Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 10

Странное впечатление произвел новый заключенный на видавших виды тюремных надзирателей. Ничего не добивался, не просил, кроме книг и письменных принадлежностей. Строго соблюдал режим, был спокоен и вежлив, а главное — с утра до вечера, не щадя глаз, сидел, согнувшись, над толстыми томами с непонятными для надзирателей названиями. Или строчил мелким почерком письма по десять-пятнадцать страниц каждое. Жандарм, приставленный следить за перепиской, сперва осиливал их до конца, не находя ничего, кроме рассуждений по поводу все тех же книг. Так скучно, что жандарма в сон клонило. Потом и вовсе читать перестал, лишь просматривал для порядка начало и конец.

Друзья и знакомые Михаила, оставшиеся на воле, хлопотали о его освобождении, добивались свидании. Узнали об аресте Калинина и Мордухай-Болтовские. Это вызвало удивление в генеральской семье. Миша скромный, честный человек — и вдруг за решеткой, среди преступников! Явно какое-то недоразумение!

Дмитрий Петрович, облачившись в парадный мундир со всеми регалиями, самолично вместе с Марией Ивановной отправился в жандармское управление. Там их любезно принял жандармский офицер. Дмитрий Петрович объяснил: давно знает Калинина, этот добросовестный юноша является патриотом, не способен к дурным делам.

— Занимался запрещенной политической деятельностью, — пояснил жандарм.

— Уверяю вас, это случайно! — всплеснула полными руками Мария Ивановна.

— Неосознанные поступки, юношеская удаль, — уверял Мордухай-Болтовский.

— В таком случае познакомьтесь, пожалуйста, вот с этим перечнем, — протянул офицер лист бумаги, на котором аккуратно, столбцами были выписаны названия книг и фамилии авторов. Здесь и „Обоснование народничества“ Волгина, и многотомный курс истории, и „Геология“ Лайеля, и „Капитал“ Маркса. О последней книге Дмитрий Петрович знал, что она несколько лет назад была под запретом, но теперь дозволена для чтения и пользуется большим спросом, особенно среди молодежи. В своем доме лицезрел сей фолиант, приносили мальчики студенты на несколько дней.

— Что, собственно, означает сей список? — поинтересовался Дмитрий Петрович.

— Это книги, которые Калинин успел прочитать, пока находится в заключении, — с тонкой, едва заметной усмешкой пояснил офицер. — Около ста наименований и никакой развлекательной литературы. Уж не намерен ли он завершить здесь университетский курс? Простите меня, но о случайности не может быть и речи. Этот человек знает, чего он хочет.

Дмитрий Петрович долго молчал. А Мария Ивановна попросила со смущенной улыбкой:

— Не забывайте, пожалуйста, о том, что он молод.

— Да, не забывайте, — присоединился Мордухай-Болтовский. — Отнеситесь к нему помягче.

— Мы учтем ваше ходатайство. Разумеется, в рамках установленных правил, — почтительно склонил голову жандарм.

Как ни старалась охранка, она не могла собрать достаточно улик против Калинина. Весной его выпустили. Однако находиться в столице ему было запрещено. Он должен был выбрать себе место для проживания под особым надзором полиции. Михаил, поразмыслив, назвал Тифлис: там жили несколько знакомых ему социал-демократов. Надеялся, что они помогут быстрее устроиться на новом месте, включиться в революционную работу. Поблагодарив Мордухай-Болтовских за хлопоты, он ненадолго заехал в деревню, проведал родных и отправился в дальний путь.

Яркий свет маяка

В юности он хотел стать моряком. Широкая Нева, простор Финского залива, могучие военные корабли, дымившие на рейде, покорили воображение, едва он приехал в Петербург. Ну и форма морская тоже. Полосатые тельняшки, синие воротники, надписи на бескозырках, золотые якоря на развевающихся лентах. Эх, таким бы пройтись по родной деревне! Очень хотелось ему отправиться в зовущую голубую даль, увидеть удивительные страны, где обитают слоны и львы, жирафы и обезьяны… Книги морские читал запоем, знал многие флотские термины. Еще от Мордухай-Болговских собирался поехать в Кронштадт, поступить там в какую-нибудь морскую школу или прямо на корабль. Но рассудительный гимназист Митя тогда отсоветовал: молод Миша, к тому же худенький и ростом не вышел — на флот не возьмут. Моряки они вон какие все — богатыри!

И на заводе не сразу расстался Калинин со своей мечтой, надеялся когда-нибудь уйти в дальнее плавание. Даже в революционной работе прорывались у него морские словечки. Отправлялся, к примеру, в город за литературой, за листовками и, зная, что одному тяжело будет везти, предупреждал надежного товарища:

— Сразу после работы снимаемся с якоря.

— Куда?

— Направление в открытом море получишь, — отшучивался Калинин, помня о конспирации.

Иногда друзья называли его между собой "нашим моряком".

С годами, заслоненная напряженной работой, трудными буднями революционера, потускнела и словно бы осталась позади вместе с молодостью романтическая мечта. Тридцать лет исполнилось Михаилу Ивановичу. И вдруг совсем неожиданно давнее желание осуществилось. Он оказался среди пассажиров настоящего морского парохода, который отправился в рейс из небольшого финского порта в столицу Швеции — Стокгольм.

Апрельский вечер был теплым. Ветерок, правда, резковат, но волны невысокие, качка почти не чувствовалась. Пассажиры не покидали палубу, лишь изредка спускаясь в каюты погреться. А Михаил Иванович и греться не ходил, ему было хорошо и тепло. Стоял среди товарищей, ехавших на партийный съезд, любовался Балтикой, вдыхал солоноватый бодрящий воздух, вспоминая дела последних месяцев. А вспомнить было что. В сентябре 1905 года, в разгар революционных событий, он возвратился наконец в Петербург. Это было бурное время, когда рождались рабочие Советы, когда гремели выстрелы на восставшем броненосце "Потемкин", когда напуганное размахом повсеместных восстаний царское правительство приняло решение о создании Государственной думы. Уже прошел в Лондоне III съезд Российской социал-демократической рабочей партии, одобривший резолюцию о вооруженном восстании. На фабриках и заводах готовились к решительным боям.

Барометр показывал бурю!

Как и прежде, поселился Михаил Иванович вместе с давним другом Иваном Дмитриевичем Ивановым. И на Путиловском опять трудились вместе. Завод расстроился, обновился, больше стало рабочих, особенно квалифицированных. А главное, что удивило и порадовало Михаила Ивановича, выросло политической сознание. Рабочие не поддавались на уловки хозяев, властей. Организованно и настойчиво добивались собственных целей. Приятно было видеть, что работа, которую вели здесь прежде Калинин и его друзья, не прошла даром, посеянные семена дали хорошие всходы.

Старые путиловцы помнили Калинина, приняли как своего. Михаил Иванович быстро включился в заводскую жизнь. Несколько раз выступал на собраниях против меньшевиков, отговаривавших рабочих от вооруженного восстания. Разъяснял, что обещания царя представить народу свободы — это лишь маневр, который нужен правительству, чтобы приглушить волнения, выиграть время и, собравшись с силами, задушить революцию.

Побывал во всех цехах, во всех мастерских, и вскоре его опять знал весь Путиловский. Не прошло и месяца, как Калинин стал членом Нарвского районного комитета партии. И на первом же заседании комитета он внес предложение:

— Давайте создадим в нашем районе легальный рабочий клуб. Вроде бы с просветительской целью. Михаил Иванович пригладил начавшую отрастать бородку, усмехнулся. — У товарищей с разных предприятий будет вполне законное место для встреч. Доклады будем проводить, беседы.

— Где взять помещение? — спросили его.

— Для начала используем квартиру, в которой живем мы с Ивановым, а потом просторнее подберем. Лишь бы начать.

Районный комитет одобрил предложение, выделил людей в помощь Калинину. Вот и появился за Нарвской заставой своеобразный центр, объединявший рабочих различных взглядов: и активных борцов, и далеких от политики. Большевики вели там настойчивую, кропотливую работу, беседуя с товарищами, в чем-то сомневавшимися, чего-то недопонимавшими. Михаил Иванович все свободное время отдавал теперь новому клубу.