Скиф - Коробков Николай Михайлович - Страница 8

Они продолжали возиться, инстинктивно стараясь не шуметь и не дышать громко; наконец Опоя перестала сопротивляться, но неистовство Орика возрастало.

Вдруг около самого шатра раздался голос Гнура.

— Кто там? Орик!.. Кто там в шатре?

Сразу стало тихо. Опоя быстро скользнула в сторону. Орик вскочил, поправляя растрепавшиеся, свисшие на глаза волосы.

Гнур черной тенью показался у самого входа в палатку.

— Что тут такое? Это ты, Орик? Что ты тут делаешь? Я слышал женский голос.

Он нагнулся, вошел внутрь и, еще плохо разбираясь в темноте, остановился. В то же мгновенье Опоя быстро прошмыгнула мимо, выскочила из шатра, мелькнула неясным пятном и скрылась.

Совершенно растерявшийся, смущенный Орик молчал и стоял неподвижно.

— Вот как! — начал Гнур. — Разве ты не знаешь, какой позор для скифа даже думать о женщинах, прежде чем он не убил хотя бы одного врага? Никогда, значит, из тебя не выйдет воина. Это позор. Если хочешь иметь девушек, для этого есть война. Захватывай и привози пленниц. Иначе я не буду признавать тебя за сына.

Он повернулся и вышел.

Орик подождал немного, потом, когда отец скрылся, выбежал, пробрался в степь, спрятался в траве и, стараясь не думать о случившемся, лег, уткнувшись лицом в землю. Он долго вздыхал и ворочался, отгоняя воспоминания, и наконец уснул, под однообразный гулкий крик ночной птицы.

IV

Когда Орик проснулся, солнце уже высоко поднялось на востоке и ярко светило теми особенными утренними лучами, которые греют горячо и остро, но еще оставляют воздух прохладным и свежим. Трава стояла кругом высокой, плотной ярко-зеленой стеной; в темно-синем небе мелькали звенящие черные точки жаворонков.

Еще не освободившись от сонного оцепенения, Орик потянулся и, согретый солнцем, снова начал дремать; ему снилось что-то приятное, и, уже проснувшись, он долго щурился, вглядываясь в гущу сочных стеблей травы, где роса матовыми каплями дрожала на тонких паутинках и покрытых серебряным пушком вырезных листьев.

Вдруг он сел; щеки его покраснели. Ему вспомнились вчерашнее неожиданное появление отца и его слова.

Надо устроить так, чтобы не встречаться с ним. Лучше всего пробраться к Ситалке и уйти на весь день на охоту. Он уже решил это, но двигаться не хотелось, и он продолжал сидеть, прислушиваясь к обычным звукам, доносившимся из становища: стук молотков, кующих железо, женские голоса, скрип повозок, мычание скота...

Вдруг высокий, острый, резкий гудок прорезал этот однообразный шум. Орик сразу вскочил на ноги: он знал, что так звучат только дудки, сделанные из человеческих берцовых костей, а их применяют лишь в важных случаях.

Он побежал к стоянке, и, стараясь держаться подальше от своего шатра, пробрался к царской площадке.

Действительно, он не ошибся. Целая толпа уже собралась здесь. Царь, окруженный воинами, принимал около своего шатра каких-то знатных иноплеменников. Орик догадался, что это послы алазонов, прибытия которых ждали уже несколько дней. Октомасада приветствовал их речью; потом все удалились в царскую палатку.

Орик бросился разыскивать Ситалку, еще не вернувшегося из степи. Он встретил его скачущим к становищу, в обществе высокого чернобородого скифа, знавшего не только о прибытии послов, но и о том, что племя их заключило мир с соседями и готово выступить против Ольвии. Сам он спешил в становище, потому что перед царским шатром назначено военное совещание и там должны собраться все воины.

Участвовать в совете ни Орик, ни Ситалка еще не имели права, но они отправились на площадь посмотреть, что там происходит.

Царь сидел на возвышении из покрытых коврами войлоков; возле него были воткнуты в землю два бунчука, украшенные связками скальпов, содранных с вражеских голов; по сторонам широким полукругом сидели и стояли мужчины, уже не раз принимавшие участие в войне и убившие не одного врага. Посредине — послы повторяли перед собранием речь, раньше сказанную царю.

Когда они кончили, Октомасада предложил присутствовавшим высказаться о предложении алазонов. Громкими криками младшие воины заявили о желании немедленно выступить в поход и напасть на эллинов; более опытные стали расспрашивать о количестве военных сил ольвиополитов и союзных скифов, выступивших в поход.

Отвечал сам царь; от своих лазутчиков и от земледельческих скифов, живших около города, он получал сведения из Ольвии; ему только что сообщили о прибывших туда новых отрядах, пополнивших гарнизон, и коннице, составленной путем набора из граждан и вольноотпущенников. Город хорошо защищен, но для нападения и даже для преследования у греков нет достаточных сил. Кроме того, вожди их ссорятся между собою, а граждане неохотно повинуются им, — все это более их ослабляет.

Таким образом, для ведения войны силы скифов достаточно велики, но затруднение заключается не в том, чтобы разбить противника в поле; главная трудность — осада города, окруженного сильно укрепленными стенами. Для успеха нужны машины — бараны для разбивания стен, осадные башни, катапульты, баллисты[9]. Отсутствие машин делает почти невозможным захват Ольвии, но если даже это не удастся, поход все-таки обещает большую добычу в расположенных вне городских стен виллах, имениях и селах. Кроме того, можно заманить греков в степи, уничтожить их там и потом взять город хитростью или попытаться, обложив городские стены, на месте заняться сооружением осадных машин; там есть деревья — их можно срубить и употребить для постройки.

Возгласами одобрения воины приветствовали речь царя. Решение было принято, и Октомасада, встав, торжественно приказал готовиться к походу.

В неистовом восторге Орик и Ситалка бросились к своим шатрам. Крики увеличивали общее возбуждение. Становище было полно шума и говора; разбирались шатры, имущество грузилось в крытые лыком и войлоком кибитки; воины рассыпавшиеся по степи, сгоняли табуны, арканами ловили разбегавшихся лошадей. Рогатый скот и громадные стада овец собирались в одно место — приказано было перегнать их вперед, ближе к границам.

Вечером все имело необычный вид: между снятыми частью шатрами оставались свободные пространства; горело множество костров, сложенных из хвороста и сушеного навоза, лязгало под тяжелыми молотами ковавшееся железо, звенели натачиваемые мечи и кинжалы. Тени перебегали между кибитками, слышались громкие голоса и воинственные песни.

Высланный вперед небольшой отряд уже ночью выступил в путь и с рассветом весь народ двинулся следом за ним. Над широкими нестройными рядами ехавших впереди конных отрядов колыхались прикрепленные к копьям содранные с вражеских голов скальпы, выкрашенные в яркие цвета конские хвосты и пучки степной травы. Перед окруженным старейшинами царем везли значки отдельных племен и натянутые на рамах из палок человеческие кожи. Военные рожки, медные или из рогов животных, звучали пронзительно, перебиваемые свистом сделанных из человеческих костей дудок.

Растягиваясь широким полукругом, двигались сзади запряженные волами и лошадьми кибитки, тяжелые повозки, нагруженные имуществом, детьми, женщинами, стариками. Колеса скрипели оглушительно, дребезжала посуда, телеги гремели сухим деревянным стуком.

Толпы людей шли кругом, между повозками и за ними, и, наконец, сзади — масса скота, мычащего и ревущего, в сопровождении нагруженных рабов и небольших отрядов вооруженных скифов; воздух гудел нестройным гамом и шумом, растворявшим в себе человеческую речь.

Широкая полоса смятой, вытоптанной травы оставалась за этим живым потоком. Стаи испуганных птиц летели впереди, стада степных туров разбегались, потревоженные топотом.

Изредка в ровной бесконечной степи попадались размытые весенними водами овраги, на дне которых сочились еще непересохшие ручейки; показывались иногда заросшие зеленой травой высокие полушария курганов, и с их вершин грубо вытесанные каменные изображения, гревшиеся на солнце, смотрели вдаль слепыми глазами, оберегая покой погребенных под ними царей.