много услышали нелицеприятного, отвечали на вопросы. Сделали, разумеется, соответствующие выводы. Во всяком случае, количество жалоб из Подмосковья вскоре сократилось.

"По материалам нашей приемной историю можно писать", — любил повторять Калинин.

Близилось время начала приема. Михаил Иванович вошёл в большую комнату, разделенную перегородкой, высотою по грудь. Поздоровался с сотрудниками. Сказал, чтобы приглашали людей. Комната наполнилась посетителями. Первым в очереди оказался рослый крестьянин с широкой окладистой бородой. От него резко пахло кислой овчиной: долго скитался, наверно, по вагонам, по вокзалам, спал, кутаясь в старый полушубок. Он будто опешил, разглядывая Калинина.

— Какое у вас дело ко мне? — напомнил Михаил Иванович.

— Погорельцы мы, погорельцы, — протянул крестьянин засаленную бумагу-прошение. — Половину деревни огонь слизнул, весь порядок. А волость тае… И уезд тае… Нет, говорят, лесу… Сами, говорят, виноваты.

— В чем же ваша вина?

— Праздник был, недосмотрели. На Николу-вешнего как раз престольный праздник у нас.

— Нехорошо, — укоризненно качнул головой Михаил Иванович. — Вы на престольном празднике самогон пьете, а Советская власть потом вам избу справляй… Скверно получается.

— Нам бы лесу, а остальное мы сами…

Калинин всмотрелся в бумагу, сказал:

— Есть же резолюция на заявлении. Помощник мой все решил, выделят вам лес. Зачем меня-то дожидался? Людей вон сколько…

— Мужики наказывали, чтобы обязательно твой подпис был. Без этого, говорят, не возвращайся. Не откажи, батюшка, для обчества.

— Возьмите, — Михаил Иванович расписался под резолюцией. — А обществу передай: насчет престола-то поскромней, поаккуратней. Обожглись, и хватит.

— Теперь мы ученые, батюшка, во как ученые…

После крестьянина к Калинину подошел человек со впалыми щеками, в стареньком пиджаке. Тискал руками фуражку. Михаил Иванович сразу определил: ото фабричный. Наверно, работа ему нужна. Жена у него, дети, а податься некуда: многие заводы и фабрики еще стоят.

Ну, правильно, не ошибся: человек просит работы.

Михаил Иванович старался не показать своего огорчения. Он очень переживал за таких тружеников, которые сейчас как рыба на песке. Крестьянину, даже самому бедному, легче, чем рабочему, оказавшемуся не у дел. Крестьянин хоть на картошке, на свекле перебьется, перезимует. А безработному мастеровому где взять кусок хлеба или деньги? Страдают люди, среди которых немало таких, которые сами делали революцию, сражались на фронтах гражданской войны. Таким надо помогать в первую очередь, по не всегда получается.

Подозвал Котомкина. Тот выслушал, вспомнил: открылась небольшая фабрика, но за городом, надо поездом туда ездить. Если товарищ согласен…

— Давайте направление, — обрадовался рабочий. — Хотя бы зацепиться… А то уж совсем швах, — махнул он рукой. — Сердечная вам благодарность!

Калинин и Котомкин обменялись взглядами. Ладно, хоть чем-то сумели помочь! Потерпи, друг, еще немного, будут у нас огромные заводы, первоклассные фабрики, электростанции. Наступит срок — везде будут требоваться крепкие умелые руки. Выбирай дело по душе. Это не утешительная сказочка, такие дни наступят обязательно, все мы стараемся приблизить их. Без веры в счастливое будущее просто не осилить, не одолеть всех многочисленных трудностей…

Следующая просительница, бойкая бабенка с выбившимися из-под платка волосами, затараторила так быстро, что Михаил Иванович никак не мог понять, чего она хочет. Ругала по-всякому рязанское начальство, рязанских коммунистов, которые "не желают оказать содействие". Видно было, что склочная тетка, но разобраться-то надо.

— Из ваших слов я понял одно: в Рязани все коммунисты вроде редиски, красные только снаружи. Не думаю, что это так. Изложите, чем конкретно вас обидели.

Постепенно, отметая словесную шелуху, выяснил: женщина просит, чтобы ей прирезали земельный участок соседа. Он — бывший купец, она трудящийся класс, работает сторожихой, а огороды у них одинаковые. И земля у него лучше. А ей во как обидно! — показала она рукой аж выше головы.

— Какой у вас надел? Справка имеется?

— А как же, по всей форме.

Калинин взял бумажку, прочитал внимательно.

— Вижу, земли у вас сколько положено по норме. Если дадут больше, это будет уже непорядок и самоуправство. Просьба ваша незаконная, и помочь никак не могу. Так что не браните рязанских коммунистов, они поступают по справедливости.

Когда нужно, он умел отказывать вежливо, но твердо.

Побеседовав с двумя десятками посетителей, Калинин возвратился в кабинет. Надо было подготовить план своей очередной поездки по стране и отшлифовать статью для газеты. Задумана она была давно, а сейчас самое время напечатать. Михаил Иванович при каждом удобном случае говорил о том, что необходимо везде и всюду привлекать к государственной работе беспартийных товарищей. Это укрепит Советскую власть на местах, привлечет к делу наиболее активных людей. Недавно Центральный Комитет партии распространил специальное письмо по этому поводу. Журналисты попросили Калинина просто и доходчиво раскрыть суть этого документа, высказать свое мнение.

Набросал черновик статьи, выправил его, уточнил некоторые фразы. Переписал заново. Глянул в окно: вот это да, уже сумерки наступают. Домой пора. Екатерина Ивановна, конечно, спросит, обедал ли? Кажется да, приносили ему бутерброд с чаем.

Постукивая палкой, прижимая локтем портфель, медленно шел он по опустевшей улице. Рабочий день давно кончился, все отдыхают в квартирах. Встречаются только парочки, да оборванные чумазые беспризорники сгрудились в подворотне, в карты, что ли, играют… Вот еще одна важнейшая проблема: подобрать с улиц ребят, которых война лишила семьи, вернуть им детство, вырастить настоящих людей… Молодое государство просто не успевает взяться за все, не хватает и средств, и людей.

Дома его ждала новость. Екатерина Ивановна, собирая ему на стол (дети уже поужинали), обронила словно бы невзначай:

— Послезавтра выпишут Аню.

— Выздоровела, значит? Хорошо.

— Не торопись радоваться. Письмо из деревни пришло. Мать Анина умерла.

— Ну да! — Михаил Иванович отложил ложку, вытер усы, бороду.

— Как же теперь поступить? Круглая сирота… Не оставлять же на произвол судьбы…

Года полтора назад, когда Калинины отдыхали в Верхней Троице, из дальней деревни пришла к ним совершенно незнакомая женщина, прослышавшая, что приехал сам "главный староста". Тридцать верст несла больную дочку. От рождения у Ани была повреждена нога, девочка хромала, ребятишки дразнили ее, смеялись над ней. Отец ее погиб на германской… Слезно просила женщина помочь, показать докторам единственную свою кровинушку. И Калинины, отправляясь в Москву, взяли девочку с собой.