Раса хищников - Лем Станислав - Страница 11

Одновременно с книгой Тересы Валяс я изучал том под названием «Transplanting Your Head» — «Пересади себе голову». В этой книге собраны эссе, ранее напечатанные в уважаемом и высоко ценимом журнале «Сайентифик америкэн», однако я еще не встречал такой кучи бессмыслицы и наглого раздувания едва проклюнувшихся идей. Если эти эссе читать по отдельности, то они с грехом пополам еще проскочат, но все вместе их проглотить трудно. Итак, «Наши тела в будущем»: как современного человека превратить в Мафусаила, как использовать биохимию в защитных целях. Конечно, там много говорится о клонах — словно мы уже полностью освоили технологию клонирования. Генная терапия, поиск строительных элементов для человеческого тела в мире животных, создание умной мыши, ну и, конечно же, титульная пересадка головы. Сложно придумать что-нибудь глупее…

Два американца — один поляк, другой чех по происхождению — недавно начали переводить мою «Сумму технологии», которая до этого в Новом Свете не переводилась. Вещь написана более сорока лет назад, и тот факт, что она еще в какой-то степени сохранила актуальность, удивителен сам по себе. Если так случилось, то лишь потому, что я сосредоточился в ней на самых устойчивых тенденциях развития. Яжембский[130] удивлялся, что меня вообще не интересует, что люди будут есть, на чем ездить, как будут проводить свободное время в 3000 году. Я занимался развивающейся в головокружительном темпе технологией, но не писал такой чепухи, как американские авторы вышеупомянутой книги. Кстати, стоит добавить, что они не ученые, а всего лишь так называемые science writers — околонаучные писатели, которые живут за счет посредничества между научными лабораториями и обществом. Впрочем, трудно требовать, чтобы они разбирались в том, что более или менее реально, а что нет, если даже ученые с мировым именем сегодня выдвигают самые неправдоподобные концепции.

Я писал «Сумму» в подневольной действительности и не мог даже касаться политических проблем, которыми сейчас с удовольствием занимаются такие знатоки, как Фрэнсис Фукуяма[131]: «Конец истории», конец света, конец Фукуяме, конец всему. К этому нельзя относиться всерьез. Следует выстраивать реальные перспективы, решаться на разумный скептицизм и действовать осторожно и предусмотрительно, соблюдая меру и сохраняя дальнозоркость.

Возвращаюсь к вопросу: почему мне как писателю удалось пережить непростой период перехода от несвободы к свободе? Наверное, потому, что специфические тоталитарные проблемы я затрагивал лишь походя, а главным образом хотел показать, как прометеев героизм сталкивается с реальным миром и порой при этом ломается. Конечно, не с тем миром, населенным тысячами звездных народов с причудливыми носами, который показан в сериале «Звездный путь». Я иногда его смотрю, потому что я настоящий мазохист и наслаждаюсь кретинизмом, но ведь мы-то знаем, что нет причин населять космос зелеными человечками. Меня лично скорее мучает вопрос, почему этих человечков нет.

Я получил сейчас сведения из Японии от Хаякавы — он издал 462 тысячи экземпляров моих книг! Для меня это было неожиданностью. Один из писателей среднего поколения сказал, что Лема в Польше вообще не читают. Зато, возможно, его читают в других местах. В Испании выходят мои «Избранные произведения», меня издают на Украине, в Португалии и бог знает где еще, хотя в сообщениях о выставках польских книг за границей я обычно не нахожу свой фамилии.

Я изрядно удалился от книги Тересы Валяс, потому что она не занимается теми, кто выжил и нашел свое место в посткоммунизме. Однако книга эта весьма ценная, и было бы хорошо, если б кто-нибудь сделал на ее основе, особенно на основе последней части, шпаргалку. Почему потеряли уверенность в себе и умолкли польские интеллектуалы? Почему они перестали играть передовую роль и прежде всего роль советчиков? Подозреваю, что мне известен один из ответов: они не знают, что должны советовать и в какую сторону вести.

Сентябрь 2004

Без формы{32}

В предыдущем фельетоне я писал о книге профессора Тересы Валяс «Понять свое время». Вскоре после этого профессор Мария Яньон[132] опубликовала в «Выборчей» статью «Расстаться с Польшей». Интересно сравнить эти работы с точки зрения разницы перспектив. Самое важное в том, что написала пани Яньон, — определение Польши как страны, которая была одновременно колониальной и колонизирующей. Для наших восточных соседей мы были колонизаторами и испытывали чувство превосходства над украинцами, которых называли русинами, и белорусами, но в то же время чувствовали — и это ощущение остается и сейчас, — что немцы смотрят на нас свысока.

Если Тереса Валяс и Мария Яньон занимаются явлениями внутреннего характера, я стараюсь смотреть с более отдаленной перспективы.

Если учитывать пункт наблюдения и избранный масштаб, то все отчасти правы. Мы находимся в сложной переходной фазе, но это состояние не имеет конца, потому что у нас нет, как бы сказал Гомбрович[133], формы, в которой нуждается добротная отливка, некоей внутренней упорядоченности.

Когда во второй половине тридцатых годов развивался «Лагерь национального единения» под руководством полковника Коца[134], когда шли торги между группами Мосцицкого[135] и Рыдз-Смиглы[136] и предпринимались попытки укрепить обороноспособность Польши, зажатой между гитлеровской Германией и Советским Союзом, одновременно, но менее заметно, происходил процесс фашизации, сдерживаемый правительственными кругами. В январе 1939 года, когда умер Роман Дмовский[137], улицы Варшавы заполнила студенческая молодежь, которая, подняв руки в фашистском приветствии, провожала гроб с его телом. Уже во время оккупации мне пришло в голову, что, как это ни парадоксально, нападение гитлеровцев спасло нас от собственного фашизма. Те, кто остался, митинговали в подполье — «Из нашей крови возникнет империя», «Искусство и Народ» и так далее. Но этот выстрел оказался холостым.

Гедройц[138] повторял, что Польшей не могут и не должны править гробы Пилсудского и Дмовского. И если нет ни малейших опасений, что появятся какие-нибудь последователи Пилсудского, то Дмовский дождался духовного потомства в виде уже трех поколений Гертыхов. Особенно странно, что самый младший из них, Роман Гертых[139], обладая хорошими манерами, знанием языков и умом, не имеет никакой политической концепции, которую можно бы было применить к ситуации в Польше. Мы не можем ни продолжать «дмовщины», понимаемой как подчинение власти России, ни слишком бурно стремиться подорвать изнутри Евросоюз, так как на это нам не хватает сил. Впрочем, в Брюсселе нас уже обозвали троянским ослом. «Ты — редкий попугай или павлин»[140]… к сожалению, это подтверждается в очередном акте национальной истории. Целые сословия, как, например, шляхта, хиреют и исчезают, а национальный дух остается на удивление неизменным.

Пани Яньон, рассуждая о молодой литературе, цитирует отдельных писателей. Кроме Масловской[141], я почти никого не знаю. Однако я читаю журнал Павла Вонсовича[142] «Лампа», где нахожу богатую галерею критических заметок о новейшей прозе. Дела с ней обстоят совсем не так плохо, только эти молодые люди представляют прежде всего себя и свои амбиции. Они не хотят, чтобы их подцепляли к большому европейскому поезду (о российском и речи нет), скептически отзываются о политике и не ждут, чтобы кто-нибудь указывал, что им делать.

Польша, впрочем, помимо своего желания играет сейчас большую роль в мире, чем это позволяет ее истинный экономико-политический потенциал. Керри[143] обещает нам визы, Буш называет нас одним из самых важных союзников в Ираке, и тут вдруг, как гром среди ясного неба: министр иностранных дел Шмайдзинский объявляет, что уже через год мы выходим из Ирака. Подобные некоординированные действия свидетельствуют о том, что у нас нет устоявшегося направления долгосрочной стратегии, что мы все еще не слишком последовательно реагируем на происходящие в мире события. Я уж не говорю, что печальная афера с прелатом Янковским[144] и его поворот от Бронзовых врат свидетельствуют о том, что и польская Церковь уже давно перестала быть монолитной.