Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин - Толкин Джон Рональд Руэл - Страница 20

Поутру Белег, быстро исцелившись от боли, по обычаю эльфов древности, поговорил с Турином наедине.

– Я-то ждал, что вести мои доставят тебе больше радости, – промолвил он. – Ты ведь, верно, возвратишься теперь в Дориат?

Как только мог, упрашивал его Белег вернуться; но чем больше уговаривал он, тем больше противился Турин. Однако ж подробно расспросил он Белега про королевский суд. Белег рассказал ему все, что знал, и наконец молвил Турин:

– Стало быть, Маблунг и впрямь выказал себя моим другом, каковым почитал я его некогда?

– Скорее, другом истины, – отозвался Белег, – что в итоге обернулось к лучшему; хотя приговор мог оказаться менее справедлив, кабы не свидетельство Неллас. Отчего, Турин, отчего не рассказал ты Маблунгу о нападении Саэроса? Все могло сложиться иначе. И, – добавил он, глядя на изгоев, растянувшихся у входа в пещеру, – ты, верно, по-прежнему гордо носил бы шлем и не пал бы так низко.

– Может, и так – ежели называть это падением, – промолвил Турин. – Может, и так. Но сложилось так, как сложилось; и слова застряли у меня в горле. В глазах его читался упрек – даже вопроса мне не задав, он уже осуждал меня за то, чего не совершал я. Мое сердце человеческое исполнено гордости, сказал эльфийский король. Таково оно и ныне, Белег Куталион. И до поры не позволит мне сердце вернуться в Менегрот, где посмотрят на меня со снисходительной жалостью, точно на непослушного мальчишку, что пообещал исправиться. Мне пристало даровать прощение, а не принимать его. И по меркам мое го народа не мальчишка я уже, но муж; притом суровый – волею судьбы, мне доставшейся.

– Тогда что же намерен ты делать? – встревожился Белег.

– Пойду куда глаза глядят, – отозвался Турин. – Так по желал мне Маблунг на прощание. Милость Тингола не распространится на сотоварищей моего падения, сдается мне; я же не расстанусь с ними ныне, ежели сами они не пожелают расстаться со мной. Я люблю их по-своему, сколько-то – даже самых отпетых. Они – мои сородичи, и в каждом есть толика добра, что может и умножиться. Думается, они останутся мне верны.

– Ты смотришь иными глазами, нежели я, – промолвил Белег. – Ежели ты попытаешься отлучить их от зла, они тебя предадут. Я не доверяю им, одному – в особенности.

– Как может эльф судить людей? – спросил Турин.

– Да так же, как судит любые деяния, кем угодно совершенные, – отвечал Белег, но более не прибавил к этому ни слова и не поведал о злобности Андрога, из-за которой главным образом и подвергся дурному обращению; ибо, видя, в каком настроении Турин, опасался, что тот ему не поверит, и страшился повредить былой дружбе и подтолкнуть Турина обратно к дурной стезе.

– Пойдешь куда глаза глядят, Турин, друг мой, – промолвил он. – Что же это значит?

– Думаю возглавить своих людей и вести войну на свой лад, – отвечал Турин. – Но вот в чем по крайней мере изменился я в сердце своем: сожалею я о каждом ударе, кроме тех, что наносил Врагу людей и эльфов. И превыше всего хотел бы я видеть тебя рядом. Оставайся со мной!

– Ежели останусь я с тобой, так по велению любви, но не мудрости, – отозвался Белег. – Сердце подсказывает мне: должно нам вернуться в Дориат. Повсюду за его пределами пути наши уводят во тьму.

– Тем не менее не пойду я туда, – отрезал Турин.

– Увы! – вздохнул Белег. – Как любящий отец, что потакает желанию сына вопреки собственному благоразумию, уступаю я твоей воле. Я останусь, раз ты просишь.

– Вот это хорошо! – воскликнул Турин. И вдруг замолчал, словно и сам ощутил, как сгущается тьма, и теперь боролся с гордыней, что не позволяла ему повернуть вспять. Долго сидел он так, горько размышляя о минувших годах.

Внезапно стряхнув с себя задумчивость, он поглядел на Белега и молвил:

– Назвал ты эльфийскую деву – хотя имя я позабыл: в долгу я перед ней, кстати пришлись ее свидетельства; однако ж не припоминаю я ее. Зачем она за мной следила?

Белег поглядел на него как-то странно.

– И впрямь, зачем? – повторил он. – Турин, неужто всегда жил ты и сердцем, и отчасти – помыслами в дальней дали? Ребенком ты, случалось, бродил вместе с Неллас по лесам.

– Верно, давным-давно это было, – промолвил Турин. – Или так видится мне ныне детство: тонет оно в тумане, ясны лишь воспоминания об отчем доме в Дор-ломине. И зачем бы мне бродить по лесу с эльфийской девой?

– Может, чтобы выучиться тому, в чем она могла тебя наставить, – отозвался Белег, – пусть лишь нескольким эльфийским названиям лесных цветов и не более. Хотя бы этих имен ты не позабыл. Увы! Дитя людей, немало в Средиземье печалей и помимо твоих, и не только оружие наносит раны. Воистину начинаю я думать, что эльфам и людям лучше бы не встречаться и не иметь друг с другом дела.

Турин ничего на это не ответил, но долго вглядывался в лицо Белега, словно пытаясь разгадать загадку, заключенную в словах его. Но Неллас из Дориата более не случилось с ним увидеться, и тень Турина отступила от нее. А Белег с Турином обратились к иным делам и принялись обсуждать, где им обосноваться.

– Вернемся в Димбар, на северные границы, где некогда бродили вместе! – уговаривал Белег. – Мы нужны там. Ибо не так давно орки отыскали путь вниз с нагорья Таур-ну-Фуин и проложили дорогу через перевал Анах.

– Не помню я такого места, – промолвил Турин.

– Не помнишь, ибо никогда не уходили мы так далеко от границ, – отозвался Белег. – Но ты не раз видел вдалеке пики Криссаэгрима, а к востоку от них – темную гряду Горгорот. Анах лежит между ними, выше горных ключей Миндеба. Опасен и труден тот путь, однако многие приходят им ныне, и к Димбару, где прежде царил мир, тянется Черная Длань, и встревожены люди Бретиля. В Димбар зову я тебя!

– Нет, не вернусь я к прежней жизни, – отозвался Турин. – Да и в Димбар мне ныне попасть не так просто. Дорогу преграждает Сирион, и нет там ни моста, ни брода ниже, нежели Бритиах далеко на севере; переправа через реку опасна. Кроме как в Дориате. Но в Дориат я не войду – не воспользуюсь я дозволением и прощением Тингола.

– Суровым зовешь ты себя, Турин. Воистину так оно и есть, если под словом этим подразумеваешь ты упрямство. Ныне мой черед. Уйду я, не мешкая, коли отпустишь, и распрощаюсь с тобою. Если ты и впрямь хочешь быть рядом с Могучим Луком, ищи меня в Димбаре.

В ту пору Турин промолчал, ничего не сказав.

На следующий день Белег пустился в обратный путь, и Турин проводил его на расстояние полета стрелы от лагеря, но по дороге не проронил ни слова.

– Так, значит, распрощаемся мы здесь, сын Хурина? – молвил Белег.

– Ежели и впрямь хочешь ты сдержать слово и остаться со мной, – отвечал Турин, – тогда ищи меня на Амон Руд! – Так сказал он, будучи словно одержим и не ведая, что ждет его впереди. – Иначе прощаемся мы навсегда.

– Может, оно и к лучшему, – промолвил Белег и ушел своим путем.

Рассказывают, что Белег вернулся в Менегрот и предстал перед Тинголом и Мелиан, и поведал им обо всем случившемся, умолчав лишь о том, как жестоко обошлись с ним Туриновы сотоварищи. И вздохнул Тингол, и проговорил:

– Стал я приемным отцом сыну Хурина, и от отцовства того нельзя отречься ни из любви, ни из ненависти, разве что сам Хурин Доблестный возвратится сюда. Что еще должно мне сделать, чтобы смягчился Турин?

И молвила Мелиан:

– Теперь и от меня получишь ты дар, Куталион, в благодарность за твою помощь и благородство, ибо нет у меня подарка ценнее. – И вручила она Белегу лембас – дорожные хлебцы эльфов, завернутые в серебряные листья и перевитые нитями, нити же на узлах запечатаны были печатью королевы – облаткой белого воска в форме единственного цветка Тельпериона. По обычаю эльдалиэ одна только королева обладала правом распоряжаться этой снедью и оделять ею кого бы то ни было. – Этот дорожный хлеб, Белег, – промолвила она, – поможет тебе в глуши и зимой, поможет и тем, кого ты изберешь. Ныне доверяю я его тебе, дабы делился ты им по воле своей от моего имени. – Вовеки не выказывала Мелиан Турину бо?льшего благоволения, нежели теперь, посылая ему сей дар; ибо ни когда прежде эльдар не дозволяли людям вкушать дорожный хлеб, да и впоследствии случалось такое нечасто.