Сверху и снизу - Риз Лаура - Страница 40

Я захожу в дом, опечаленная тем, что все мои добрые воспоминания о Фрэнни относятся лишь к первым годам ее жизни. Скоро приедет Ян, и я начинаю готовить ужин: жареная рыба, салат и булочки.

Войдя, он подходит ко мне сзади, обнимает за талию и целует в шею. От него очень приятно пахнет, и я догадываюсь, что он, как это часто бывает, заехал в цветочный магазин на Ф-стрит, чтобы купить мне букет бело-голубых люпинов и наперстянок.

Пока мы ужинаем, Ян рассказывает мне, как прошел день. Он успел заехать в свою квартиру и переоделся в джинсы и красно-серую клетчатую рубашку, так что сейчас больше похож на лесоруба — такой же крупный, коренастый, нож и вилка едва заметны в его лапищах. Но в то же время у него мягкий голос, и когда он рассказывает мне, что случилось сегодня в Капитолии (он об этом написал), я перегибаюсь через стол и хватаю его за руку — ровный тон его голоса и прикосновение мягкой ткани его рубашки приносят мне успокоение. Я знаю, что Ян понял бы меня и не стал упрекать в том, что я намеренно игнорировала Фрэнни.

Через некоторое время мы ложимся в постель. Привыкшие к наготе друг друга, мы спокойно раздеваемся и уже в купальных халатах чистим зубы, причесываемся, пользуемся туалетом. Поправив постель, я снимаю халат. В висящем на двери гардероба зеркале я вижу свое отражение — у меня безволосый лобок — вскоре после того, как М. одел меня как школьницу, он заставил побрить его.

Ян сразу отнесся к подобному нововведению с подозрением.

— Это еще зачем? — спрашивает он, глядя на мой лобок. У него хмурое лицо, лоб наморщен.

— Специально для тебя, — чуть замешкавшись, отвечаю я. Он начинает молча расхаживать по комнате, затем выпаливает:

— Ты встречаешься с другим мужчиной?

— Что?

— То, что слышала. Встречаешься с кем-нибудь еще? Я не отвечаю. Уж не догадался ли он обо всем?

— Думаешь, я не замечаю твоего частого отсутствия, Нора? В половине случаев, когда я хочу прийти, ты отвечаешь, что занята. Я звоню тебе поздно вечером, и тебя нет дома.

Меня охватывает чувство вины.

— Иногда я не подхожу к телефону. — Мои слова звучат не очень убедительно. — А если я устала или не в настроении разговаривать, то включаю автоответчик.

Я робко пытаюсь его обнять, но Ян отстраняется.

— Ответь, пожалуйста, на мой вопрос, — резко говорит он.

— Ты единственный, кого я люблю, и это правда. Единственный. — Но не единственный, с кем трахаюсь, тут же против воли добавляю я про себя.

Ян долго молчит, потом наконец спрашивает:

— Ты уверена? Я киваю.

Он немного успокаивается.

— Прости, Нора. Не знаю, но почему-то иногда мысль о твоей измене приходит мне в голову. Я пытаюсь сдерживаться, но не всегда удачно. — Он долго молчит, потом вдруг добавляет: — Нет, неправда. Я знаю, почему я такой. Это все из-за Черил.

На его лице написана такая боль, какой я раньше никогда у него не видела.

— Она пробудила во мне что-то такое, о чем я раньше и не подозревал.

— Со мной это тоже произошло, когда умерла Фрэнни. Я не думаю, что…

— Нет, — прерывает меня Ян. — Я говорю не об убийстве Черил. Я говорю о… О том, как мы проводили время вместе. Наши отношения были мучительны. Она обманывала меня, встречалась с другими мужчинами. Это происходило не часто, но достаточно для того, чтобы сводить меня с ума. Я надеялся, что она изменится, но напрасно. Это было так… безобразно. Я не знал, что способен на такой безудержный гнев, — и это меня пугает. Больше я такого не выдержу. — Он притягивает меня к себе и тихо говорит: — Не делай этого со мной, Нора, пожалуйста.

Мое чувство вины стократ усиливается.

Потом, когда я сумела убедить Яна, что побрилась исключительно ради него, он пришел в дикий восторг, сказав, что ни одна из его бывших подружек не делала этого. Он не мог оторвать от меня руки и даже через несколько дней постоянно задирал мне юбку или спускал джинсы — лишь бы посмотреть еще разок. Теперь, однако, он уже привык видеть меня безволосой, а увидев, какие страдания доставляет мне бритье, сказал, чтобы я снова отрастила волосы, Я заверила его, что люблю, когда лобок голый, — просто чтобы он отстал от меня. И уж конечно, он не догадывается, что на этом настоял М.

Глава 22

Заслышав слабые звуки пианино, я останавливаюсь, а потом дергаю дверь. Она не заперта, и я вхожу. Сквозь стекла льются лучи послеполуденного солнца, ярко освещая стоящую в углу, в кадке, плакучую смоковницу с блестящими листьями, похожими на листья ивы. Я прислушиваюсь, но не могу понять, какую пьесу играет М., — что-то легкое, романтическое.

Я подхожу к двери кабинета, но М. не поднимает взгляда от пианино. Волосы его слегка взъерошены, и вообще у него такой вид, будто он находится в сотне миль отсюда, — на столько его захватила музыка. Это меня возбуждает. Я хочу, чтобы он трахнул меня на своем драгоценном пианино, но тут же вспоминаю о продранных на коленях серых тренировочных брюках и длинной голубой блузе с обтрепанными рукавами, доставшейся мне от одного бывшего приятеля.

Мелодия учащается, длинные, элегантные пальцы М. как бешеные летают над клавишами. Внезапно он хмурит брови.

— Черт побери! — Он прекращает играть, затем, проведя рукой по волосам, начинает снова, по-прежнему не замечая меня. Должно быть, он взял не ту ноту, хотя я этого и не заметила.

Чтобы не беспокоить его, я отхожу от кабинета и направляюсь в гостевую спальню. Здесь темно, как в пещере. Я нащупываю на стене выключатель и поворачиваю его, но ничего не изменяется — очевидно, в комнате еще нет ламп. Приходится идти на кухню за фонариком.

Открыв ящик для хозяйственных принадлежностей, я обнаруживаю там скотч, точильный камень, ручки, пару ножниц и, наконец, инструкцию по эксплуатации микроволновой печи, а в шкафчике для веников, кроме прислоненных к стене веников и швабр, а также ведер для мусора, нахожу на полке красный огнетушитель и рядом с ним фонарик. Я хватаю его и через весь дом возвращаюсь в гостевую спальню, задержавшись у дверей кабинета. М. все еще играет и не замечает моего присутствия.

Оказавшись в спальне, я включаю фонарик. Конус яркого света падает на стену. Я передвигаю его на соседнюю стену, потом на следующую. Вся комната выкрашена в черное, тяжелые черные шторы отгораживают ее от солнечного света. Подойдя к шторам, я отодвигаю их и обнаруживаю, что окно загорожено светонепроницаемым экраном. На полу лежит черный овальный ковер, на фут не доходящий до стен.

Комната для дрессировки — так назвал ее М. Скоро я узнаю, для чего она. Почувствовав приступ тошноты, я гашу фонарик и выхожу, закрыв за собой дверь, а потом, возвратив фонарик на место, стою и слушаю музыку. Теперь она другая — мрачная, печальная. Это напоминает мне о поездке на побережье в середине зимы: серое, унылое море, туман, окутывающий горные вершины, наводят на мысль о тщетности человеческих усилий.

Я оставляю дом М. прежде, чем он замечает мое присутствие.

Через несколько дней, пока М. принимает душ, я снова беру фонарик и отправляюсь в бывшую гостевую спальню. Именно бывшую, поскольку ни один гость теперь не согласится здесь ночевать. В одном углу с потолка свисают длинные цепи, какие-то кожаные веревки, похожие на упряжь, ремни, стремена, а в середине комнаты находится дыба с хромированными шкивами, нейлоновыми подшипниками и веревкой, закрепленной на деревянной потолочной балке. Я освещаю потолок и вижу в разных местах множество металлических крюков. До сих пор М. говорил мне, что комната еще не готова.