Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1978-1984 - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 59

Гораздо сложнее объяснить необходимость фантастического приема в таких произведениях, как, скажем, «Мастер и Маргарита» Булгакова или «Бойня номер пять» Воннегута. Интуитивно ясно, что произведения такого рода много потеряли бы, если бы элемент необычайного в них отсутствовал. Дело, возможно, в том, что введение такого элемента приводит к обострению любой созданной писателем ситуации, становится своего рода преломляющей призмой, дающей возможность по-новому увидеть привычные картины.

Резкость и новизна постановки самых важных и злободневных проблем современности и способность до любых необходимых пределов катализировать таинственный процесс воздействия книги на читательское восприятие — вот два важнейших качества фантастики, делающие ее столь привлекательной и с писательской и с читательской точек зрения.

Конечно, определений фантастики существует множество. Фантастика — литература мечты. Фантастика — литература эпохи НТР. Фантастика — юношеская литература, призванная учить, развлекая. И так далее. Фантастика многогранна, и каждое такое определение характеризует лишь одну какую-нибудь ее грань. Эти определения кажутся нам узкими. Все они отграничивают фантастику от общего литературного потока, обедняют ее, сужают диапазон ее возможностей.

— Расскажите о себе: как вы открыли для себя фантастику, с чего началась ваша работа и, наконец, как вам удается писать вдвоем?

— Мы оба любим фантастику с детства. Жюль Верн, Александр Беляев, Конан Дойль, а несколько позже Уэллс, Алексей толстой, Чапек, Ефремов — без всякого преувеличения они владели нашим воображением с самых ранних детских лет.

Желание писать возникло прежде всего как реакция на нехватку хорошей фантастики в послевоенный период. Однако серьезно мы занялись литературой только в середине пятидесятых годов. Сейчас уже трудно сказать, что именно побудило нас взяться за пятнадцатилистный роман, — кажется, какое-то пари. Но так или иначе, план романа был детально расписан, и в 1955 году работа началась.

За первые пять или шесть лет мы испробовали, по-видимому, все мыслимые методы работы вдвоем и вот уже пятнадцать лет, как остановились на самом, без сомнения, эффективном для нас.

Мы собираемся вместе — в Ленинграде, или в Москве, или в каком-нибудь Доме творчества. Один из нас садится за машинку, другой — рядом. План всегда подготовлен заранее — весьма подробный план с уже продуманными эпизодами, героями и основными сюжетными поворотами. Кто-нибудь из нас предлагает первую фразу. Фраза обдумывается, корректируется, шлифуется, доводится до уровня готовности и, наконец, наносится на бумагу. Кто-нибудь предлагает вторую фразу… И так вот — фраза за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей — возникает черновик. Черновик обычно отлеживается два-три месяца, а затем его тем же порядком (фраза за фразой, абзац за абзацем) мы превращаем в чистовик. Как правило, хватает одного черновика, но бывали и исключения.

Работаем мы обычно четыре-пять часов утром и час-два вечером. После окончания рабочего дня — обсуждение плана на завтра или обдумывание, наметка следующей повести.

При таком методе работы неизбежны споры, иногда свирепые. Собственно, вся работа превращается в непрерывный спор или, во всяком случае, в некое соревнование за лучший вариант фразы, эпизода, диалога. Взаимная нелицеприятная критика всячески поощряется, но при одном непременном условии: раскритиковал чужой вариант — предложи свой. В крайних случаях абсолютного отсутствия компромисса приходится прибегать и к жребию.

— Что у вас сейчас в работе?

— О своих планах на будущее и вообще о любой своей неоконченной работе говорить мы не любим. Опыт показал: стоит рассказать кому-нибудь замысел новой повести, и эта повесть никогда не будет доведена до конца. Совершенно непонятно, почему это происходит, но это так.

— Что нравится вам из собственных книг?

— Наиболее популярны, по-видимому, наши повести «Трудно быть богом» и «Пикник на обочине». Об этом свидетельствуют социологические опросы конца шестидесятых и конца семидесятых годов. Да и среди зарубежных изданий эти повести занимают первые места. Сами же мы больше всего любим «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан» и «За миллиард лет до конца света».

— Недавно и почти одновременно появились два кинофильма по вашим сценариям. Какое у вас к ним отношение?

— В последнее время мы частенько получаем отзывы на кинофильм «Сталкер». Этот фильм, созданный Андреем Тарковским по мотивам нашей повести «Пикник на обочине», вызывает оживленную полемику у зрителей — и не случайно.

Андрей Тарковский — режиссер поразительный, необычайно самобытный и притом умный и тонко чувствующий современность человек. И фильм «Сталкер» получился у него тоже поразительным и странным, словно прибыл к нам из XXI века, словно кто-то долго наблюдал человечество из будущего и затем создал кинообраз — квинтэссенцию механики сегодняшнего человеческого существования.

Работать над сценарием было одновременно и страшно трудно, и страшно интересно. Но мы заранее положили себе во всем идти навстречу пожеланиям режиссера, ибо понимали, что чистая экранизация никогда не способна превратиться в самостоятельное, сколько-нибудь значительное произведение искусства. Необходимо было перевести самые общие идеи повести на язык кинематографа, а это невозможно без весьма существенных переделок. В результате было сделано девять различных вариантов сценария. Мы переделывали и перекраивали материал до тех пор, пока режиссер не сказал нам: «Стоп! Это то, что нужно»…

Фантастика в кино еще не сказала своего последнего слова, но такие фильмы, как «На берегу» Крамера и «Сталкер» Тарковского — это заявки на нечто весьма серьезное и значительное…

4 февраля в «Литературной газете» публикуется рецензия АНа на книгу вьетнамского автора То Хоая. Перевел ее старый друг АНа Мариан Ткачёв.

Вот и закрыл я последнюю страницу романа То Хоая «Затерянный остров». И думается мне, прочитай я эту книгу двумя годами раньше, по-другому сложился бы мой разговор с автором, состоявшийся вскоре после того, как вьетнамские пограничники и ополченцы столь отменно обломали зубы китайскому тигру. То Хоай пришел в гости ко мне на проспект Вернадского, показывал фотографии разрушенных пограничных городов, убитых, убитых, убитых мирных жителей, исковерканных китайских танков, китайских пленных с жалкими и изумленными лицами… И, конечно, припомнились мне страшные годы войны, сорок первый под Ленинградом.

Беседа наша была активной и содержательной, и я, помнится, задал То Хоаю прямой и, вероятно, не совсем тактичный вопрос: в чем, по его мнению, секрет поразительной стойкости вьетнамцев на протяжении древней, средневековой, новой и новейшей истории? Сколько раз за последние тысячелетия наваливались на страну великолепно оснащенные и организованные иноземные армии! А вьетнамцы отстояли свою землю, сохранили свой язык и свою культуру…

— Я думаю, — сказал мне тогда То Хоай, — что секрет в том, что мы, как и предки наши, составляем с нашей землей нерасторжимое целое. Наша земля — рукотворное чудо, созданное трудом сотен поколений. Как поется в одной нашей старинной песне:

Когда я прочел «Затерянный остров», то понял, что имел в виду То Хоай.

По сюжету это робинзонада. Действие происходит в бронзовом веке, в полумифическом прошлом государства вьетов. По навету придворных завистников тогдашний правитель ссылает талантливого и мужественного Ан Тиема вместе с семьей на необитаемый остров. И вот мужчина, женщина, мальчик и девочка в жесточайшей борьбе со стихией преобразовывают пустынный клочок земли, затерянный в бескрайних морских просторах. Они возводят жилище, изготовляют орудия и утварь, оружие и одежду, приручают диких зверей. И ни на миг не забывают о милой родине. Сам остров свой они видят как часть родной земли, целью жизни своей считают они подарить соотечественникам новое владение, ухоженное, удобренное, готовое принять в лоно свое сотни и сотни голодных, бездомных, обездоленных. В конце романа всё так и вершится, как они мечтали…