Чердак дядюшки Франсуа - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 5

Катрин безмолвно кивнула головой.

— И тут случилось такое дело. В большом почёте у короля были военные смотры и парады, и он вздумал устроить смотр войскам Национальной гвардии. Национальные гвардейцы встретили короля, как обычно, приветственными криками, и вдруг…

— Что вдруг? — Катрин так хотелось поскорее услышать продолжение рассказа, что она не утерпела и перебила Клерана.

— Вдруг кто-то крикнул: «Долой министров! Долой Виллеля!» За ним другой, третий… А ещё через несколько минут вся площадь гудела: «Долой министров! Долой Виллеля!» Один гвардеец даже схватил под уздцы лошадь короля и в самое лицо ему крикнул: «Долой Виллеля!»

— А король?!

— А король разгневался. «Я ждал, что услышу здесь слова преданности и любви к своему королю, — заявил он, — а вместо этого неблагодарные смеют давать мне советы»… Карл повернул коня, и смотр на этом окончился.

— Ну, а дальше, дальше…

— Дальше — смотр-то кончился, но дело с Национальной гвардией только началось. Карл поступил так необдуманно, как может поступить лишь властелин, который верит, что его власть неограниченна, и не замечает, что земля под ним дрожит…

— Вот именно дрожит, — перебил Франсуа. — И Карл решил, что проще всего распустить Национальную гвардию. Ту самую гвардию, которую, как ты сейчас слышала, славили в своих песнях поэты, ту, которая была опорой третьего сословия…

— Карл и захотел лишить буржуазию её военной силы и сосредоточил эту силу в руках дворянства и духовенства. Вот что решил Карл.

Катрин задумалась, руки её машинально теребили края фартука.

Увидев, какое сильное впечатление произвёл на его дочь рассказ Клерана, Франсуа притянул к себе девочку и сказал:

— Я тебя сейчас рассмешу, доченька. Ещё не успели газеты напечатать про роспуск национальных гвардейцев, а все про это уже знали. И знаешь откуда: в магазинах старого платья выставили поношенные мундиры национальных гвардейцев. А над ними повесили надпись: «Мундиры продаются за ненадобностью, а ружья подлежат сохранению!» Понимай как знаешь эти слова. А ты-то их поняла, Стрекоза?

Когда Франсуа бывал особенно доволен дочерью, он называл её — Стрекоза. Это прозвище оправдывало лишь то, что Катрин ни минуты не сидела на месте… Но сейчас, слушая рассказ Клерана и Франсуа, она ни разу не шевельнулась.

— Она не была бы дочерью Франсуа Гийу, если бы эти слова до неё не дошли, — многозначительно произнёс Клеран.

— Я всё поняла, — сказала с достоинством Катрин. — И запомнила!

Глава третья

Мишель и Катрин

Декабрьское солнце ярко светило, заливая своими лучами чердак и дядюшку Франсуа, склонившегося над верстаком. Работая, он насвистывал какую-то песенку.

Катрин выглянула из кухни и, убедившись, что отец один, вошла в комнату. Кокетливый фартук девочки сверкал белизной. Голову украшал кружевной чепчик.

— Чего это ты вырядилась? — спросил отец.

— Мишель не приходил?

— А разве Мишель собирался зайти? — небрежно бросил отец, не поднимая головы от работы.

— Да, по одному делу, — с важностью ответила Катрин и снова скрылась в кухне.

Мишель Менье, рослый четырнадцатилетний мальчик, не заставил себя долго ждать. Возвращаясь из лицея, он по дороге домой забежал на чердак дядюшки Франсуа.

Вежливо поздоровавшись с Франсуа, он стал переминаться с ноги на ногу, но ничего не говорил.

— Тебе, наверное, нужна Катрин? — добродушно улыбаясь, спросил дядюшка Франсуа.

— Да, у меня к ней дело, — нерешительно объяснил мальчик.

— «Дело, дело»! Всё-то у вас дела! Ну, так пройди к ней в комнату.

«Хороший наследник у Жака! Красивый, стройный, мужественный! А какой умница! Всё понимает. Кажется, в нём сочеталось всё лучшее, что есть в Бабетте и Жаке», — подумал Франсуа, провожая Мишеля взглядом, полным нежности.

Каждый раз, когда Франсуа глядел на Мишеля и Катрин, он не без тайной радости и надежды думал: «Эти дети как будто созданы друг для друга! Уже и сейчас видно, что они составят такую же чудесную пару, как Жак и Бабетта, а когда-то я и Леони». И, как бы отвечая Жаку, с которым вёл мысленно бесконечный спор, возражал: «Знаю, знаю, вы с Бабеттой думаете не о том, о чём я. Вы хотите поженить Ксавье и Люсиль. Ну, что же, я не против. Совсем даже не против. Но надо подождать. Пусть сначала Ксавье кончит учиться. Я слишком горд, чтобы допустить его брак, пока он не встал на ноги. И без него у Жака семья большая. А впрочем, пока мы за них решаем их судьбу, они, кажется, сами ещё не знают, чего хотят. То они как будто вот-вот придут просить нашего благословения, то так себя ведут, что поневоле закрадывается сомнение: а вдруг они вовсе и не любят друг друга? У Люсиль ещё, пожалуй, более открытый характер, а Ксавье и вовсе не поймёшь. Вот Катрин — другое дело. Дома ей недостаёт женской ласки. Ей нужна мать, сестра. Что может быть для неё лучше, чем дом Бабетты и Люсиль. Но беда в том, что Бабетту и Жака беспокоит сейчас одна Люсиль. Ну, а если помечтать, — что может быть лучше, если и Ксавье и Катрин найдут счастье в семье Жака!»

Франсуа горячо любил сына, встречая с его стороны самую нежную ответную любовь. Но с Клераном, который был для Ксавье с самого его детства вторым отцом, юноша, пожалуй, дружил больше. Политические интересы Клерана, борца по самой своей натуре, находили больший отклик в душе Ксавье, чем расплывчатые взгляды мягкого и уступчивого отца.

Порой дружба Ксавье и Клерана немного уязвляла Франсуа. С годами она становилась всё крепче, и Франсуа с болью в душе видел, как в политических спорах, которые велись на чердаке, Клеран и Ксавье оказывались единомышленниками.

Пока Франсуа предавался размышлениям, в комнатке Катрин шёл такой разговор:

— Здравствуй, Катрин!

— Здравствуй, Мишель!

— Ну, как она?

— Посмотри, мне кажется, ей лучше…

— Лучше?

— Взгляни на неё… Но прежде скажи… ты ничего не замечаешь?

— Замечаю? Что?.. Где? Что случилось?

Мишель с недоумением оглядел стены, пол, даже, задрав вверх голову, скользнул взглядом по потолку.

Немного разочарованная, Катрин всё же не могла удержаться от весёлого смеха.

— Глупенький! Да ты не туда смотришь! Вот, погляди!.. — И, сконфуженная, она ткнула пальцем в свой кружевной чепчик. Никто не знал, скольких трудов стоило соорудить его из кусочков батиста и кружев, найденных в вещах покойной матери.

— А-а… чепчик! — протянул он. — Это очень красиво. И ты в нём ещё красивей.

Последние слова Мишель произнёс так искренне, как нечто само собою разумеющееся, что Катрин вспыхнула словно маков цвет. Чтобы справиться со своим смущением, она решила перейти к делу.

— Вот она!

Завёрнутая в белую тряпочку, на постели Катрин лежала больная канарейка.

Ловкими движениями Мишель развернул тряпку и начал проделывать какие-то манипуляции с птичкой, поглаживая её перебитое крыло, и вновь перекладывал её тельце мягкой тряпкой. Канарейка еле слышно попискивала.

Затаив дыхание, Катрин следила за движениями своего друга.

— Будет летать! — уверенно сказал Мишель, водворив канарейку на место. — Ну, теперь я побегу, мама меня хватится, а я здесь…

Катрин, притихшая и умилённая, неожиданно для себя самой сказала:

— Какие у тебя ловкие руки! Так бы и смотрела, как ты ими работаешь! Ты будешь замечательным врачом!

В глазах Мишеля появилось довольное выражение. Это была лучшая похвала, какой он только мог ждать. Да ещё от Катрин! От капризной Катрин!

Дружба Мишеля и Катрин началась ещё, когда оба были совсем маленькими. С годами она крепла, хотя характер у Катрин, по мере того как она взрослела, становился всё более капризным, задиристым, непокладистым. Франсуа только руками разводил: «И в кого она такая уродилась? Покойная Леони была кроткая как ягнёнок. А Катрин…» Дочери же он говорил: «Смотри, Катрин, если вовремя не исправишься, будет беда! Как ты жить будешь с таким характером? Не то что других, ты и себя не каждый день любишь!»