Колючий подарок - Антонов Сергей Валентинович - Страница 17

Я был не один.

Умное, понимающее меня существо жило рядом, и я иногда гладил Валета, трогал его только затем, чтобы почувствовать тепло другого, кроме меня, живого существа.

В девять часов мы пошли ужинать. Валет бежал впереди, всё время сворачивая то в одну, то в другую сторону. Небо было затянуто облаками, фонари не горели, аллеи были совершенно темны. Слабый свет электрического фонарика выхватывал из черноты то зелень кустов, то гальку, которой были посыпаны дорожки.

— Валет, — звал я своего спутника и сейчас же слышал шорох гальки, переворачиваемой лапами собаки, и через мгновение — влажное дыхание где-то около колена. Некоторое время он шёл рядом со мною, и я даже чувствовал его тепло.

После ужина мы отправились гулять, и я то и дело звал:

— Валет! Валет!

Он прибегал ко мне, тыкался мордой в ноги, и я слышал, как он дышит и шевелит мокрым языком.

Ночью он спал у меня в комнате, и едва я утром успел шевельнуться, он подбежал ко мне и, отчаянно размахивая хвостом, стал смотреть на меня, ожидая, когда я встану, и в нетерпении переступая с ноги на ногу, и зевая.

Быстро промелькнули оставшиеся до моего отъезда дни. Мне не хотелось уезжать. Здесь мне жилось тихо, спокойно, я много работал и знал, что в Москве так работать не смогу. Но дом отдыха закрывался. Подготовительные работы к зиме были закончены, работники распущены, кухня, которая обслуживала их, закрывалась, директор уезжал в Москву.

Должен был ехать и я.

После обеда пришла машина.

— Ну, счастливо вам! — сказал мне директор.

— Счастливого пути! — пожелала мне заведующая столовой.

Валет стоял рядом и молча махал хвостом.

Машина тронулась, а Валет побежал за ней, и ни разу он не свернул в сторону — не обнюхивал ни телеграфные столбы, ни кусты, ни заборы.

У чайной я попросил шофёра замедлить ход. Пушок, как водится, был здесь.

— Пушок! — крикнул я ему на прощание.

В это время он грыз кость. На миг, не отрываясь от своей приятной работы, он поднял на меня глаза — ничего не отразилось в них: ни радости, ни признания, ни привета, — я боюсь, что он и не узнал меня. К нему подошла большая серая с грязной шерстью собака, и он зарычал на неё, оберегая свою кость.

А Валет бежал и бежал…

До города двадцать километров… Я попросил остановить машину и вышел на дорогу.

— Прощай, Валет, — сказал я и потрепал пса по мохнатой морде. — Прощай.

Понял ли Валет, что я прощаюсь с ним, или нет, но он взвизгнул и стал махать хвостом медленнее.

Я погладил его бурую, грязно-коричневую шерсть и, ещё раз сказав «прощай», сел в машину.

Валет постоял на месте и вдруг бросился вслед за нами.

Приближались пологие горы; дорога, обходя их, поворачивала вправо. Я посмотрел назад и увидел Валета: он всё бежал.

Машина свернула, гора загородила пройденную нами дорогу и Валета.

Верный, безответный Валет!

Павлик и его заместитель

Из деревни в школу, которая в селе, в двух километрах, Павлик и Юрка шли всегда вместе, а после школы дороги их неизбежно расходились. Юрка отправлялся в поход по сельским магазинам, Павлик исчезал куда-то по общественным делам. Что это были за дела, Юрка толком не знал. Они почему-то представлялись ему сплошными собраниями с длинными речами, табачным дымом и часами, бьющими третий час утра, хотя он прекрасно знал, что всё это не так.

Вечером, измученный какой-нибудь задачкой, Юрка прибегал к товарищу за помощью. Но вместо того чтобы сразу приступить к делу, долго перечислял, что нового в лавках и что можно было бы купить, если бы были деньги.

— Карандаши, понимаешь, привезли. Называются «Семафор». Один карандаш семи цветов: красный, синий, зелёный… — Тут Юрка умолкал.

— Три цвета. Какие ещё четыре? — спокойно спрашивал Павлик.

— Нет, трёх цветов: красный, синий, зелёный. А в писчебумажном тетрадки есть в клеёнковых…

— Клеёнчатых, — поправлял Павлик.

— …клеёнчатых переплётах. И фонарики с батарейками есть. В четверг кино будет «Юность Максима Горького».

— Такой картины нет, — заявлял Павлик.

— Ей-богу, честное пионерское! — клялся Юрка. Он заходил к Серёжке Громову, руководителю драматического кружка и художнику по части афиш. — Серёжка завтра уже объявление будет писать: «Кинокартина „Юность Максима Горького“. Начало в восемь часов. Билеты с семи».

— Объявление он напишет не такое, — останавливал его Павлик.

— А какое же?

— «Кинокартина „Юность Максима“».

— Ну да, Горького, — подтверждал Юрка.

— Вовсе не Горького, а Максима вообще.

Очередь задачки наступала после семицветных карандашей, фонариков с батарейками, кинокартин, разговоров о том, что бы такое продать для покупки ножика с двенадцатью лезвиями. Потом ребята обменивались книжками, и Юрка уходил домой.

— Где был-то? — осведомлялась у Юрки мать.

— Где? Вот вопрос! — отвечал Юрка. — Позадают двадцать задачек да по русскому тридцать упражнений, а она спрашивает! У Пашки был. Занимались.

Учебники сейчас же запихивались в сумку, сумка летела в угол, и Юрка садился за стол ужинать. Рядом с собой клал книжку. Чаще всего это были книжки о героях — Чапаеве, партизанах Отечественной войны, пограничниках. Но попадались и другие: растрёпанные, порванные, грязные, часто без конца или начала, с привлекательными названиями.

Где только можно было и где нельзя, всеми правдами и неправдами, выуживал Юрка необыкновенные эти книжки: «Тарас Черномор», «Антон Кречет», «Красные дьяволята», «Зверобой», «Мишка-следопыт».

После ужина долго сидел у лампы. И часто, когда в доме уже все спали, замерев, в испуге всматривался в тёмный угол, и спина его делалась холодной: чудилось, не Антон ли Кречет с ножом и пистолетом мелькнул в темноте?

Вот они, долгожданные! Делай что захочешь.

— Паш, давай в город съездим!

— Зачем?

— А так. Походим, посмотрим. Или, знаешь что, давай в Москву скатаем! А? Красная площадь, метро, мороженое на палочке.

— А жить где будем?

— Да, жить негде, — согласился Юрка. — Только если на вокзале. А на вокзале — за беспризорность в милицию. Да, жить негде. Можно бы, конечно, в гостинице «Москва» или ещё в какой, да вот опять деньги…

— И потом, дела здесь… Про хитрого шпиона книжку читал? Могу дать.

— Шёл на четвереньках, на коровьих копытах? Читал.

— Про Матросова большую достал. Подробную.

— Грудью — амбразуру дота? Читал.

— Гм…

Положение действительно было тяжёлым. В кино ходили. На утреннике в школе были. С горки катались.

— Постреляем? — предложил тогда Павлик.

— Постреляем, — согласился Юрка.

Ребята закупили десять коробков спичек. Все они подверглись сложной операции. Соскобленную серу собрали в один коробок и подсушили. Правда, порох был бы лучше, но пороха не достать.

За амбаром, под старыми берёзами, Павлик вынул из кармана грозное оружие. К деревянной рукоятке, покрашенной красными чернилами, проволокой был прикручен винтовочный патрон.

Друзья набивали его серой, запыживали паклей и по очереди стреляли. Впрочем, по очереди — это не совсем точно. Один держал в руке пистолет, другой поджигал спичкой серу через специальный прорез в патроне. А это было не очень просто, если учесть, что обоим артиллеристам приходилось на всякий случай отворачивать голову в сторону. И вот спичка тыкалась не туда, куда надо, обжигала руку товарища, и, в довершение всего, выстрел грохал в самые неподходящие моменты, когда его меньше всего ожидали.